* * *
…Багровая тьма вокруг. Снова… (снова-снова-снова-о-боги-нет!..) Он лежит, распростёршись на каменной поверхности, нагой и слабый. Он лежит… не он… В зыбком сиянии горящих вокруг сотен свечей черты лица того, кто лежит на каменном столе медленно текут и плавятся, но он уверен, абсолютно уверен, что это тело — нагое и беспомощно-неподвижное (мёртвое-мёртвое) — его тело? Пламя свечей колеблется, заставляя биться в конвульсиях изломанные тени на стенах, когда в круг их сияния вступает высокий силуэт в золотой маске (он смотрит на него снизу вверх, хотя — точно знает — глаза его плотно закрыты) (его глаза мертвы-мертвы-мертвы, как и сам он — давно-давно мертвы!..) Силуэт слегка склоняется над ним и протягивает руку, словно предлагая помощь, а в ушах звучат слова: "В доме Повелителя множество комнат (голос говорящего дрожит и дробится, разделяясь на несколько: густой хрипловатый бас, язвительно-нервный чуть дребезжащий тенор и — самый тихий — звучный, но какой-то устало-безэмоциональный баритон) Не волнуйся, ибо из рук врагов освободил я тебя", — но (ложь-ложь-ложь, не свобода, но плен, не от врагов, но у врагов) губы силуэта в золотой маске безмолвны и неподвижны. Он видит, как его собственная рука медленно поднимается, и чужие пальцы — длинные сухие пальцы мага или учёного — крепко обхватывают его запястье (жар прикосновения опаляет кожу — ледяную, стылую, мёртвую-мёртвую-мёртвую) И оказывается стоящим, не сделав ни единого движения. Влекомый чужой властной рукой, он следует за силуэтом в золотой маске, ступая по холодным камням босыми ногами — след в след… Зачем? Он не знает, не помнит… но это кажется правильным. Из багровой тьмы вокруг выступают другие фигуры — все новые и новые. На них праздничные одежды и украшения — такие же, как на нем самом, богато расшитое золотом и от того тяжёлое, пригибающее плечи к земле, — они выстраиваются по обе стороны, держа в руках цветы (это было, это уже было — давно-давно-давно…) но губы пришедших безмолвны, лица неподвижны, а глаза закрыты. Пространство заполняется множеством голосов (в их тихом шелесте он слышит своё имя… он слышит его, узнает, однако звук его же имени ускользает от него) Силуэт в золотой маске заговаривает с ними, приветствуя, как старых друзей, но те по-прежнему безгласны и недвижимы. Он вглядывается в лица — они знакомы ему, все они. (это было уже, давным-давно такое происходило — брачная церемония, а вокруг — приглашённые гости) Он помнит каждого (призраки ушедших времен… все они — призраки давно ушедших времен) но не может вспомнить ни одного имени — вспышки узнавания слишком мимолётны — и понимает, что все они давно мертвы. (и он тоже мёртв, давно-давно мёртв. Мёртв-мёртв-мёртв-о-боги-за-что?!) Крик ужаса рвётся изо рта, силуэт в золотой маске оборачивается — он чувствует чужие недоумение и тревогу, медленно сменяющиеся тяжёлым жарким гневом… чужая рука на запястье — широкая, мощная, облачённая в тяжёлую латную перчатку — начинает сжиматься… Одна из мёртвых фигур вдруг открывает глаза и, сделав длинный текучий шаг вперёд — багряный сумрак густеет и плащом ложится на её широкие плечи — поднимает руку. Мёртвые губы, покрытые отвратительными язвами, шевелятся… — Проснись! — уже знакомый баритон гремит в ушах, раскалывая голову звучащим в нем гневом, а лицо внезапно обжигает хлёсткая пощёчина. Он отшатывается… …Он медленно, не торопясь, идет мимо почтительно расступающихся гостей — туда, где его ждет самая прекрасная женщина во всем Нирне. Мог ли он когда-нибудь надеяться на то, что она, богиня, (ты еще слюни пусти от счастья, кретин) снизойдет до него, ответит на чувства, давно пылающие в его сердце?.. Однако вот она, у алтаря, встречает его нежной (лживой, насквозь лживой, как её черное сердце) Улыбкой. Седой не от старости мудрец — дорогой друг (проклятый предатель) и наставник — глядит со снисходительным одобрением, мягким жестом веля поторопиться: самое время начинать… Сопровождающий его чернобородый крепыш ободряюще хлопает его по плечу широкой ладонью, унизанной массивными перстнями. Так, что приходится прилагать усилия, чтобы удержать равновесие — хорош бы он был, растянувшись во весь рост на глазах у гостей! (никогда не умел соразмерять силу, молотобоец скампов) Крепыш что-то говорит, понимающе и чуть скабрёзно ухмыляясь сквозь черные, тщательно завитые кольца бороды и усов, но он не слышит ни слова. Однако существо его все наполняется гневом: как посмел этот… говорить такое о ней? Как посмел?.. (а что — всё правда) (и совет дельный) Если бы не необходимость единения всех Домов, он бы… Он вновь находит взглядом свою невесту — свою богиню — и чувствует, как губы неудержимо расплываются в улыбке. Счастливой, и от того, наверное, немного глупой. Но ему все равно. Он действительно счастлив, настолько, что готов кричать об этом на весь Нирн. Взгляд скользит по лицам окружающих, предлагая разделить с ним переполняющую его радость… Давешний крепыш сверкает зубами в ухмылке, поглаживая завитую бороду, и о чем-то переговаривается вполголоса со своим советником — таким же чернобородым, но, словно в противоположность своему господину, сухим, как палка… Улыбка медленно сползает с его лица при виде ещё одного гостя. Того, кого здесь не должно было быть… (его и не было на самом деле тогда) Того, чьи багряные одеяния — цвета его Дома — в окружении праздничных цветных одежд всех остальных кажутся кровавым пятном, разверстой раной. Чьё бледное остроскулое лицо, холодное и замкнуто-отрешённое, резко выделяется на фоне других — радостных, сияющих… А тот вдруг поворачивает голову и смотрит в упор… Окружающее застывает, словно картинка — и вдруг взрывается сотнями острых осколков, словно зеркало, по которому кто-то ударил тяжёлым молотом… …Он неторопливо идёт мимо почтительно расступающихся в стороны гостей — туда, где ждёт его та, что сегодня станет его женой. Прекрасная, как рассветная заря… и коварная, как истинная дочь Боэты. (это было, уже было, было-было-было) Он смотрит на неё, скромно, как и подобает невесте, опустившую взгляд золотых с прозеленью глаз — и вспоминает, как она пришла к нему. Ночью. Тайно. С жаркой страстью в глазах и с холодной сталью в складках одежды. Такой же холодной, как и расчет в её сердце. И такой же острой, как её разум (не стоило забывать об этом) Он на миг прикрывает глаза, прогоняя воспоминания о той встрече. Не ко времени. И переводит взгляд на того, кто его сопровождает сегодня — рослый чернобородый крепыш грузно шагает рядом, словно врастая стопами в землю. Тот ободряюще хлопает его по плечу широкой, унизанной дорогими перстнями лапищей — так, что приходится прилагать усилия, чтобы удержать равновесие — хорош бы он был, растянувшись во весь рост на глазах у гостей! (никогда не умел соразмерять силу, молотобоец скампов) — и что-то негромко говорит, ухмыляясь сквозь черные завитки усов и бороды. Он не слышит ни слова, однако все его существо затапливает весельем, а рот неудержимо растягивается в ответной ухмылке: шутка хороша, хоть и грубовата. Он почти счастлив. Лишь где-то глубоко внутри копошится червячок сомнения… Но он решительно отмахивается. Какими бы недостатками не обладала его почти-жена, те преимущества, что принесёт племенам их союз, с лихвой перекроют эти недостатки. А между собой они договорятся. Она, та, что сейчас ожидает его у алтаря, станет ему хорошей женой… (мечтай-мечтай) Взгляд скользит по лицам окружающих. Лучший друг и верный союзник сверкает зубами в усмешке, поглаживая завитую бороду, и о чем-то переговаривается вполголоса со своим советником — таким же чернобородым, но, словно в противоположность своему господину, сухим, как палка… И — самый близкий, самый преданный… Не просто друг — почти брат, пусть не по крови, но по духу. Багряные одеяния — цвета его Дома — в окружении праздничных цветных одежд всех остальных кажутся кровавым пятном, разверстой раной. Остроскулое лицо бледно, губы растянуты в неискренней улыбке — единственный, кто не рад происходящему, искренне уверенный, что он делает ошибку. И отнюдь не потому, о чем болтают злые (мелочный двуличный ублюдок) языки — уж он-то знает. Ему есть с чем — с кем — сравнивать. И, к сожалению, его выбор — лучший из возможных. Слишком многое зависит от… (куда больше, чем можно было предположить) А тот вдруг поворачивает голову и смотрит в упор… Всё вокруг застывает, словно картинка — и вдруг взрывается сотнями острых осколков, словно зеркало, по которому кто-то ударил тяжёлым молотом…* * *
Вторую серию странных снов Второй обсуждать отказался. Хотя и без того Элемар понимал, что, как и в предыдущий раз, это был сон, навеянный Даготом Уром, и два варианта воспоминаний об одном и том же событии. Разве что последовательность в этот раз оказалась другой, и он не пытался даже предположить, почему — отчаянно не хватало информации. А Второй, даже если и имел какие— то соображения, делиться ими не торопился, закуклившись где-то в глубине и погрузившись в размышления. Впрочем, судя по время от времени прорывавшимся у того полубессвязным обмолвкам, с предположениями было туго и у него. Заняться было особенно нечем — того же Кая Элемар обеспечил информацией для размышления на несколько дней вперёд — соваться в Вивек было небезопасно. Оставалось прогуливаться по Пелагиаду или пить с Нельсом Ллендо, попутно заводя знакомства среди местных и обмениваясь последними новостями. Впрочем, местных больше интересовали "эбонитовые войны" между Великими Домами Морровинда и Восточно-Имперской Компанией, нежели новости из других регионов Вварденфелла. Некоторые, правда, сдержанно упоминали ночные кошмары, но откровенничать не торопились, аккуратно сворачивая беседу. Более охотно обсуждали визит в таверну отряда храмовой стражи с Дралвалом Андрано во главе и наложение новой печати на потревоженный кард'рун. Общее недоумение выразил только один человек — норд по имени Кунтар: — Мне вот интересно — данмеры заявляют, что ненавидят некромантов, вампиров и нежить, — громогласно заявил он, не забывая, впрочем, опасливо коситься на владелицу таверны. — А сами призывают своих предков и поднимают… эти… ходячие трупы, чтобы те охраняли их гробницы. Нежить, значится, делают… Как те самые некроманты. Так в чем тогда разница между ними? — Да уж куда тебе, — бухнув об стол кружкой — так, что её содержимое выплеснулось на натёртую столешницу — рыкнул Ллендо. — Варвар… — Да, варвар, — огрызнулся Кунтар. — И горжусь этим. Однако развивать тему не стал. А через полчаса и вовсе ушёл. Самым интересным знакомцем Элемара стал эшлендер, работавший в трактире вышибалой. Здоровенный, на голову выше большинства сородичей, данмер с буйной чёрной гривой — с заметной проседью, несмотря на явную молодость её владельца — и лицом, так густо покрытым татуировками, что не разобрать черт, не мог не привлечь внимание. Йакум Хайршашиши — так его звали — к чужому любопытству был явно привычен. А ещё он был очень неглуп и вовсю пользовался тем, что его сходу принимали за "тупого дикаря". Более того, старательно этот образ поддерживал. — Моя — Йакум, — пафосно пробасил он на ломаном сиродиильском, заметив интерес Элемара к себе, и картинно выпятил грудь. — Йакум Хайршашиши звать. Моя эшлендер. Моя не говорить хорошо старый эльф. Извините. Но моя понимать старый эльф. Хорошо понимать. Вот только Элемар отлично видел выражение его глаз. Пускай татуировки не позволяли рассмотреть мимику, взгляд замаскировать они никак не могли. И взгляд этот светился иронией пополам с лёгкой насмешкой — Йакум откровенно поддразнивал очередного н'ваха, решившего поглазеть на "дикаря". — Моя тоже плохо говорить угрюмый эльф, — проговорил он на данмерском, позволив себе едва заметно усмехнуться. — Плохо говорить, но хорошо понимать. Йакум на миг нахмурился… и тут же ухмыльнулся во весь рот, отчего его татуированная физиономия приобрела вид жутковатый и угрожающий. — Хорошая шутка, саличе, — улыбаясь, проговорил он на сиродиильском. Акцент никуда не делся, но теперь, когда он не изображал "моя тупой дикарь", произношение стало куда чище и понятнее. — Ты тоже не так прост, как хочешь казаться, Йакум, — тоже улыбнувшись, ответил Элемар на данмерисе. — Суротано из Даска. И кстати, мы вполне можем общаться на этом языке, — добавил он. — Ты первый, кто сразу понял, — хмыкнул тот, без церемоний присаживаясь напротив; впрочем, Элемар совершенно не возражал. — Другие думать, я бревно. Глазами хлоп-хлоп, а голова деревянный… деревянная. Или этот… учёный гуар. Зверушка. А язык… будем говорить общий, хорошо? Надо прак-ти-ко-ваться. — Как скажешь, — согласился Элемар. Как выяснилось, словарный запас Йакума был достаточно обширен, чтобы поддерживать беседу почти на любую тему, но ему откровенно не хватало практики. А потому в доброжелательно настроенного собеседника он вцепился на зависть любому клещу. И за три дня их пребывания в Пелагиаде, успел изрядно утомить. Впрочем, Элемар от их бесед имел свою выгоду — пророчество о пришествии Нереварина, из-за которого он и оказался в Морровинде, по словам Элон, было придумано эшлендерами. И он не собирался упускать шанс обсудить его с одним из них. А заодно узнать больше о самих эшлендерах. Хотя… учитывая, что Йакум Хайршашиши был его сверстником, на многое рассчитывать не стоило. — Мы — Народ Пустыни, — с заметной гордостью рассказывал тот, когда Элемар все рискнул начать его расспрашивать. — Мы охотимся и пасём гуаров, живём по закону Предков и почитаем их. Никаких ложных богов. Никаких домов, только юрты. Тяжело, но мы так привыкли и не хотим иного. — И ты тоже пас стада? — Конечно, как и прочие мужчины племени, — степенно кивнул Йакум. — Ты говоришь, что вы привыкли к такой своей жизни и не хотите другой, — осторожно проговорил Элемар. — Но ты здесь. Почему? Что заставляет тебя жить вдали от своих и каждый день терпеть любопытство окружающих? Йакум помрачнел. — Любопытство… Это забавно. Глупые н'вахи думают, что я тупой - потому что большой, потому что эшлендер... и попадают в ловушку своей глупости. Смешно наблюдать, как они понимают, что ошиблись. — Он вздохнул. — Просто Йакум Хайршашиши — слабый мер… — Тебя… изгнали? — неуверенно предположил Элемар, чувствуя вспышку заинтересованности — Второй, по-видимому, отвлёкся от своих размышлений и тоже прислушивался к беседе. — Нет, — качнул головой Йакум. — Я сам ушёл. Сильные моровые бури в Эшленде. Дурные сны одолевали. Звали каждую ночь… Я не мог больше терпеть. И ушёл из племени. Ушёл из Эшленда, подальше от дурных снов. Поселился тут, в Пелагиаде. Сначала было сложно — непонятно, странно… Кругом н'вахи и рабы, которые не рабы. К тому же "Йакум плохо знать языка", — мрачно спародировал он сам себя. — Ну, сейчас-то проще? — Да, проще. Я привык к новой жизни. Работаю на мера, что платит золотыми монетами, живу в городе, в большом крепком доме. И никаких дурных снов, — на последних словах лицо Йакума дрогнуло — едва-едва, но Элемар заметил. — Что за дурные сны? — спросил он. — Я слышал, что многие сейчас от них страдают, но так и не понял, в чем причина. — Потому что ты н'вах, — ответил эшлендер и по тону было понятно, что это не оскорбление, а простая констатация факта; впрочем, он тут же пояснил: — Ты чужеземец, ты не родился здесь и не знаешь того, что знают только данмеры. Даже те, что из Домов, хотя они многое позабыли, пойдя за ложными богами… Пыль с Красной Горы обладает злой магией. Шармат Дагот Ур посылает с моровыми бурями кошмары. Страшно засыпать, страшно увидеть это вновь. Многие сходят с ума. Там, в Эшленде, у меня постоянно были кошмары. А здесь, в Пелагиаде, я сплю, как младенец. До… — он осёкся Элемар помолчал. — Они вернулись, так? Кошмары? Йакум смерил его острым взглядом. Потом резко кивнул: — Да. Шармат в золотой маске вновь зовёт меня… — Зовёт? Никому не говори об этом, Йакум. И я забуду, что ты сказал, — внезапно проговорил Второй. Дух настолько резко и неожиданно перехватил управление телом, что Элемар оказался "внутри" быстрее, чем успел осознать, что вообще произошло. — Никому не рассказывай, — повторил он. — Я слышал, что ординаторы Храма Трибунала приходят за теми, кто… Ты хороший мер, Йакум Хайршашиши, и мне не хотелось бы, чтобы с тобой произошло что-то плохое. И, — Второй помолчал, но договорил, — не поддавайся на зов. Я видел тех, кто поддался — их воля принадлежит Шармату. Я говорил с ними — он говорит их языками… Не поддавайся. — Благословение и будь благословен, Суротано, — серьёзно кивнул Йакум. — Я запомню твой совет. "Ну и на кой?" — недовольно поинтересовался Элемар, когда они отправились в снятую комнату. "Предупрежден, значит, вооружен. К тому же этот парень, сам того не подозревая, сообщил нечто очень важное. Такое, что я не мог его не предупредить". "И что же это?" Второй не ответил. Молча улёгся на постель и убрался внутрь. "Я просто кое-что понял. Но… это не то чтобы не имеет смысла. Наверняка есть какое-то объяснение, но… видимо я чего-то не знаю, раз у меня концы с концами не сходятся", — медленно произнёс наконец он. "О, ты созрел поделиться со мной плодами твоих раздумий?" — ядовито хмыкнул Элемар. "Скорее уж, созрел сам плод, — хмыкнул в ответ Второй. — Чтобы делиться с тобой, мне нужно было сначала самому хоть что-то понять. Видишь ли, кое-какие моменты из последнего нашего кошмара вызывают вопросы…". "И как?" "Как я уже сказал, у меня что-то не сходится. Да все не сходится!" — раздражённо рыкнул он. — Все упирается в эту долбаную Красную Гору. Точнее… а, сейчас расскажу и ты сам поймёшь. Может, у тебя возникнут какие-то мысли на этот счет?" "Излагай", — вздохнул Элемар. Взбил тощую подушку и приготовился слушать. "Да нечего особо излагать, — в голосе Второго явственно прозвучали нотки досады. — Чем больше обо всем об этом думаю, тем больше понимаю, что ни хрена не понимаю… Единственное, в чем я уверен… то есть почти уверен, — поправился он, — это личность того парня в красном, что всякий раз столь любезно будит нас крепкой оплеухой. Но если я прав — а исходя из того, что я уже знаю, я, скорее всего, действительно прав — все остальные мои предположения с лихим свистом улетают в трубу". "И кто же он?" — насторожился Элемар. Что-то подсказывало ему, что ответ будет… по меньшей мере неожиданным. И не факт, что приятным. "Ворин Дагот". "Во… Кто-о?! — Элемар рывком сел на постели, разинув от неожиданности рот и ошеломленно пялясь в стену перед собой. — Ты… ты рехнулся?" "Возможно, — не стал возражать Второй. — Но это самый логичный вывод". И он не торопясь начал пояснять, что именно привело его к такому заключению. Причем опираясь строго на те сведения о Доме Дагот и его главе, что были известны им обоим. "Хорошо, — выслушав, согласился Элемар. — Но тогда у меня такой вопрос — если это и вправду Ворин Дагот всякий раз помогал нам очнуться от навеянных кошмаров, то кто тогда Дагот Ур?" "Я бы тоже хотел это знать", — вздохнул Второй. "А что ты сам думаешь по этому поводу? Ни за что не поверю, что у тебя не найдется хоть завалящего объяснения!" "Что я думаю? — Второй помолчал. — На самом деле предполагать можно все, что угодно. Он может быть безумен. С раздвоением личности — одна субличность насылает кошмары, другая от них спасает". "Не слишком ли самостоятельна эта… субличность?" "Не слишком. Я знаю историю о парне, у которого их было двадцать пять. При этом настоящая его личность пребывала в состоянии сна почти всю его жизнь, а телом в различных ситуациях управляли именно альтер-эго. Причем среди них были как мужчины, так и женщины". "Однако", — только и смог сказать Элемар. "Ага. Когда этот парень приходил в себя, он, осознав, что с ним происходит, всякий раз пытался покончить с собой. Поэтому остальные личности старались держать его истинное "я" в состоянии сна. Или комы. Так что вероятность того, что Дагот Ур безумен и противостоит сам себе, вполне имеет право на существование". "А если он не безумен? Если… — Элемар помолчал, мучительно пытаясь поймать "за хвост" мелькнувшую мысль. — Если их на самом деле двое — по одному на каждую ветвь прошлого?" "Я думал и об этом, — проговорил Второй. — Такое тоже возможно. Но для нашего же блага разумнее будет держаться именно первой версии. Пока мы не узнаем что-то, что сможет её опровергнуть". "Но ведь это наверняка не все?" Второй помедлил. "Да, — неохотно проговорил он. — У меня есть еще одно предположение". "И?" "Дагот Ур — не Ворин Дагот. Или… не совсем".