Двенадцать месяцев

Вечер лениво обнимает мегаполис, зажигая огни фонарей, выгоняя редкие зимние лучи солнца за горизонт. Безмолвно падает лёгкий снег, соседняя вывеска магазина призывно мигает ярко-красным. Ненавязчивый звук саксофона разливается по комнате, зажжённая сигарета приятно дымится в пальцах. Гармонию нарушает въедливый и нетерпеливый дверной звонок. Пришедший с силой давит на несчастную кнопку, заставляя ее перекрывать звук мелодии в помещении. - Иду, - ты недовольно сдуваешь длинные пряди, вылезшие из неаккуратного хвостика, и щелкаешь замком. В коридор вваливается весёлый и распространяющий запах дорогого алкоголя Лёвчик с початой бутылкой вискаря. – Лёва? Удивленно наблюдаешь за тем, как друг, хихикая, скидывает обувь, верхнюю одежду и, пританцовывая в такт только ему известной песни, нагло проходит в комнату. Разваливается на диване, спихнув на пол уютный плед, и отхлёбывает из незакрытой тары. - Праздники вроде уже закончились, - смотришь на незваного гостя с неким осуждением: предстоящий тур начинается буквально через три дня, и вы должны быть готовы к нему физически и морально, а не нажираться в дерьмо без веского повода. - Праздники корчатся, давят ёлочный сок, - цитирует самого себя солист и делает внушительный глоток. - Так, а теперь рассказывай, почему ты так нахлестался и где моё шампанское? – ехидно интересуешься у друга, отставляя ненароком бутылку на стеклянный столик, опасаясь активной жестикуляции мужчины и не желая потом чистить ковер и проветривать комнату, изгоняя остатки горячительного напитка. - Я тут решился на одну херню, - голос у голубоглазого становится серьёзнее, но он умело ввинчивает безразличные нотки, показывая всем своим видом, что это не так уж и важно. – Давно хотел, да случая подходящего не было. Непонятное беспокойство царапает изнутри, врываясь в сознание сплошным потоком. Нет, это не может быть правдой. Только вот настойчивая мысль не уходит, а разрастается, словно снежный ком, катящийся со склона, когда Лёва вдруг садится и вполне трезвым голосом продолжает вещать. - Это странно, но мне кажется, что я… - он сбивается и как-то странно смотрит прямо на тебя в упор. Между вами расстояние сантиметров двадцать, не больше, и это вынуждает поёжиться и почувствовать новую волну беспокойства. Он не сделает этого. Не сделает. - Я люблю тебя, Шур, - абсолютно серьезно произносит человек, сидящий на твоём диване, и задумчиво смотрит на свои запястья. – И, кажется, это давно. Чёртов идиот. Чёртов эгоист. Чёрт. - Нет, - с равнодушным видом чиркаешь зажигалкой, игнорируя почти дотлевшую сигарету, из которой всё же ещё можно урвать несколько затяжек. Выпускаешь дым вверх, откидываясь на подушки. – Это неправда. - Правда, - упрямо повторяет Бортник и кивает головой, утверждаясь в правильности сказанных слов. - Ты просто в хлам, - не сдаешься до последнего, хватаясь за соломинку. Самую последнюю соломинку, не позволяющую разрушить привычный уклад жизни и перевернуть всё с ног на голову. - В хлам, - покорно соглашается солист, - только это ничего не меняет, Шурик. На трезвую голову я бы просто не смог. Эгоист. - А обо мне ты подумал? – последняя надежда покидает затуманенный разум. Резко хватаешь его за грудки и притягиваешь к себе, грубо выдыхая сигаретный дым в лицо. – Чёртов эгоистичный ублюдок. Что мне теперь делать с твоей влюбленностью? Ты знал. Знал давно. Только вот убеждал себя в обратном, старательно отгонял эти мысли и умело подыгрывал в те моменты, когда твой друг включал своё обаяние и начинал флиртовать. - Ничего, - в голосе сталь, приправленная высокоградусным пойлом. Встаёт, покачиваясь, бредёт в прихожую и через пару мгновений деликатно щелкает дверной замок. По-прежнему идёт мягкий снег, жёлтый свет фонаря освещает небольшую площадку во дворе, чья-то собака заливается истошным лаем, подзывая хозяина. Скрипка нежно повествует о своих грёзах, позволяя тебе прикончить принесенную бутылку. Начальная точка отсчета положена.