The Phoenix

POV Ханна Клиффорд.

Сидней, Южный Уэльс, 4 года спустя.

— С Вас семь долларов, — равнодушно произношу я, тяжело выдыхая. Молодой паренёк, лет пятнадцати, ищет в карманах эти заветные семь долларов, с помощью которых приобретет диск группы, которая мне неизвестна. Он наконец-то нашел деньги и отдал мне, сжимая в объятиях пластиковую упаковку. В двадцать лет я никак не хотела быть продавцом CD-дисков в каком-то магазинчике на окраине Сиднея. Это, наверное, самая «дешевая» работа, которую только можно найти, хотя многие подростки жаждут попасть на моё место. У меня нет другого выхода, чтобы заработать деньги на свою жизнь, поэтому я уже полгода стою за этим прилавком и продаю никому не нужные диски групп, получая за это всё жалкие двадцать долларов в сутки, на которые толком даже не проживешь. По крайней мере, я думаю, что не проживешь. Сзади слышно голос ведущей новостей, которая что-то быстро рассказывает, но мне это не интересно. Я каждый день слушаю один и тот же прогноз погоды и политическое состояние страны. Это уже надоело до самых косточек, но если я буду работать, не слушая или не смотря ничего вообще, тогда я попросту сойду с ума, меня можно спокойно усадить в психушку. Хотя, с моей психикой, я долго не продержусь в более адекватном состоянии. Я живу в достаточно просторной квартире, и со мной мой пёс — Энди. Каждую ночь я резко просыпаюсь из-за шумов, но потом каждый раз вспоминаю, что это и есть мой неугомонный идиот, потому что он очень любит начинать играть ночью со своими игрушками, который скоро, блять, доведут меня до инфаркта, серьёзно. Хотя иногда было такое, что шорохи продолжались на протяжении получаса, но Энди лежал со мной и крепко спал. На ночь все форточки и окна я закрывала, тем более закрывала дверь на все замки. Я не могу найти этому какое-то объяснение и просто боюсь жить там дальше, но другого дома у меня нет. Майкл переехал в Канберру, оправдываясь тем, что хочет найти там более хорошую работу, но на самом деле, кажется, он просто не хочет больше заботится о своей сестре, которая жила с ним на протяжении четырех лет. Я с какой-то стороны понимаю его, ведь, будь я им, сама бы так поступила, потому что находиться со мной в одном доме — это что-то невыносимое. Через пару минут заканчивается моя смена, и я могу со спокойной душой идти домой, но ночь, я уверена, не выдастся нормальной, как и всегда, впрочем. Смотрю на часы и замечаю, что они остановились. Немного хмурясь, снимаю их и смотрю на время, на котором они остановились. 19:53. В голову всплывают сразу же не самые прекрасные воспоминания, от которых начинает сводить желудок. Потому что именно в 19:53 мне позвонил тот офицер Смит, и сказал, что у… него психическая болезнь, называемая шизофренией. Я не хочу упоминать его имя, потому что так будет хуже только для меня. Все эти четыре года я не могла забыть о его существовании, потому что… потому что ничего не прошло. И как только упоминала в своей голове о случившимся 16 октября, пыталась переключить мысли на что-нибудь более радостное, как, к примеру, на то, как Энди мило играл со своими игрушками. Это были не самые умные и познавательные вещи, но хотя бы с помощью них я отвлекалась на более долгий срок, нежели раньше. Уже 20:15, и я могу идти домой. Сейчас на моё место придет другой парень, с которым у нас не заладились отношения сразу после его прихода. Он работает тут около месяца, и мы видим друг друга каждый день, потому что сменяем друг друга по сменам. Да, магазин с дисками работает двадцать четыре часа, не нужно никаких вопросов. С прошлой девушкой у меня заладились более хорошие отношения. Джулией. Она была дружелюбной и с прекрасным чувством юмора, да и, вроде, у неё не было никаких конфликтов с начальником. Поэтому, тогда я не знаю, почему она ушла. Мы всё ещё общаемся, и довольно-таки хорошо. Двери магазина открываются, и я вижу Кита — это и есть тот парень, с которым у нас ведётся зрительная борьба каждый раз. Он бросает на меня брезгливый взгляд, но тут же отводит его, когда заворачивает в комнату для сотрудников, чтобы переодеться. Я закатываю глаза, после чего беру свою сумку с вещами и выхожу за пределы кассы. Чёрт возьми, я сегодня практически ничего не продала, за исключением трёх дисков по пять-восемь долларов. То есть, я почти весь день просто так стояла у кассы, слушая эту нудную женщину по телевизору. — Продала сегодня что-нибудь? — насмешливо спрашивает Кит из комнаты, где что-то перебирает на полках. — Отстань, Нельсон, — отвечаю я ему, после чего выхожу из этого магазина. На улице уже совсем скоро стемнеет, поэтому я хочу добраться до дома как можно быстрее. Мне идти пешком недолго, так как мой дом находится на следующей улице. Кутаюсь в свою куртку и начинаю быстро идти к дому, чтобы поскорее принять ужин, прогуляться с Энди и лечь спать. Хотя поспать я не смогу из-за, как я говорила, странных шорохов, которые доносятся из другого конца квартиры. Я уже как-то привыкла, но страх всё еще не покидает меня, потому что я не считаю это самым нормальным явлением. Оно привычно, но ненормально. Думаю, лучше будет, если я не буду вспоминать об этих вещах, когда я иду по улице, на которой уже начинает смеркаться, а до дома идти еще около семи минут. Чтобы как-то себя подбодрить, собираюсь набрать номер отца или матери, с которыми мы более менее наладили общение около года назад. Я ещё не до конца простила их за то, что оставили нас вдвоем, но не могла просто так отстранится от своих родителей. Останавливаюсь на пару секунд, чтобы достать телефон из сумки, и тут же чувствую вибрацию. Наверное, это просто сообщение. Достаю мобильник и пытаюсь найти среди множества контактов номер папы, которому я и решила позвонить. Я всё еще не знаю, стоит ли, или это всё лишнее среди нашего общения. Ладно, мне плевать на все эти вопросы, стоит или нет, я просто нажимаю на вызов абонента, и тут же раздаются гудки. Они длятся около минуты, и я тут же слышу знакомый голос отца. — Папа? — несмело спрашиваю я, но голос так не звучит. Скорее, он звучит так, будто мне всё равно на весь этот мир. — Ханна? Что-то случилось? — почему если я звоню просто так, то сразу же они принимают это как вызов на помощь? Хотя, наверное, они знают, что я не могу позвонить просто так, особенно после нашего сухого общения. — Нет, всё в порядке. Эм, как вы? — я не знаю, что спрашивать, поэтому задаю самые скучные вопросы, на которые обычно отвечают «нормально» и «отлично, а ты как?». — Всё нормально. А ты как? — видимо, я не ошибалась насчет всех этих ответов, или же мой отец обладает неизвестной мне экстрасенсорной способностью, с помощью которой читает мои мысли. — Ну, бывает и хуже, — говорю я, и на той линии отец тяжело вздыхает. — Вы не разговаривали с Майклом? — Разговаривали, милая. А что? — Он не отвечает на мои звонки. Вообще. — И на протяжении какого времени не отвечает? Неделю? Две? — Два года. — Оу, мне жаль, милая. Но хочу тебе сказать, что всегда, когда он нам звонит, то спрашивает, связывались ли мы с тобой, и все ли с тобой хорошо, — это не утешает меня — это делает мне еще больнее. Почему он спрашивает это у родителей, а не у меня? Почему он не может просто позвонить мне и уже напрямую спросить, как я живу? Это так трудно? — А он? Как он? — голос дрожит, когда задаю этот вопрос. Мы не общались два года и, кажется, будто перестали быть друг другу братом и сестрой, и та близость пропала. — У него все отлично. Он говорит, что нашел достойную работу, и настолько же достойную себе избранницу. Сказал, что через пару дней сыграют свадьбу, — от этого стало еще хуже. Он даже об этом не удосужился сказать. Если посмотреть со стороны, то мы кажемся друг другу совсем чужими, но это не так. По крайней мере, нас объединяло то, что родители нас просто кинули и уехали неведомо куда. Думаю, это сильно сказалось на прежних отношениях, но сейчас нас как раз-таки разделяют мама и папа. — Ладно, эм, мне пора, пока, — быстро вешаю трубку, потому что не могу больше выслушивать новости о том, как Майкл живет в шоколаде, пока я сижу в подобном захолустье и живу на последних деньгах. Лично для меня это как предательство с его стороны. До слов отца я была не так обижена на него, но сейчас я просто… Я не могу описать это чувство. У меня накопилось столько злости, столько желания приехать в эту чертову Канберру и высказать всё, что хочу. Как я могу теперь называть его братом? Ах да, никак, потому что мне он таковым уже не является. Я просто должна свыкнуться с мыслью о том, что ему на меня теперь наплевать, и что ему и без Ханны хорошо живётся. Я уже подхожу к своему дому, удивляясь, как быстро прошла такой отрезок пути, который обычно прохожу минут за пятнадцать. На часах 20:29, и я думаю, что мне уже не стоит идти гулять с Энди. Сейчас опасно идти в такое время по улице вообще. Все нормальные жители Сиднея сидят дома, следя за новостями. Дело всё в том, что после новости о, кхм, Хеммингсе, которая показывалась по телевидению, число маньяков и насильников возросло раза так в два точно. Мэр города призвал всех находится дома после половины девятого вечера, ведь именно тогда и происходят все убийства. За последнюю неделю в Сиднее найдено более пяти мертвых тел, а убийцы всё еще неизвестны. Полицейские знают лишь то, что многие из них — беженцы психбольницы, в которой они лечились около трех лет. Это всё, конечно, ужасающе, и я просто боюсь за тех людей, близких людей которых убивают эти беспощадные психи, потому что я сама испытывала такое два раза, и это был удар по самому дорогому. Захожу в подъезд, и хлопок двери отдается по всему первому этажу эхом. Этот дом построен очень давно, поэтому не во всех квартирах проживают люди, и поэтому в нём всегда тихо и нет громких соседей. В основном тут живут только престарелые дедушки и бабушки, и еще пару людей по 25-30 лет, которые кочуют здесь до тех пор, пока всё не уладится с финансами. Поднимаюсь на третий этаж, где и находится моя квартира. Думаю, что пёс уже спит, потому что иначе бы уже на лестнице были слышны визжания его игрушек, на что жалуются почти все соседи. Ну, ему полтора года, и уже будет сложновато отучить его от привычек. Я подхожу к двери и вставляю ключ в замок, поворачивая три раза, а затем не успеваю открыть дверь, как она сама раскрывается передо мной, и из квартиры выбегает Энди, который кружится вокруг меня. Я бы спокойно отреагировала на это, не будь это впервые за все время. Он никогда не выскакивал из квартиры и не бегал вокруг меня с подобной то ли радостью, то ли испугом. Я, нахмурившись, захожу в квартиру, закрыв двери, как всегда, на все замки. Снимаю обувь и пальто, поворачиваюсь в сторону гостиной комнаты и вижу, что свет в ней включен. Но я точно помню, что выключала его. Сбросив всё на мою плохую память, я прохожу в гостиную, и замечаю около телевизора белый лист в клеточку, на котором что-то написано. Это начинает меня не на шутку настораживать. С осторожностью подхожу к тумбочке с телевизором и беру листок, читая то, что на нем написано. «Все платят за то, что совершили в прошлом» — было написано на бумаге печатными буквами. Я начала оборачиваться, но никого не видела. Скомкала записку и кинула в какую-то коробку, которая стоит рядом с диваном. Я, конечно, не знаю, может быть, кто-то просто решил надо мной пошутить, взломав дверь и подложив эту записку, но я установила лучшие замки, и у меня есть защита от взлома, но никто из соседей или полиции не говорил мне о взломе квартиры, поэтому мне начинает быть не по себе. Энди сидит возле меня, махая своим огромным хвостом. Не сдерживаюсь и присаживаюсь на корточки, чтобы обнять своего любимого пса. — Хэй, как ты? — спрашиваю у него, почесывая по голове, а он начинает облизывать мои руки. — Ладно, ладно, я понимаю, что ты скучал. И я скучала, — слегка улыбаюсь, когда Энди начинает класть свои передние лапы мне на плечи, чтобы «обнять». Он делает так часто, особенно с тех пор, когда стал похож по размерам на взрослого пса, и теперь, вставая на задние лапы, спокойно может стать моего роста. Я обнимаю его, прижимая к себе, а он кладет свою морду на мое плечо, немного скуля. Я могу с легкостью сказать, что этот пёс — и есть мой лучший друг. Я нашла его на улице, мокрого, грязного и маленького. Он лежал в какой-то коробке, один, и, похоже, ему был лишь месяц отроду. Тогда был сильный дождь, и ему было холодно, от чего он скулил. Я хотела подобрать его лишь на один день, чтобы потом отдать в хорошие руки, но этот парень задержался у меня за полтора года и, кажется, задержится еще надолго. Вздрагиваю, когда Энди начинает резко лаять на что-то позади меня. Я тут же оборачиваюсь и замечаю чью-то тень, и сердце замирает. Я боюсь пошевелится, потому что не знаю, показалось мне это или нет. Я могу с легкостью сказать, что после двух лет проживания в этой квартире, у меня легко могут быть галлюцинации, но сейчас я видела всё настолько правдоподобно, что сомневаюсь, просто ли это оптическая иллюзия, или в моем доме кто-то поселился. Я не хочу идти и проверять, есть ли там кто, потому что очень сильно боюсь. Я не настолько боюсь убийц, как того факта, что могут существовать призраки и фантомы. Может, я странная, но я действительно боюсь всей сверхъестественной чепухи больше, чем настоящих серийных маньяков, который кончают с жизнью жертв самыми ужасными способами. Я бы предпочла лучше быть убитой, чем с окончательно испорченной психикой, боясь каждой тени фонаря на улице, которые кажутся теми же призраками. Энди замолчал, пододвигаясь ко мне еще ближе. Мне кажется, что он чувствует, что что-то не то творится в квартире, но он тогда бы почувствовал это еще в то время, как начал понимать все, что происходит вокруг него. Быстро беру пульт от телевизора, включая первый попавшийся канал и, как назло, там шла программа новостей. Но на этот раз в ней не говорилось о политике и погоде. — В одной из психиатрических больниц Сиднея, в палате опаснейшего убийцы за последние семь лет, Люка Хеммингса, была найдена записка, в которой написаны следующие строчки: «Я находился на лечении четыре года, одну неделю и два дня; я терпел всё, что со мной делали, я сдерживался, не убивал, но пора покончить со всем этим. Думаю, что в моей палате вы найдете следы крови и поймете, что это ничто иное, как суицид. Хочу облегчить вам жизнь, сказав о том, что самый опасный проживавший в Сиднее — мертв. Будьте счастливы, но знайте, что это не надолго.» Это интересное послание от двадцати однолетнего мистера Хеммингса сдали в участок полиции. Также в той палате, где и находился убийца, были найдены брызги крови на стенах, и небольшая лужа на полу. Новостные телеканала Австралии хотят сообщить, что свирепый убийца, на счету которого около ста двадцати одной смерти — мертв. Слова телеведущей вызвали у меня ступор. Люк мертв.