Princess of slums.

      Чикаго полнился слухами и легендами, и слухи о семье Милковичей всегда были малоприятными, отдавали перегаром и куревом, привкусом земли и железа. Эта фамилия была чем-то вроде клейма на всю жизнь, ожогом, оставленным куском раскаленного чугуна на самом видном месте. И Мэнди была абсолютно уверена, что заклеймили ее еще до рождения, приложив железку ко лбу, а рядом с фамилией черкнув несмываемым маркером «шлюха».       Дожив до сознательного по меркам ее района возраста, она уже не считала колкие фразочки о семье Милковичей или брошенное в спину «потаскуха» чем-то обидным. Не меняясь в лице, она просто звала братьев и, вооружившись монтировкой или стволом — тут уж что первое попадется на глаза — шла расправляться с теми, кто не умел следить за своим чертовым языком. Дело не в обиде, нет. По правде, Милкович отлично понимала, что в этих словах правды если и доля, то точно львиная, но это не отменяло того факта, что люди вокруг должны были знать, когда им следует открывать свой поганый рот, а когда молчать в тряпочку и дышать через раз. И в случае чего, неблагополучная семейка готова была заткнуть это знание каждому из разговорчивых уебков в глотку поглубже. Для лучшего усвоения, так сказать.       Исключением из правила «обидел Милковича — пойди и вырой себе могилу» стал рыжий комок света и тепла — Йен Галлагер, а затем и остальные члены его ебанутой семейки. Мэнди до сих пор могла расписать по минутам ее первый нормальный разговор с Йеном, буквально каждую реплику, отлично помнила его смущенное, улыбающееся лицо и каждую веснушку на нем. Каждую, совершенно точно. А еще она помнила, как сильно, с первой же секунды, проведенной с парнем в предельной близости, ей захотелось остаться рядом с Галлагером как можно дольше. Для девушки он стал чем-то вроде рыцаря в сияющих на солнце доспехах после того случая на уроке истории.       Никто до того момента никогда и не думал, что честь чертовой Милкович нужно защищать, да и по правде, мало кто был уверен наверняка в том, что эта самая честь у нее вообще присутствует. Тот поступок Йена, да и каждый последующий, если честно, подкупал, заставлял Мэнди хотеть стать прекрасной принцессой для этого очаровательного рыцаря. И, казалось бы, что может быть проще? Охомутать парня для такой девушки — задача минимальной сложности. Жаль только, все оказалось не так просто, как выглядело вначале.       Нервное «я — гей», выступающее в контексте того разговора в качестве последнего шанса на решение конфликта без кровопролития, перечеркнуло все голубые мечты о невинных принцессах и храбрых рыцарях, но в тоже время дало жизнь дружбе, за существование которой она не раз благодарила такое нелепое стечение обстоятельств. — Ты навсегда вернулась или как? — хриплый голос вырвал Милкович из воспоминаний, что в черепушке тянулись бесконечной жвачкой, слепляя все посторонние мысли в один большой нечленораздельный комок. Ну а девушка только и радовалась подобному бардаку в голове и возможности хоть на некоторое время забыть о том, что ждет ее за пределами этого обшарпанного района, который для тысячи посторонних был просто очередным злачным местом этих громадных бетонных джунглей, ну а для Мэнди — родным домом, когда-то, по крайней мере. ..А где он был теперь? Да черт его знает. — Нет, приехала на выходные, — оповестила блондинка, не без удовольствия принимая протянутую сигарету и лишь потом, наконец, глядя прямо в глаза тому, кого по сей день называет лучшим и единственным другом. — ...не говори Липу, что я в городе. — Без проблем, — рыжий оглядел девушку с ног до головы и скинул куртку, тут же укутывая в нее Мэнди. На дворе был уже явно не май месяц, а Милкович по своему обыкновению и не задумывалась даже над покупкой таких полезных вещей, как зимняя одежда. Теплоты в жесте, пожалуй, было больше, чем в самой куртке, и теплота эта заставляла довольно улыбаться, чувствуя, как уют окутывает ее невидимым коконом. — Как Киньятта? — Жив, насколько мне известно... Возможно и нет, я не успела проверить перед отъездом, — чиркнув зажигалкой, блондинка притянула сигарету к губами и затянулась, закатывая глаза от удовольствия. — Надрала нашему гиганту зад? — Накачала наркотой. Могла случайно переборщить. Могла не случайно. Ну, ты знаешь, как это бывает, — улыбка лица осенила практически одновременно, и только тогда Милкович смогла хорошенько разглядеть, насколько сильно Йен изменился за время, проведенное порознь. Казалось, она сама не изменилась ни капли, застыла во времени, перебиваясь случайным заработком, перебиваясь нелепыми отношениями с Киньяттой и парой десятков фотографий из прошлой жизни на потертом, повидавшем жизнь телефоне. Но Галлагер вырос настолько сильно, что с его пятнадцатилетней версией, которая когда-то девушке так полюбилась, и сравнивать нельзя было. Это не было плохим или хорошим показателем, скорее просто констатацией факта. Он изменился, но вместе с тем остался все тем же Йеном, который заботливо одевает ее в кучу шмотья, как капусту, никогда не осуждает и всегда улыбается так, словно она действительно что-то для него значит.       Мэнди душу готова была продать за парня, который смотрел бы на нее именно так. Она искала это в Липе, да и, по правде, в каждом встречном поперечном на протяжении всей жизни. И по иронии судьбы нашла в Йене — человеке, который навсегда останется просто другом. — Ну а ты? — Съездил погулять с Евгением, полежал в дурке, чуть не попал за решетку, сбежал с Моникой, перепугал всю семью, расстался с твоим братом... — улыбка у парня получилась кривоватая, от пробирающего до костей февральского ветра лицо перекосило, и Галлагер поежился. — Ну, ты знаешь, как это бывает. — Как он? — Не знаю, я не видел его уже пару недель, — Йен пожал плечами и выдохнул. Слезящиеся от ветра глаза медленно, даже немного заторможено провожали мчащийся подальше из этого захолустья поезд, а заледеневшие пальцы как-то сами, без веления хозяина, выудили из полупустой пачки сигарету. По поведению парня сложно было понять, переживает ли он из-за расставания или огромной кучи других событий. Это было так странно и непривычно, раньше по его лицу без труда можно было прочитать все эмоции, а сейчас он словно... завис. И Мэнди понятия не имела, как реагировать на это. — Я думал, ты связывалась хотя бы с ним, разве нет? Связывалась, и на все попытки дозвониться получала лишь гудки и голос автоответчика. Лезть в чужие отношения девушка, конечно же, не хотела, как и что-либо комментировать, но ей было жаль. Жаль, что все так вышло, жаль, что Микки страдает, что Йен болен, и что в самые трудные для обоих моменты она не была рядом с ними.       За восемнадцать лет Мэнди настолько привыкла к дерьму, происходящему в ее жизни, что черта нормального и не очень стерлась, буквально исчезла без следа. Она могла справиться с чем угодно. С семьей уголовников, клеймом шлюхи, несчастной любовью, парнем, у которого вечно чешутся кулаки и даже с ебущим ее по пьяни отцом. Она сильная и совершенно точно могла бы справиться одна, да вот только ее рыцарь никогда не оставлял ее один на один с проблемами. Он был рядом, он защищал, помогал любыми возможными способами, хранил все самые страшные секреты и обнимал так крепко, как никто и никогда, казалось, девушку не обнимал.       Но в момент, когда поддержка потребовалось Йену, ее рядом не было. Факт этот Милкович буквально душил, застревал комком нелепых слез в горле и не давал сказать ни слова. — Я собираюсь завалиться на диван и пересмотреть все части «пилы», ты со мной? — после паузы сдавленно выдала Мэнди, свободной рукой обнимая рыжего, утыкаясь в чужую шею и роняя соленые капли куда-то на воротник флисовой рубашки. — С меня пицца с тройным сыром.       Правда в том, что иногда даже самые сильные и смелые рыцари ломаются, теряя в себе что-то, что раньше называли внутренним стержнем и опорой. Это вовсе не значит, что они нуждаются в жалости и сочувствии, Йен так уж точно не нуждался, и девушка прекрасно это знала. Ее рыжий комок тепла и доброты останется сильным и отважным, сколько бы человек не ставило крест на нем. И Мэнди могла лишь побыть какое-то время его костылем, хоть и запоздало, тогда Галлагер непременно вернет себе то, что отобрал у него чертов диагноз. — Ну, от такого предложения просто невозможно отказаться, — Йен хихикнул хрипло и закашлялся, делая вид, что не слышит тихий всхлип, тонущий в его собственном плече. — Давай только ко мне зайдем, я пива захвачу. — И вафель. Сто лет уже не ела вафель, а в холодильнике просто шаром покати, — добавила Мэнди, втаптывая пяткой разваливающегося буквально на глазах кеда тлеющую сигарету в одну из ступенек. — Без проблем, будут тебе вафли. Сироп захватить или...       Чикаго полнился легендами и слухами: о семье Милкович, Мэнди в частности. Они всегда были малоприятными, но рядом с Йеном девушке казалось, она сама становится чуточку светлее и значимее, становится частью чего-то большего и лучшего. Словно безобразное клеймо на лбу медленно рассасывается, оставляя о себе лишь смутные воспоминания.       Этим «большим» — Мэнди была уверена — она когда-нибудь с гордостью назовет легенду о принцессе забытых богом трущоб и ее верном отважном рыцаре, который непременно поборет ужасающего огнедышащего дракона внутри себя, становясь сильнее, чем когда-либо до этого.