***
От моих волос пахнет вишней, от тела ей же. Какого ж чёрта остальные люди так воняют?! Морщась, с почти ощутимым облегчением наскакиваю на первую ступеньку местного «Дома Моды». Ахнув, закусываю губу, уже почти жалея, что так и не вынул из себя игрушку. Глубоко вздыхаю, унимая вновь поднявшее голову возбуждение. Тряхнув головой и хихикнув от двусмысленного сравнения, медленно, осторожно поднимаюсь. Ноги на автомате несут к знакомой до каждой царапины двери, не стучась, небрежно толкаю. Условно любезно лыблюсь тут же вскинувшей голову секретарше. — Начальство на месте? — голос, несмотря на недавние крики (хотя обычно я очень берегу слабые связки) звучит привычно глубоко и нагло. Вылизанная девчонка тут же расплывается в ослепительной улыбке, пригибается к стойке, демонстрируя внушительный бюст, мило щебечет: — Конечно, Андреа, вы контракт продлить? — и густо накрашенными ресничками хлоп-хлоп. Телёнок, бля. Держу пари - без туши там три волосины. Не то, что у меня. — Ага, счас, — насмешливо фыркаю, и, не обращая внимания на возмущенный оклик секретарши, толкаю дверь непосредственно самого БигБосса. С самого порога громко уведомляю: — Хочу в отпуск. Сидящий за столом, что называется по макушку в бумажках, мужчина морщится. Устало трёт переносицу. Я передёргиваю плечами, недовольно покосившись на открытое окно. Неторопливо подхожу, осматривая лёгкий погром в просторном, светлом кабинете. — Завал? — чисто дежурно интересуюсь, обходя косую стопку документов. — Ага, — БигБосс пожимает плечами, с надеждой спрашивает: — Андреа, может, не сейчас? — Нет. Хочу сейчас. Давай мне мои бумажки. Меня ждёт Гоа. — Ладненько, — раздражённо хлопает ладонью по столу, вставая, — если, конечно, найду. «Найдёшь, найдёшь, — бурчу про себя, меланхолично перекатываясь с пятки на носок. — Куда ж ты денешься? Как говорила когда-то мать: «Ты, Андрей, как чихуахуа, мелкий и злобный. Проше дать, чем отвязаться. И даже стукнуть нельзя - злопамятный, зараза, себе дороже потом обойдётся». С тех памятный времён я вытянулся, немного поумнел, и, без сомнений, похорошел, но характер… Шлёп. Стон. «Твою мать». Вздрагиваю, тут же отодвинув ностальгические воспоминания в сторону. Перевожу взгляд на потирающего лоб БигБосса, затем на разлетевшиеся по полу бумажки. Хлопаю ресницами, переваривая случавшееся. И согнувшись, нагло ржу под откровенно недобрым взглядом бывшего начальства. Да-а-а, характер, пожалуй, остался тем же. — Очень смешно, — сухо бросает БигБосс, и, привстав на носочки, шарит рукой в самом высоком ящике. Достаёт толстую папку, деловито открыв, листает. Вытряхивает из мультифорки документы, и, отложив папку, направляется ко мне. — Надеюсь, ты ещё вернёшься к нам, Андреа. — Может быть, — пожимаю плечами, принимая тощую стопку. И запихнув её в сумку, выпрямляюсь, уже искренне улыбаясь. — Удачи с завалом. — Спасибо, — хмыкает БигБосс, — завидую тебе, Андреа, мне Гоа только снится, — окидывает долгим, откровенно кислым взглядом кабинет, — и сниться ещё будет минимум месяц. Злорадно хмыкнув и махнув рукой, под полным укора и тоски взглядом разворачиваюсь, уже у самой двери, мыслями пребывая уже едва ли не в самолёте, машинально бросаю: — Прощай.***
Хлороформ пробирает до самой глотки, жгучим сиропом опаляет внутренности и сворачивается горьким жгутом где-то на дне желудка. А ещё он вырубает, да… поэтому перебрать в голове тех, кому так срочно могла понадобиться моя тушка, я так и не успеваю. Впрочем, как и толком испугаться. Наверно, это к лучшему.***
Я не только красивый, но и умный. Поэтому неладное я заподазриваю даже ещё толком и не очнувшись, ибо привычки ранее спать связанным я за собою не замечал. Первым ощущением становится скованность в теле, потом лёгкое, но жёсткое стягивание в районе шеи, рук и ног. Дальше - хуже, нет, не боль, но очень близкое к ней в сведённых до предела лопатках и сильно согнутых коленях, упирающихся во что-то мягкое и пушистое. Итак: стою я на коленях, поддерживаемый (скорей уж подвешенный) обвитыми вокруг торса верёвками. Ах да, игрушку при этом из меня так и не вынули. Упс. Почти стыдно (но страшно и неприятно, по крайней мере, точно). Блять. Мысли в голове тяжелые, неповоротливые, соображаю хоть и достаточно ясно, но медленно. Аномально спокоен, и будто зависаю во времени, как муха в сиропе. Скрипит, открываясь, дверь. Я поневоле, всё ещё плавая в густом мареве навеянного хлороформом сна, вздрагиваю. Бегут по голой коже, продирая до самого позвоночника, крупные мурашки. И хорошо, ибо это немного бодрит… впрочем, ровно настолько, чтобы поднять будто свинцом налитые веки. Легко морщась и моргая, пытаюсь сфокусировать зрение, но перед глазами упрямо плавают чёрные пятна. Твою мать. Слышатся лёгкие шаги, я напрягаюсь ещё сильнее, суставы начинает колоть. Дыхание, подстёгнутое стремительно подскочившим адреналином, сбивается. Едва слышно начинает тянуть духами. Вкусными. Фруктово-сладкими. Женщина?.. Перед глазами появляется тёмное пятно, насмешливо звучит глубокий, грудной (мужской!) голос: — Очнулся. Хочешь пить? — и почти сразу, без паузы. — Конечно, хочешь. Ликёр будешь? Бу-удешь, — где-то на периферии низкого, но без басов баритона слышится ласковое мурлыканье, — куда ж ты денешься. — Чего… — собственный голос противно скрипит, срываясь на хрип. Кашляю, прочищая горло, облизываю сухие, огрубевшие от недостатка влаги губы, — … тебе надо? Внутри грудины истерично стучит, оглушая, сердце. А ниже, в животе, разрастается противно-липкое ощущение собственной беспомощности и беззащитности. Стараюсь как можно более незаметно сжаться, чисто подсознательно спрятаться от пристального взгляда, который, я уверен, не отрывается от моего нагого тела. О позе, и ракурсе сзади, а также так и не вынутой игрушке, я стараюсь и не думать. Хотя щёки всё равно предательски красные, кажется, горят в тёплом свете немногочисленных лампочек. — Можно подумать, ты не догадался, — фыркает, перед глазами, уже почти полностью вернувшими чёткость обзора, появляется тонкая ладонь с длинными, ухоженными пальцами. Легко касается моего влажного, холодного лба. Машинально дёргаюсь, вжав голову в шею, подаюсь назад, крепко, болезненно прикусив губу, едва подавляя нервный вскрик. От слегка затёкших ладоней и аж до пяток прокатывается острая дрожь, всё же передёргивает. Затылок тупо ноет зарождающейся болью. Над головой задумчиво хмыкают, ладонь исчезает, и буквально через секунду появляется вновь, уже со стаканом мутновато-бежевой жидкости, на толстом дне которого переталкиваются кубики льда, а сверху торчит цветастая коктейльная трубочка. Стакан опускается на фиолетовый в белых леопардовых пятнах, какой-то очень нелепый плед, на котором я, оказывается, и разместился. Указательный и средний пальцы легко зажимают трубочку на изгибе, подводят её к моим губам. Увы, внутренняя борьба гордости, подозрительности и жажды длится недолго и в итоге оказывается позорно проиграна. Тихо вздыхаю, и, наклонив голову, поспешно зажимаю край трубочки губами. По языку растекается сладкая, прохладная патока, чуть отдающая кислинкой и слабым градусом. Вкусно, а с сушняка сущее удовольствие, если б ещё не этот рядом… — Хороший мальчик, — лениво хвалит и наконец-то отходит. Сука самодовольная. Внутренне напрягаюсь, сильно кося глаза, слежу за хаотично шатающимся по подвалу (?) похитителем. Гм… вернее, за его чёрными джинсами и обшарпанными серыми кроссовками, ибо голова, будто свинцовая, подниматься категорически отказывается, каждый раз, стоит только чуть напрячь шею, безбожно долбя болью по вискам. Вскоре ликёр кончается, оставив после себя лишь подтаявшие кубики прозрачно-чистого льда и сладкий привкус на корне языка. С лёгким сожалением разжимаю губы, позволяя трубочке завалится набок. На секунду прикрываю глаза, но почти тут же широко распахиваю. Впрочем, поздно, психопата (а кто в здравом уме людей средь бела дня прёт?) в поле зрения уже нет. — Отпусти меня, — облизнувшись, и нервно сжав пальцы заведённых и зафиксированных за спиною рук, размеренно, монотонно прошу, — я не видел твоего лица. И в полицию не пойду, даже вспоминать не буду. Фырк, смешок откуда-то сзади, очень близко. Заливаюсь краской, кажется, по пояс. Да, я знаю, что очень красивый, стеснятся особо нечего, но… — Ты такой забавный, малыш, — тёплое прикосновение к голой пояснице, меня передёргивает, по коже вновь бежит табун мурашек, — у меня было шесть часов подумать. Так что нет, и не надейся. — Но… — жалко пытаясь возразить, но не найдя слов, вновь прикусываю многострадальную нижнюю губу. Тело начинает знобить, ёжусь, прижимая к запястьям ледяные, влажные пальцы. Стыдно, страшно. Бля, и угораздило ж. Хули я? Не, я прекрасен, это аксиома, но хули я?! — Ох, брось, — вновь фыркает, снисходительно и раздражённо, пальцы медленно скользят вниз, к копчику, — тебе не идёт. — Меня будут искать! — не подумав, вякаю, пытаясь отстраниться. И тут же испуганно замираю. Что там говорил наш ОБЖешник? Угрожая преступнику, вы снижаете возможность выжить почти на треть? Или на четверть? Упьс… Смеётся. Пронесло? Хотя скорее хихикает, тихо, злорадно и крайне довольно. — Легкомысленная моделька, забрав документы из агентства, рванула развлекаться на Бали. Чего тут искать-то? Ни родителей, ни друзей, ни-ко-го. — На Гоа, — подавленно шепчу, ибо размеры собственноручно вырытой ямы начинают ужасать. — Где мы? — Посёлок Весеннее, — легко (и неожиданно откровенно!) откликается, — как ты уже, наверное, заметил, я увлекаюсь шибари. Пальцы, неуловимо быстро проскользнув вверх по позвонкам, на секунду исчезают, чтобы уже через мгновение потянуть за верёвку, соединяющую петли на запястьях и шее. Плечи простреливает болью. С губ поневоле срывается шипение, болезненно щурюсь, пригибаюсь грудью к столу, тщетно пытаясь ослабить давление в суставах. — Прекрати, — хрипло, кое-как проглотив гордость, прошу. — А попытаешься удрать, — выдерживает паузу, и на последок дёрнув, наконец отпускает, облегчённо вздохнув, возвращаюсь в изначальное положение, ладонь вновь ложится на поясницу, — я увлекусь ещё и гуро. Хотя, должен заметить, это немного не по мне, жалко как-то. Знаешь, что это такое? Ласковый, уверенный голос пробирает до костей, где-то на периферии звучат маниакальные нотки. Поспешно киваю. Увлечение в лихом отрочестве японской анимацией даром не прошло, хотя именно этот жанр я всегда недолюбливал. — Хорошо, — довольный мурк, нежное поглаживание. — Не бойся, я буду ласков. Никаких побоев, никаких извращений. Только удовольствие. — Я не хочу… — устало прикрыв глаза, тихо шепчу. Спорить, похоже, бесполезно и более того, чревато. Пережить бы этот день, а там что-нибудь придумаю. Почему-то кажется, что это не со мной. Вот ещё чуть-чуть и прозвенит будильник, я уже привычно, почти не просыпаясь, отключу его, а через часок вскочу от криков агента под дверью. — Почему? — в голосе проскальзывает притворное удивление. — Против гомосексуального акта, ты, судя по этому… — прохладные кончики пальцев, быстро соскользнув вниз, касаются основания игрушки, и, подцепив тонкую, продолговатую плюшку, тянут. Захлёбываюсь вздохом, машинально напрягаю ягодицы, стараясь удержать туго выскальзывающее из-за подсохшей смазки стекло. Краской заливает, кажется, до пяток. Уже не холодно, жарко от накатившего стыда. Смешок, короткий, ехидный. — … ничего не имеешь, — как-то хрипло заканчивает (чё, в штанах тесновато стало? Падла). — Более того, ты даже не прочь побыть снизу. Сколько у тебя было мужчин? А морду тебе мёдом не намазать, ебрь доморощенный?! Поджав губы, упрямо молчу, размеренными вздохами пытаясь восстановить дыхание. Минуту, две, на психику начинает давить тяжёлая, неуютная тишина. Урод за спиной тоже молчит, легко теребя основание «ёлочки», посылая слабые, ещё неясно-невнятные разряды по всему телу. Надолго меня не хватает, особенно, когда ему, видимо, становится скучно, и он начинает медленно, миллиметр за миллиметром вытягивать из меня игрушку (впрочем, только на половину, не минуя максимальное утолщение), а потом резко загонять её назад, сладко-болезненно проезжаясь по начинающей набухать простате. Дыхание сбивается почти сразу, невольно жмурясь, поджимаю пальцы на ногах. — Двое, — хрипло выдыхаю, окончательно капитулируя, — с первым один раз, по пьяни. Со вторым так до самого главного и не дошли, мне не понравилось. — Хорошо, — довольно выдыхает, и, загнав напоследок игрушку до самого конца, оставляет мою задницу в покое. Спустя пару секунд задумчиво добавляет: — почти девственник. А с женщинами как? — Тоже пару раз, — морщусь, вспоминая первый, явно провальный опыт. — Дай угадаю, не понравилось? Молча киваю, страшно хочется встать, потянуться, невозможность даже толком двинуться почти физически давит. Психопат хмыкает, и, обойдя меня, выходит из комнаты. Возвращается только через пару минут, щурюсь и, выворачивая шею, пытаясь рассмотреть, что он там прячет за бедром. Фотоаппарат…? Чёрный, явно профессиональный. Никсон. Поднимает, примеряясь. Дыхание перехватывает, поневоле нервно сжимаю пальцы на руках, напрягаясь. Если такие фотографии попадут в сеть… чёрт, да пусть ебёт, лишь бы об этом никто, кроме нас, не знал! — Постой, ты же…! — сбиваюсь, дёргаясь при первом, до боли знакомом щелчке. — Не надо! — Не беспокойся, — в голосе улыбка, спокойная и мягкая. — Это чисто для домашнего архива. Ты очень красивый. Щёлк. Ещё щёлк. Сбоку, в профиль, спереди, в фас и сзади. Пожалуй, впервые так нервничаю при съёмке. Подходит, откладывает фотоаппарат на край стола. — Расслабься, я немного приподниму тебе голову, — заходит со спины, и, повозившись, немного ослабляет верёвки на ногах. — Может, лучше полностью развяжешь? — почти безнадёжно спрашиваю, и тут же поспешно, горячо добавляю: — Я не буду сопротивляться! — Неа. Я ещё не наигрался. Морщусь и замолкаю, порой вздрагивая от лёгких касаний прохладных пальцев. Периодически по коже пробегают мурашки. Облегчённо вздыхаю, только давление в коленях ослабевает, едва подавляю глупый порыв дёрнуться, вырываясь. — Хорошо. А теперь немного выпрямись, — муркает, тяня за верёвку у шеи. Послушно приподнимаюсь, и тут же оглядываюсь назад, жадно вглядываясь в неправильные черты психопата. Тот легко усмехается, и продолжает путать верёвки. Первым делом в глаза бросается большеватый для узкого лица рот, бледно-розовый, с тонкими, чётко очерченными губами. Подбородок широкий, с маленькой ямочкой посередине. Нос тонкий, прямой. Глаза большие, влажно-карие, с густыми, но бледно-каштановыми ресницами. Такие же бледно-каштановые брови, что называется, домиком. Узкое лицо обрамляют белокурые, пушисто-волнистые пряди до середины шеи, прикрывая правое ухо, и обнажая дважды проколотое левое. Некрасив, не в традиционном смысле понятия красоты точно, но взгляд цепляет. — Нравлюсь? — хитро щурит глазищи, на секунду оторвавшись от верёвок. — Нет, — честно отвечаю, дурея от собственной смелости, — черты неправильные, характер мерзкий и наклонности уголовные. Фыркает. Улыбается. Явно нравится происходящее. Сволочь. Страх проходит, появляется ненависть. Собственными руками бы сейчас удавил. — Ты будешь меня сегодня… — заминаюсь, но поведя плечами, заканчиваю, — трахать? — Я тебя очень долго хочу, — задумчиво прикрывает губу, и напоследок огладив меня по левому боку, да цапнув фотоаппарат, отходит. Склонив голову к плечу, любуется. Щёлкает, чуть наклонившись. Поморщившись, отвожу взгляд, стыдно - чисто ню я ещё ни разу не позировал. Было нижнее бельё, было тонкое покрывало на бёдрах, даже ладошкой прикрывал, но так… связанный, полностью обездвиженный и беспомощно открытый, нет. Хотя предлагали, и не раз, даже в порно как-то зазывали. Фотосессия длится недолго и тихо, лишь порою звучат скупые, отрывистые команды типа «посмотри на меня», «прикуси губу», «облизнись», почти привычно, на пару мгновений перенеся в уже набившую оскомину обстановку. — Ты не возбуждён, — минут через пятнадцать констатирует, щёлкая в профиль. С губ едва не срывается ядовитая насмешка, вовремя прикусываю язык, ещё помня, где нахожусь. Какой наблюдательный, однако. Действительно, чего это я?! — Ты хочешь, чтобы был возбуждён? — раздражённо кошусь, едва заметно кривя губы. — Угу, — безмятежно кивает. — И как ты себе это представляешь? — вопросительно выгибаю бровь, уже не скрывая насмешки. Щёлк. Довольная ухмылка. Сволочь. Из вредности стираю всякое выражение с лица. — Ну, — вдумчиво тянет, опуская фотоаппарат, медленно, крадучись подходит, — думаю, я справлюсь. Отставляет «Никсон» на край стола, садится, и быстро наклонившись, берёт мой вялый член в руку. Вздрагиваю, едва не подскакиваю от неожиданности. Прикосновение тёплое у центра ладони и прохладное у пальцев, пугающе непривычно чужое. Медленно начинает водить рукой вверх-вниз, массируя большим пальцем головку и поглаживая уздечку ногтем. К стыду своему начинаю понимать, что возбуждаюсь. Злоебучая физиология. Бля, господи, почему я не импотент?! Временный. Покусываю губы, бессознательно блуждая взглядом по голым стенам подвала. Уши горят, щёки горят, дыхание начинает сбиваться. Чёрт. Пытаюсь отвлечься, но внимание упорно возвращается к узкой ладони, самым банальным, беспардонным образом надрачивающей мне член. Горячие дыхание, а потом и обжигающе влажные губы становятся приятной неожиданностью, настолько приятной, что с губ срывается стон. Невольно толкаюсь вперёд, поджимая пальцы на ногах, жмурюсь. Заглатывает почти до конца, а потом, сложив губы плотным колечком, медленно скользит назад, и напоследок пощекотав уздечку острым кончиком языка, отстраняется. Чё? Куда?! Стой, бля!!! Ещё ж совсем чуть-чуть! Сволочь. Паскуда! Разочарованно выдыхаю, в тщетной попытке продлить прикосновение толкаюсь вперёд. В пустоту. Гад. Щёлк. Обиженно распахиваю глаза, тут же натыкаясь взглядом на объектив камеры. Щёлк. Ещё щёлк. — Ублюдок, — тихо выдыхаю, сильно прикусив губу. Член ноет, страшно хочется кончить. Жарко, несброшенное напряжение почти звенит, неприятно теня мышцы. — Но-но, попозируй мне ещё немного, и я закончу начатое. — Точно? — хрипло уточняю, щуря глаза. Гордость? Где? В верёвках, с голой, открытой по самое небалуй задницей и каменным стояком? Всё случится и без моего согласия, чего тогда отказывать себе в маленьких, но удовольствиях? Смешно, но хочется плакать, художественно размазывая сопли по лицу и раз за разом тыкая ножом гаду в брюхо. — Точнее не бывает, — щёлк, в профиль, — будешь лапочкой, — щёлк, в фас, — я тебе хоть каждый день отсасывать буду. — Я бы обошёлся, — недовольно бурчу, однако послушно начинаю изображать страсть. Раскрыть губы, медленно провести язычком от уголка до уголка, прогнуться в талии, выставляя зад и поднять голову, демонстрируя тонкую шею. Чёрт с ним, эти снимки уже ничего не изменят, а у меня не будут болеть с утра яйца. Только бы не забыть потом захватить фотоаппарат. Длится это действительно недолго, пара минут и психопат, оставив Никсон на табуретке у двери, направляется ко мне. А я даже рад, возбуждение, немного спадшее, всё ещё неприятно ноет, по телу бродит будоражащее воспоминание твёрдых, горячих губ. Кто бы мог подумать, что минет может быть так приятен? Не чета предыдущим двум. Однако, вопреки ожиданием психопат просто проходит мимо, заходя за спину. Возмущённо вскидываюсь, оглядываясь назад. Чё? Куда, гад?! — Я просто хочу развязать тебе ноги, — успокаивающе гладя по икре, проговаривает, подцепляет пальцами узелки у щиколоток, — неудобно очень. Потерпи ещё пару минут. Морщусь и терплю, порой вздрагивая от лёгких прикосновений к внутренней стороне бёдер - кожа там словно оголённый нерв, особенно ближе к паху. Уже спустя минуту звякает крюк, опора исчезает, и я едва не валюсь моськой в стол, но к счастью, оказываюсь вовремя пойманным и перевёрнутым на спину. Ох… мысли тут же прозрачным дымком развеиваются, оставляя чистое блаженство. Пожалуй, даже минет не сравнится с тем волшебным ощущением, когда ты медленно, с наслаждением выпрямляешь затёкшие ноги. Ка-а-айф, едва не мурлыкаю, прикрыв глаза и вытянув носочки. Прогибаюсь в талии, стараясь не опирать на всё также связанные за спиною руки. Психопат тихо смеётся, скользит ладонью вдоль моего колена, и решительным движением раздвинув ноги, устраивается между ними. С лёгким беспокойством приоткрываю глаза. Чё задумал, нехороший человек? И, самое обидное - даже не пнуть, морским узлом скрутит и грубо выебет. Ухмыляется, любовно поглаживая бёдра руками, хмурюсь, напоминаю, пока чего ещё не придумал: — Ты обещал отсосать. — Обещал, так отсосу, — пожимает плечами и достаёт из заднего кармана джинс тюбик лубриканта и пару медицинских перчаток. Заметив мой испуганный взгляд, расслабленно поясняет: — Я тебя всё-таки трахну, уж больно красивый. И да, я знаю, что ты чистый, просто не хочу поцарапать ногтями. — А может, — нервно облизываю губы, — не сегодня? Щёлкает натянутая на руку перчатка, психопат снисходительно улыбается. Мрачно выдыхаю, и тупо впериваю взгляд в потолок. — В таком случае знай — это в любом случае будет изнасилование. — Даже если тебе понравится? — хмурясь, спрашивает, замирая. — Да. Я всё ещё против, но контролировать физиологию я не могу. Хотя будь на моём месте натурал, у него бы на ну никак не встал, — иронично рифмую, косясь на психопата. — Пожизненно. — Но против минета-то ты ничего не имеешь, — хмыкнув, отмирает, выдавливает на пальцы лубрикант. Морщусь, колет досада. А ведь какой был план! Сволочь бессовестная. — Угу. Я согласен на твои губы на моём члене, ну никак не на твой член в моей заднице. — Эгоист, — с укором цокает языком, и опускается на колени. Заинтересованно приподнимаю голову, хотя это дико неудобно, и даже болезненно. Но я хочу посмотреть. Щурясь, поднимает глаза, и, словив мой взгляд, медленно берёт в рот влажную головку. Давлюсь очередным вздохом, до того у него во рту оказывается горячо и мягко. А-а-ахуенно. Толкаюсь вперёд, безмолвно требуя большего. Ну, чего застыл, гад бессовестный? Невнятно хмыкает, и начинает неспешно посасывать, смазанными в нагревшемся лубриканте пальцами надрачивая ствол. Ну, прям как заправская шалава. Дико хочется сжать в кулаке белобрысые пряди, так сильно, чтобы слёзы на глазах выступили, и жёстко оттрахать в рот. А потом набить морду, и одевшись, гордо уйти в закат. Вздрагиваю, когда одновременно чуть прикусывает головку и касается ягодиц прохладными, мокрыми пальцами. Вытягивает на пару сантиметров игрушку, и, поднырнув под плюшку основания, смазывает края растянутого игрушкой ануса. Давит, вгоняя обратно, вновь чуть вытягивает. Скользит легче, как по маслу… гм, вернее - лубриканту. Жмурюсь, тяжело, неровно дыша. Хорошо. Едва заметно ребристая поверхность каждый раз, проскальзывая туда обратно, чувственно массирует колечко раздражённого ануса, а утолщение, туго проезжаясь по простате, раз за разом отдаётся в паху острым спазмом. Очень хорошо. Лижет, сосёт, то и дело покусывая и толкаясь острым кончиком языка в урётру, массирует яички и основание ствола. Уже почти не замечаю, и тем более не контролирую, как с губ срываются самые настоящие стоны. Громкие, пошлые, довольные. Оргазм отдаётся звоном в ушах и болью в заломленных руках. Мелко, поверхностно дыша и сильно жмурясь, обмякаю, где-то на периферии чувствуя, как глотает, и вынимает обмякший член изо рта. Легко холодит мокрую, разгорячённую кожу. — И две минуты не прошло, пострел, — доносится будто сквозь вату насмешливый, негромкий голос, — ну что, на второй заход? Какой ещё заход? Протестующе мычу, прикрываю правый глаз да чуть приподняв голову, медленно скольжу взглядом по до отвращения бодрому психопату. И тихо вздохнув, откидываюсь назад. Разом наваливается апатия. Чёрт ним, пусть трахает, а я спатки. — Только сильно не долби, — бурчу, зевая. — И не рассчитывай отоспаться, — фыркает, и настойчиво тянет за основание. Морщусь, нехотя поднимаю ноги на стол, упираясь пятками в плед. Утолщение идёт туго, сопровождаясь лёгкой, тупой болью. А сволочь будто специально медлит, давая возможность в полной мере «насладится» ощущениями. Возникает дикое желание поближе познакомить его со своей пяткой. Наконец, с пошлым чмоком игрушка выскальзывает почти полностью, оставляя внутри лишь самый кончик и непривычное ощущение пустоты. И тут же входит обратно! Широко распахнув глаза, возмущённо ахаю. Перебираю ногами, пытаясь отползти, но психопат ловит за бедро, и давит, вновь проталкивая в меня «ёлочку». — С-сука, — злобно шиплю, откинув голову назад, размеренно, глубоко дышу. — Но-но, давай без оскорблений, — широко, довольно лыбится, чуть щуря глаза, на секунду отняв ладонь от бедра, легко шлёпает, — лежи спокойно. Тянет обратно, вновь пихает, и вновь вытягивает. Лежу, терплю. И даже не матерю, когда внезапно добавляет холодного лубриканта, размазывая его по тут же конвульсивно сжавшемуся колечку. Раз эдак на десятый утолщение начинает проходить чуть свободнее, уже не причиняя боли и особого дискомфорта. И психопат, похоже, замечает мою украдкой заскучавшую моську. Фыркает, на этот раз полностью вытаскивает игрушку, и, откинув её куда-то в сторону (в голове на мгновение мелькает мысль, что если разобьётся, я его этими же осколками и зарежу), притягивает крякнувшего с неожиданности меня к краю, а затем и ловко переворачивает, ткнув лицом в уродский плед и выставив задницей в зенит. Перевожу дыхание, и, нащупав пол мысками стоп, ёрзаю, пытаясь избавится от жёстко врезавшегося в живот края стола. И тут же краснею, представив, как это выглядит со стороны. Будто в подтверждение сзади раздаётся смешок. Краской заливает, кажется, по пояс. Вновь жарко, спать больше не хочется. Хочется вломить сволочи так, чтобы через катетер оставшуюся жизнь питался. Прижимается сзади, трётся грубой тканью джинс о особо чувствительную после оргазма кожу. Дёргаюсь, сквозь зубы цежу что-то невнятно-матерное, за что тут же получаю ладонью по правой ягодице. На мгновение обжигает острой болью. Ойкаю, злобно оглядываюсь через плечо. Тварь! Ухмыляется, медленно скользит пальцами по позвонкам, от лопаток до копчика. А затем, отпихнув и закинув одну мою ногу на стол, по ложбинке между ягодиц. Уткнувшись лбом в плед, быстро, мелко дышу, немного стыдно и очень неуютно - к прежней позе я уже немного привык, эта же… такая же откровенная, такая же открытая. Иррациональность происходящего не отпускает. И всё равно, даже с пальцами в заднице я не верю, что это со мной. Что это меня сейчас выебет совершенно незнакомый мужик. Что это меня упёрли средь бела дня. Что это меня в перспективе никогда не выпустят из чёртова подвала. Растягивает неспешно, сначала двумя пальцами (они входят легко, так как чуть меньше в диаметре, чем утолщение игрушки), потом добавляет третий, каждый раз так и норовя проехаться кончиками по простате. Вторая рука, огладив бок, проскальзывает к паху, сжимает член у основания и начинает мелко надрачивать. Сначала я думаю: «А хуй тебе! Вернее, без хуя…». Но уже через пару минут понимаю свою ошибку - я здорово недооцениваю ни собственное либидо, ни старательность психопата за спиною. Внизу живота вновь ворочается напряжение, выливаясь в уверенный такой стояк и сбитое дыхание, которое, безусловно, сразу замечается. — Хорошо, да? — шепчет, и, наклонившись, ласково целует между лопатками. Не отвечаю, в знак протеста только чуть дёрнув плечом. Фыркает, и словно в наказание давит на простату, круговыми движениями обводя сверхчувствительный бугорок. Прикусываю губу, сильно, до гематомы, лишь бы не радовать сволочь так и просящимся с губ стоном. Ну да, хорошо, но ты никогда об этом от меня не услышишь. Вновь фыркает (лошадь Пржевальского, блин), и неожиданно вынимает пальцы. Поневоле дёргаюсь назад, стараясь продлить прикосновение, едва не соскальзываю со стола, в последний момент удержав равновесие. Глухо звякает пряжка ремня. Шуршит молния джинс. Ну, понятно - наигрался. Пытаюсь расслабиться, и всё равно оказываюсь не готов, когда к входу прижимается горячая головка чужого члена. Ощущения… странные, совсем не похожи на игрушки, коих у меня было великое разнообразие. Настойчиво давит, крепко вцепившись в бёдра. Головка идёт туго, но не так болезненно, как могло было быть. Тихо, облегчённо вздыхаю, только она оказывается внутри - хоть в чём-то природа психопата не обделила, по-видимому заняв у ума и красоты. Хотя ей богу, лучше б наоборот! Короткими толчками проталкивается внутрь, порой прерываясь, судорожно вздыхая и сильно сжимая пальцы на моей коже (сука, синяков поди понаставит). — Ты такой узкий, горячий, — жарко выдыхает, (и будь я проклят!), и пошло облизывается. — Я в курсе, — с хрипцой отзываюсь, — сними перчатки. — М? — Перчатки, говорю, сними! — грубо рявкаю, психуя. — Зачем? — в голосе, пожалуй, впервые за вечер искреннее удивление. — Они мне не нравятся, на приеме проктолога себя чувствую, — сухо отвечаю, выжидающе кошусь назад. Закатывает глаза. Щёлкает о кожу тугой латекс, отбрасывает куда-то на пол, бёдер касаются горячие, влажные от пота ладони. Тут же напористо, раздражённо толкается вперёд, входя до конца, к ягодицам прижимаются чужие бёдра. Горячо, остро. Ахнув, морщусь, поджимаю пальцы, переживая миг тупой боли. Изнутри, не могу понять - приятно, неприятно, но определённо волнующе распирает немаленький такой член. Пульсирует растянутый до предела анус, разнося по всему телу какую-то странно-ленивую истому. Вздохнув, чуть подаюсь назад - раньше сядешь, раньше выйдешь. Опять фыркает, и медленно выскальзывает, оставив внутри лишь головку. Упирается рукой в поясницу, заставляя прогнуться, и резким рывком входит сразу до половины… тут же попав прямо по простате. И яйцами, блять, по яйцам шлепнув. Вдоль позвоночника простреливает острым удовольствием, электрическим покалыванием оседая на кончиках пальцев. С губ срывается не стон, сразу крик, эхом отражаясь от голых стен подвала. Обмякаю, тело бьёт дрожь почти-оргазма, из последних сил вновь прогибаюсь, подстраиваясь под неспешные, глубокие толчки. Хорошо до звёздочек перед глазами, закусываю плед, впиваясь ногтями в собственные запястья. Пытаюсь потереться болезненно ноющим членом о край стола, но сразу же оказываюсь замечен и твёрдо подхвачен за бёдра. — Без рук, малыш, без рук, — хрипло шепчет, и, наклонившись, прикусывает загривок. Увеличивает темп, уже не нежничая, не осторожничая, вбиваясь в меня сильно, жёстко… просто ахуительно. Какие там игрушки?! Знал бы, раньше б под кого-нибудь на трезвую голову лёг! Оказывается, тот мудак просто не умел трахаться! Вскоре напряжение достигает пика. С громким, хриплым стоном кончаю, пачкая спермой дурацко-фиолетовый плед. Из тела будто позвоночник вынимает, в полуобмороке безвольно обмякаю, будто сквозь толстое одеяло чувствуя грубые толчки, от которых завтра наверняка будет страшно болеть задница, и, ловя каждый тихий, низкий стон психопата, который уже спустя пару мгновений, особенно сильно сжав мои бёдра, замирает, особенно сладко стонет и кончает. В меня. Сука.***
Нехотя слезаю со стола. Ноги, подрагивая, подкашиваются. Меня качает вперёд, едва успеваю выставить вперёд дрожащие ладони. Ловко ловит, и, просунув руки под подмышки, ставит, поддерживая, плотно прижимая к себе. — Совсем устал, малыш, — ласково шепчет, нежно целуя в макушку. Морщусь, лениво шевелю покалывающими пальцами. Глаза слипаются, ноги не держат, задница ноет, холодно, противно, страшно хочется спать. Зеваю, утыкаюсь лбом в плечо психопата. Высокий, падла. Потрошить будет удобно. — Не беспокойся, Андреа, нам будет хорошо вместе, — мурлычет, на периферии голоса уже знакомые одержимо-маниакальные нотки. Сил нет даже удивляться странной осведомленности. Хотя с чего это странной? У него ж мои документы. Хотя… там-то я по паспорту - Андрей. Следил что ль? Или просто узнал? Спер конкретно меня, а не левого красавчика? А впрочем… похуй. Пока похуй. Тонкая ладонь, скользнув вниз, жёстко сжимает мою ягодицу, кончиками пальцев пробираясь в ложбинку. Пнул бы, сволочь, да лень. Вот высплюсь и пну. И истерику устрою. — Давай в душ, — смешок, явно нехотя отстраняет, всё также продолжая поддерживать, легко встряхивает. Крайне недовольно приподнимаю как-то сами собою опустившиеся веки, тут же встречаясь взглядом со светящимися сытым довольством карими глазами. Мрачно поджимаю губы. Фыркает, улыбается, и мимолётно коснувшись моих губ своими, тёплыми и жёсткими, поднимает мою желеобразную тушку на руки. Безвольно болтаюсь, меланхолично глядя в потолок. Ну и за что мне это?