Синь бессонная голубая

Война прошлась по магическому миру, оставляя за собой, несомненно, огромные последствия. Разруху, оскверненные трупы, едкую боль, слезы вдов и матерей. Но отрезвляющей казалась только одна стучащая мысль: все кончилось. Больше не будет убийств. Больше не будет потерь. Больше не будет. Будет только медный значок героини Магической войны. Будут похороны. Не понимаю, почему все почести достаются нам — тем, кто всего лишь боролся за справедливость. А статус героини Войны? Тоже мне, герои. Всего лишь дети-которые-были-вынуждены. Труднее всего сказать, какими мы были тогда, а какими стали теперь. После войны чувствуешь себя грязным. И как же глупо полагать, что это можно смыть простым куском мыла. Нет, тут можно только горько усмехнуться, зная, что боль сидит глубоко под кожей, с каждой минутой все больше въедаясь в плоть крошечными клыками. Мне бы хотелось забыть про горький осадок в груди, звонко смеяться, вдыхая жаркий летний воздух. Бежать по полю наливающихся золотых колосьев, бежать, не стирая ноги в кровь, не давая струйкам пота скользить по спине. Слышать все. Не слышать ничего. Просто быть собой. Повалиться в Его объятья, оказываясь в плену любимых рук. На ощупь ища любимые губы. Войны не было. Просто представить на секунду, удержать в голове образы, которые огромным стеклом мозаики рассыпались, с силой валясь к ногам моего сознания, как только дверь в комнату начала открываться. Все было. Показалась аккуратно уложенная в строгую прическу голова Джиневры. — Пора, — голос тихий и обрывающийся. Действительно, было пора. Странная пелена застилала сознание. Вскоре я оказалась в просторном зале с приглушенным освещением. Стены были зелеными, оконные рамы и занавески, как ни странно, тоже. Дурацкая привычка замечать мелочи. Если бы не знание того, по какой причине мы здесь находимся, можно было бы счесть помещение милым, а атмосферу романтичной. Отогнав зарождающиеся странные мысли, я усилием заставила себя развернуться и посмотреть в середину зала. Идеальные, сверкающие, отполированные, они как будто возвышались над окружающими, — гробы. И это все — не порожденный моей фантазией ночной кошмар. Струйка холодного пота скользнула по спине, скрываясь за очередным позвонком. Люди вокруг казались нереальными, будто вылепленными из цветного податливого пластилина. Поднятые брови. Крупные синие слёзы. Детская мимика. Нервно теребя уголок чёрной мантии, я невольно становилось частью общего траура. В нос врезался едкий запах магнолий, начинала болеть голова. Единственное до омерзения отчетливое воспоминание со всех похорон, на которых мне доводилось бывать — магнолии. Как будто мигрень, вызванная этими цветами, может спутать мысли и унять боль. Начиналась церемония. Хотелось истерически смеяться, кричать или же вести себя до неприличия неадекватно, хоть как-то давая выход эмоциям. Молли сотрясалась от рыданий. Джинни держалась на ногах только благодаря Гарри, пряча искаженное ужасной гримасой лицо в ладони. Шутка ли? — хоронили тех, кого так любили. Тех, кого так хорошо знали. Неугомонные близнецы угомонились. Знали бы мы, что потребуются такие методы. Они смиренно стояли, опустив головы, рассматривая свои ботинки. Рон держал на руках маленького Тедди Люпина. А мальчик не плакал, только смотрел с какой-то совершенно недетской горечью на лежащих в гробах родителей. Да, малыш, теперь они по другую сторону баррикад. Была бы моя воля — воля чертовой эгоистки — никто бы здесь меня не увидел. Не знаю, очень сильная я или же очень слабая, но слез в тот момент не было. Я смотрела на холодные доски отсутствующим взглядом, находясь в томном июле, лопатками ощущая жар подоткнутых под спину колосьев. "Черствая. Черствая. Черствая." "Такая же сухая, как страницы тех книг, к которым так привязана" Но все-таки что-то — определённо, очень едкое и неприятное — подступало саднящим комом к глотке, а сухость воспаленных глаз становилась почти болезненной. Посмотрите на героев магической войны. Затылком я ощутила легкий взгляд, присущий только одному человеку в моем крохотном мире. Стоило только обернуться, находя в толпе россыпь неровных веснушек Джорджа, в животе закручивался горячий узел. "Сбежим?" — молчаливый вопрос. И все сразу стало понятно. Как бы это ни было — мы найдем время скорбеть. Я прикрыла веки и облизнула губы, почти ощущая ледяными пальцами жар его шелковистых волос. Хотелось оказаться в нашем июле. И вдруг, повинуясь странному внезапному щелчку, стало совершенно наплевать на окружающих. На то, что нужно было. Быстрыми шагами, низко опустив голову, давая волосам закрыть весь обзор, я вышла из плена магнолий и липкой боли. И знала — он идёт за мной. ...Я удивилась тому, как скоро мы оказались на втором этаже "вредилок". Стоило только рассмеяться, и Джордж заметно потеплел, расслабляясь — мы оба понимали, что освободились от сжимающих грудь оков. И господи, это бешеное осознание, насквозь пронзающее голову — мы живы. Джинни и Гарри, Молли и Артур, Рон и Тедди, Фред и Джордж. — Утащила нас с важного события, плутовка, — голос Джорджа полон теплой иронии, сладко собирающейся на языке. И даже я со своей дотошной внимательностью не обратила внимание на то, как он совсем неподходяще назвал похороны. Да и это не имело значения сейчас. — Да ты, я смотрю, и не против, — мой голос странно хрипел. Хотелось улыбаться. — Мне невыгодно быть против, Гермиона, — он знал, какое на меня влияние оказывают его ухмылки, но все равно раз за разом продлевал эту сладостную муку. В груди что-то защемило от переполняющей нежности. От желания просто прикоснуться, очерчивая пальцами томный контур теплых губ. — Я веду себя как влюбленная дура. Джордж рассмеялся, а на волосы цвета осенней листвы попали последние струящиеся солнечные лучи, зажигая их ярким пламенем. Этот пламень горел и в голубой сини его глаз. Этот пламень горел и в моем сердце. Сейчас он был самым прекрасным мужчиной в мире. Моим мужчиной. Он приблизился ко мне, а, следовательно, и вся наша ирония сошла на нет. Я запустила руки в его волосы, получая долгожданное умиротворение. Кольцо сильных рук сомкнулось на талии, как будто я могла убежать. Убегать? От него? Я рассмеялась своим мыслям. И первой потянулась к его губам. — Ты такая красивая, — Джордж говорил тихо, уже даже не улыбаясь. Он пах фиалками и простором полей. Моей свободой. Пространство наэлектризовалось. Вокруг ничего, он — везде. Весь мир сейчас сосредоточился на этом потрясающем человеке, обжигающим лицо горячим частым дыханием. А я была далеко. Просто наслаждалась дозволенной близостью, приносящей такие ярко-сказочные ощущения. Пара миллиметров — глаза в глаза. Если потянуться чуть-чуть, можно коснуться носом линии его подбородка. В следующую секунду Джордж накрыл мои губы своими — сухими и горячими, заманивающими в плен. Заставляющими нырять к нему в отнюдь не тихий омут. Так сильно и чувственно, что поехала крыша. Что все остатки трезвого незаметно улетучились, оставляя место играть на чистых эмоциях — оголенных проводах. Прямо в эту минуту я умирала в его руках так жарко и трепетно, что осталась всего одна звенящая эмоция, внезапно поглотившая все окружающее. Мы сгорали заживо, вместо возвращения лишь ступая по узкой дорожке прямо в адское пекло. Он опустил руки с талии чуть ниже, сильнее прижимая к себе. Утоляя дрожь, охватившую податливое тело. И тут столкнулись языки, выпивая сладкую дрожь до самого дна. Его вкус и запах творили что-то невообразимое, почти вышвыривая за грань. Кому я продала душу только что, Мерлин? Джордж подтолкнул меня к стене, впиваясь в губы с новой силой. Исследуя руками тело. А я лишь до сумасшествия пьянела, путаясь в этом сладком дурмане. Безумие. Бессонная голубая синь рядом смотрела с всеобъемлющим чувством. В них — море. В них — калейдоскоп. В них — жизнь. Самая живая жизнь на этом гребаном свете. А сейчас в них что-то плескалось. Такое глубокое и горячее, вновь и вновь сталкивающее в пропасть. Я медленно провела языком по его верхней губе, выводя причудливый узор, прикусывая. Чувствуя страсть, о которой до этого так мало знала. Его низкий стон влился в мои губы, как патока. А я словила его, задыхаясь. Хотелось запустить Джорджа под кожу, потому что было мало. Потому что чувствуя его так, все мозги улетучивались вместе с горячим потоком. — Ближе, пожалуйста, — мой горячий шепот в его приоткрытые губы. Хотя куда ближе? Одежда быстро полетела куда-то, и это тоже было совершенно не важно. Потому что сильные горячие руки умело ласкали охотно отзывающееся тело. А во мне будто что-то разрывалось, горячими импульсами рассылая жажду по телу, собираясь внизу живота. Проводя руками по широкой мускулистой груди, я старалась не упустить ни единого миллиметра нежной кожи, цепляясь за его спину и плечи, покрытые веснушками. Спустя некоторое время прелюдия закончилась, а я получила желанную "вакцину". Оголенные соприкасающиеся души. Полное воссоединение. Горячие движущиеся тела, нарастающий темп, удовольствие, пронзающее тело до трясущихся поджилок. — Джордж, — единственное, что слетает с губ дрожащим полустоном. И он понимает, целуя меня снова. До дрожи в коленках. Чувственно. Любимые глаза лучатся неподдельной нежностью. Когда слезы утратили горечь, а раны перестали саднить, пришло спасение. В бессонной голубой сини, по своей насыщенности готовой переплюнуть любую палитру умелого художника, в сильных руках, в-волосах-цвета-горящего-рассвета, в веснушчатой россыпи, в теплой нескончаемой нежности. А на языке только одно слово, оглушающее своей величественностью — люблю. Люблю. Хотелось кричать и плакать. Мы снова были в нашем июле.