***
Согреваюсь уже в спальне, под одеялкой. Даже немного отпускает, насекомые уже, по крайней мере, не мерещатся. Впрочем, скучать (как и сидеть без дела… гад!) мне на этот раз не приходится - психопат является уже минут через десять. Щелкает замок, замираю как был, нелепо согнувшись, с пальцами в растрепанной, кое-как разобранной шевелюре. Он входит тихо, плотно прикрыв за собою дверь. Вновь щелкает замок. Нехорошо щурясь, медленно вынимаю пальцы из волос. Ухмыляется, делает шаг вперед. Мрачно выгибаю бровь и с нажимом, пока он еще не вошел в раж глумления над бедным мной, прошу: — Принеси одежду. — Зачем? — фыркает, ведёт плечами, с явным удовольствием скользя взглядом по моим голым плечам. Ежусь, закутываюсь по самый подбородок. А фиг тебе! — Мне холодно. — Ты под одеялом. А в углу, под окном, кондиционер, — констатирует, не двигаясь с места. — Если увеличить температуру - мне будет душно, — притворно дую губы, от абсурдности ситуации кружит голову, — а в сортир с одеялом не сходишь. Тогда как без него поддувает и морозит. Фыркает, прикусывает губу, и, не удержавшись, тихо хмыкает. Демонстративно дуюсь, однако украдкой напряженно комкая пододеяльник в пальцах. Черт! Ну и идиотизм… Ну же, чего стоишь, сволочь пупырчатая?! Едва не подскакиваю от радости, когда психопат, напоследок смерив меня насмешливым взглядом, разворачивается, и быстро отперев дверь, выходит. Не забыв, однако, захлопнуть её за собой. Щурюсь, от переполняющих эмоций и подскочившего адреналина прикусываю ребро ладони, откуда-то из груди поднимается неуместный, нервный смех. Пытаясь вновь вернуться в адекват, мысленно вычеркиваю первый пункт еще не до конца сформировавшегося плана. Итак-с, голышом мы уже не побежим, да и голой задницей перед озабоченным психом светить не будем. Уже что-то. Возвращается быстро, со стопкой светлой, явно простенькой одежды. Вновь щелкает замок. Быстро, в пару шагов подходит к кровати, молча кладет стопку на покрывало и присаживается на край матраса. Хмурюсь, выжидающе глядя. Психопат улыбается, и, подогнув под себя правую ногу, смотрит как на цирковую обезьянку. Бесит. Спустя минуту не выдерживаю, с едва сдерживаемым раздражением предлагаю: — Может выйдешь? Или хотя бы отвернешься? — Неа, — лыба становится шире. — Чего я там не видел? Заливает жарким румянцем, по коже вновь бегут мурашки. Передергивает. Опять, твою мать. — Сука, — беззвучно, одним губами шепчу и тянусь к стопке. Кое-как, не вставая, лишь чуть приспустив одеяло, под жадным взглядом влезаю в просторную белую майку. Морщась, отвожу влажные пряди с лица, спускаю ноги на пол, быстро, не дав полюбоваться на свой голый зад, натягиваю серые, по колено шорты. Трусы мне, видать, по статусу не полагаются. Встаю, потягиваюсь и недружелюбно кошусь в сторону психопата. — Встань. Я кровать заправлю. Фыркает, нехотя поднимается. Быстро расправляю одеяло, накидываю его поверх простыни и подушек. Плюхаюсь сверху, подогнув левую ногу. Пожимает плечами, и тоже приземляется буквально в метре, отзеркаливая мою позу. Молчим, переглядываемся. Минуту, полторы. Вздыхаю, неловко отвожу взгляд, тру бровь и предлагаю: — Давай начисто: чего тебе от меня надо? — Ты, — лаконично отвечает, да еще с таким выражением, будто это само собой разумеющееся. Ну да, мог бы догадаться. Слегка краснею, откровенно зло смотрю. Усмехается и таки поясняет: — Я тебя хочу. Ты моя одержимость вот уже год. — Прелестно! Выдать медальку?! — всплескиваю руками, психуя. — Да еб твою ма-ать… Прикрыв глаза, со стоном падаю на спину. Жмурясь, закрываю лицо ладонями. В груди клокочет нервный смех, дрожат в подкатывающейся истерики кончики пальцев. Он придурок, я тоже, но в квадрате. Кстати… — Следил? — глухо, из-под ладоней, спрашиваю. — Угу. Около полугода, — отвечает почти сразу, в голосе легкое беспокойство. Да шоб ты поседел, гад! Я рехнусь, располнею и буду пускать слюни, напевая «Санта Лицию». И еби тогда сколько влезет. Только на это и гожусь, раз за шесть месяцев ни разу не заметил слежки. И это притом, что вот уже пять лет паранойю на эту тему. Чего боялся, на то и наткнулся. Спасибо, что хоть без кислоты и кандалов. Не знаю, смог бы я жить, видя каждый день чудовище в зеркале, с проплешинами в шевелюре и оплавленной мордой. Виталик, насколько я помню, не смог: повесился то ли через месяц, то ли через полтора, как из больницы вышел. Я и на могилу его ходил, а… — Эй… — тихо зовет, и неожиданно ведет кончиками пальцев по моей коленке. Вздрагиваю, по телу бегут крупные мурашки, едва ли не судорога. Широко распахнув глаза, с испугу пинаю и подскакиваю, едва подавив громкий вопль. Черт! Черт! Черт!!! Да кто ж лезет в такие моменты к людям! Пока психопат не очухался, перебирая ногами, шустро отползаю к краю. Ну его, неуравновешенного, фиг знает, как отреагирует. Сам виноват! Передергиваю плечами и, съежившись в комок, кое-как перевожу дыхание. Бухает, болезненно долбя о ребра, сердце, шипяще срываются с губ порывистые вздохи, покалывает и холодит в месте прикосновения кожа. Пульс отдается в висках барабанной дробью, почти сразу переползая к затылку и мутируя в начинающуюся мигрень. Хмуро, зло вскидываю на психопата глаза. Придурок крашенный. Отвечает почти идентичным взглядом, потирая руку почти у самого локтя. Место удара стремительно краснеет, на светлой коже это особенно видно, точно синяк будет. Только сейчас замечаю легкую боль в районе пятки. Тихо злорадствую. — И что это было? — голос мрачный, раздраженный, но не злой. — Эффект неожиданности, — подозрительно щурясь, пожимаю плечами. Беспокойство и легкий страх немного притупляются — не злится. Хорошо. Тараканы не кусачие? — Ладно, — вздыхает и устало потирает лоб, — сам виноват. — Это точно, — ехидно соглашаюсь и тут же предлагаю, видя вновь холодеющий взгляд: — Давай сразу обговорим ситуацию: мне очень дороги мои жизнь и здоровье, но и сладкой жизни не жди. Жалкое существование в качестве домашней зверушки меня совершенно не устраивает, и о изнасиловании, кстати, я тоже не забыл. Полезешь вновь - глотку перегрызу. — Ты был не особо и против, — кисло, как-то вяло и виновато возмущается. Ух ты, у нас совесть есть. Замечательно, мысленно довольно потираю лапки. Совестливыми легко манипулировать. — Я был связан, — фыркаю, нехотя добавляю: — напуган. Какое не против? Уныло усмехается куда-то в сторону, собирая пододеяльник левой ладонью в пригоршню. Вздыхает и… — Но понравилось ж? — с легким ехидством косится, провокационно потягивается, демонстрируя хорошо развитые мышцы торса и рук. О-ба-на. Меня пытаются совратить? В обалдении хлопаю ресницами, фыркаю, и невольно улыбаюсь. Наивная, самонадеянная душонка, единственное тельце, на которое я безоговорочно поведусь - мое собственное. — Я не люблю чужие прикосновения, — медленно, как дебилу объясняю, — до такой степени, что меня однажды после автобуса в час пик сутки выворачивало и еще неделю трясло, — поневоле передергиваюсь, вспоминая потные лапы на пузе и заднице, мерзкое ощущение, когда сжат со всех сторон, словно килька в банке, и не дернуться толком, и не сбежать. Психопат выглядит немного скисшим, но не разочарованным. Как будто знает, что грядут проблемы, но уже уверен, что справится. Ну-ну, удачи, придурок. — Гаптофобия? — задумчиво выгибает бровь. — Лечиться не пробовал? Како-ой умник, как же я раньше без тебя-то жил?! Ну теперь-то все в шоколаде. — Пробовал! — фыркаю, дернув плечом. — И даже вполне успешно. А ты сводишь все на нет! — Только к незнакомым? — Что незнакомым? — не сразу понимаю. — Отвращение. Людям. — А… ага, — киваю, подозрительно щурюсь. — Меня Иваном зовут, — и широко, с легкой ехидцей улыбается. — Теперь знакомы. — Сочувствую, — возвращаю ухмылку, — дурачок аль царевич? Закатывает глаза, с безнадежно утомленный видом уточняет: — Знаешь, сколько раз я это слышал? — Догадываюсь. И твое имя ничего не меняет, — вздохнув, потягиваюсь и заваливаюсь набок, наконец, вытянув ноги. Подкладываю руку под голову, легко щурюсь, — хочешь трахаться — придется подождать и хорошенько поработать. Или опять связать, но тогда сотрудничества не жди. — Не страшно, — отзывается и тоже ложится, вновь (подсознательно? намеренно?) копируя мою позу. — Я подожду. Насмешливо, с откровенной провокацией во взгляде выгибаю бровь, но он игнорирует и прикрывает глаза. Жду минуту, две и наконец не выдерживаю, легко пихаю ступней в колено. — Эй! — собственный голос звучит возмущенно и неприлично громко в полной тишине комнаты. — Ты спать собрался? — Угу, — коротко отзывается, не открывая глаз. И вновь затихает, а я начинаю медленно, но верно закипать. Изнутри поднимается волна злобы, губы искажает злобная ухмылка. Премерзко ухмыляюсь и пихаю психопата ступней в колено. Напасть не пытаюсь - он все еще сильнее и явно ждет удара. Морщится, и не открывая глаз недовольно спрашивает: — Чего тебе? — Совсем охренел?! — аж задыхаюсь от возмущения, вновь пинаю гада в коленку, сильнее и злее. — Вали в свою люльку! Ахает, резко распахивает глаза. Ну еще бы, больно поди, если уж у меня ступня болит. Обиженно морщится, сгибаясь, потирает колено. — За что? И вообще, это мой дом! — раздраженно щурится, фыркает. — Я в гости не напрашивался. Не боишься, что во сне придушу? — ехидненько усмехаюсь, с намеком косясь на подушку. — Неа, — внезапно задумчиво, как-то светло улыбается, — ты не убийца, пожалеешь, не сможешь довести дело до конца. Замираю, внутри разгорается нехороший огонек, оседая под кожей целой стопкой обжигающе горячих искр. Я об этом пожалею… потом, может быть. Сейчас же мои губы медленно растягиваются в кривой усмешке, при виде которой психопат ежится, тревожно хмурится, приподнявшись на локте. В крови разливается азарт и какое-то злое, отчаянное веселье. Н-ну, это мы еще посмотрим… Он и дернутся-то не успевает, не то, что отклонится, когда я, резко подскочив, пинаю его в бок, опрокидывая на спину. Живо подползаю и перекидываю через узкие бедра обалдело хлопающего ресницами психопата ногу. Всем весом сажусь на впалый живот. Болезненно ахает, но молчит, даже таращится с каким-то живым, предвкушающим интересом. Мрачно хмыкаю и сжимаю правой ладонью открытую шею. Защититься не пытается, только морщится, мелкими вздохами с трудом проталкивая кислород в легкие. Под пальцами быстро стучит чужой пульс. Усиливаю нажим, с садистическим удовольствием замечая, как лихорадочно краснеют бледные щеки, синеют тонкие губы, а в уголках глаз карих появляется влага. Вновь усмехаюсь, левой рукой перехватываю таки взметнувшуюся к горлу ладонь. Запястье у Ивана узкое, мои пальцы смыкаются без особого труда. Как-то удивительно даже… задумчиво кошусь на свою ладонь, крепко сжимающую по-женски тонкую кость. Тоньше, чем у меня. Забавно. Краем глаза замечаю, а потом и чувствую, как сжалась на моем собственном запястье его вторая, свободная рука. Настойчиво, сильно тянет, ослабляя на своей шее захват. Можно, конечно, сжать пальцы сильнее, вцепляясь ногтями во влажную, холодную кожу, повреждая гортань и уже всерьез придушивая, но… как-то не очень хочется, да и кто знает, что мне за это будет. Под пальцами Ивана запястье немного жжет и ноет, но синяков точно не будет… у меня, по крайней мере. Ишь ты, бережет. Так что я не препятствую, с легкой, презрительной усмешкой наблюдая, как он жадно, слегка морщась от боли, глотает воздух. Облизывает губы, обиженно щурится. Поневоле фыркаю. — Знаешь, насильник из тебя так себе, — язвлю, ерзая и намеренно давя ему на живот. — Не такое уж это было и изнасилование, — хрипло бурчит, болезненно покусывая губы. Я даже замираю от такой наглости, склонив голову к плечу, вновь усиливаю нажим на горло. Ласково скалюсь и, наклонившись почти к самому его лицу, интимно выдыхаю в удивленно приоткрытые губы: — Еще раз, — медленно проговариваю, — с чего ты это взял, утырок? — Ты не особо и боялся-то, — поджимает губы, отводит взгляд. — Не истерил. И тебе понравилось! — А-ахуеть, — тяну, закатив глаза, — мне нужно было захлебнуться в соплях, чтобы ты проникся?! — Ну, — пожимает плечами, и как-то робко, неуверенно кивает, — да? Молча впиваясь ногтями ему в шею. Морщится, шипит, сильнее стискивая пальцами мое запястье. — Я, по крайней мере, если бы меня насиловали, устроил бы! — хрипит, легко пиная меня коленкой в спину. Ну-ну пинайся, акробат недоделанный. Эт я удачно присел, ни скинуть, ни вывернуться толком. Пирожок блистательному мне! Но мы об этом еще поговорим. Попозже, чтобы не начал опасаться раньше времени. — Истеричка блодинистая, — насмешливо бросаю и разжимаю пальцы. На бледной коже, уже кое-где припухшей, краснея, остаются алые полумесяцы. Да, синяки, в дополнение к гематомам, будут шикарные. Впрочем, так тебе и надо, Иванушка-ебанный-извращенец. Теперь моя ладонь лежит на его шее свободно, почти не давя, под указательным пальцем быстро бьется пульс, по центру, при каждом глотке, легко проходится кадык. Напряженно щурюсь, чуть склонив голову к плечу, ловит мой взгляд и выжидающе щурит карие глазищи в ответ. Ну, и как его сейчас отпускать? Чтобы не получить в итоге по башке? Взгляд невольно скользит вниз, по спинке тонкого носа, центру узких губ, ямочке на подбородке, натыкается на мои собственные пальцы, расслабленно лежащие поверх длинной шеи. Машинально сравниваю нашу кожу: оба бледные, но я с оттенком на желтизну и склонностью к загару, а он больше к розовому, на пару тонов бледнее… ндя, десять минут на солнцепеке и здравствуй Дифенгидрамин. У одного моего коллеги такая ж, постоянно ноет: на солнце горит, на морозе трескается, от мыла облезает, от грубой шерсти нестерпимо чешется, новый гель - высыпание, кошак цапнул - шрам, о кровать легко стукнулся - синяк. Жуть. Хотя… закусив губу, склоняю голову к плечу, должен признать - выглядит красиво, эдакая фарфоровая куколка, если, конечно, еще жизнь не потрепала. Мне почти завидно, фыркаю и опускаю глаза ниже… ну, а чего поподробнее не осмотреть, коли лежит так смирно и тихо? Ворот рубашки застегнут почти под горло, виден только кусочек замысловато сплетенной цепочки и пара родинок. Кошусь наверх, медленно разжимаю пальцы вокруг тонкого запястья, и, прищурившись, напряженно отслеживаю реакцию. Морщится, разминает кисть, так же медленно отпускает мою руку, и уже полноценно трет покрасневшую кожу, нарочно не обращая на меня никакого внимания. Вздыхаю и чуть расслабившись, возвращаюсь к вороту. Без натуги выскальзывают из петель перламутровые пуговицы, обнажая выпирающие ключицы, безволосую грудь, рельефные ребра, едва проглядывающиеся кубики пресса. Убираю руку с его шею, неуклюже отползаю назад, садясь уже на бедра, полы рубашки окончательно сползают с торса. — Ндя, — совсем по-плебейский озадаченно чешу репу, — знаешь, в Европе во времена средневековья тебя бы сожгли на костре. За содомию и мужеложство, кстати, тоже. — Не понял, — честно отзывается, на секунду оторвавшись от запястья и недоуменно приподняв брови. — Это потому, что ты не очень умный, — снисходительно фыркаю и, потянувшись, касаюсь пары родинок на его ребрах. Вздрагивает, ежится, по коже бегут крупные мурашки. Раздраженно поджимает губы и бормочет: — А нормально объяснить? — голос звучит обиженно и недовольно. Ути, дитятку обидели. По башке тебя кирпичом погладить и конфетку с мышьяком скормить. Насильно, з-зараза. — В эти времена родинки считались отметинами дьявола, — насмешливо просвещаю, окидывая взглядом грудь Ивана, — а ты… а ты помеченный по самое не балуй. Он действительно помечен по самое не балуй, родинки начинаются от углубления под левым ухом, неровной цепочкой в три штуки вниз, парой в ямке между ключицами, по правому краю, с десятком на плечах и несметным множеством, с полусотню на груди, ребрах и реже - животе. На спине, поди, то же самое безобразие. Непривычно, уродливо, если бы не сама их форма и цвет. Светлые, чуть больше веснушек, большинство идеально круглые, не выпуклые, нет, просто темная кожа. Забавненько и в чем-то даже… мило? В модели его бы в любом случае не взяли, но на пару специфических проектов, при правильном свете и макияже - самое оно. Интересно, что с ногами и задницей? Перед мысленным невольно взором предстает картина, как я его полностью раздеваю и дотошно, с лупой рассматриваю. Передергивает, потом, если повезет (или наоборот, не повезет?) посмотрю. Чувство власти поднимает настроение, а осознание, что морально я сильнее - окончательно ставит на ноги. Уже почти не противно, но хочется сделать больно, унизить, как унизили меня. Пожимает плечами, от чего ключицы обозначаются еще резче, фыркает: — Хорошо, что сейчас не средневековье. — Это точно, — тихо бурчу и вновь тянусь, переворачиваю кулон на той самой замысловатой цепочке. Хмыкаю, усмехаюсь, — дева? Августо-сентябрьский значит? — Сентябрьский, — тихо уточняет, как-то слишком задумчиво на меня таращась. Фыркаю и сваливаюсь с его бедер, раздраженно пихаю локтем в бок: — Я жрать хочу!***
Уже через полчаса на ближайшую от двери тумбочку аккуратно опускается поднос. Я благоразумно, не смотря на приоткрытую дверь, остаюсь на месте, цепь-то на ноге никто не отменял. Сидя посередине кровати, тянусь на запах, опираясь на ладони. Вкусно, в животе громко бурчит. Едва заметно краснею, злобно кошусь в сторону украдкой усмехнувшегося психопата. — Буду ближе к вечеру, — бросает и, развернувшись, выходит. Хлопает дверью, вздрагиваю, фыркаю. Прикусив губу и звеня цепью, подползаю к краю, к тумбочке. Такс, картофельное пюре, котлета, какой-то салат, стакан чая и пара вафель. Простенько, но жить можно… … мням, и даже, оказывается, вкусно!***
К вечеру хочется убивать. О-о-очень хочется, да так, что аж руки чешутся. Кривя подрагивающие губы, я осторожно поднимаюсь с крышки сортира, потянувшись, открываю краник, оставляя на посеребренном вентиле алые следы. Подставляю руки под прохладную воду, в каком-то отупении наблюдая, как стекает в слив розоватая вода. Левая лодыжка страшно жжет, отдаваясь троекратной болью на любое потревожившее её движение. Смотреть вниз откровенно страшно, думать о том, какие останутся шрамы, еще страшнее. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Ан-нет, смог, сквозь боль, сквозь слезы, сквозь страх. Да я чертов супермен! Тихо, истерично хихикаю, чувствуя, как струйкой сбегает по пятке кровь. Врубаю воду на полную мощность и ржу уже открыто, в голос, зачерпывая воду из с напором бьющегося фонтана в сложенные лодочкой ладони. Бля-я-ять… Всхлипывая, наклоняюсь, утыкаюсь лбом в безвольно уроненную поверх края чаши раковины руку. Над головой все еще шумит вода, редкими брызгами моча волосы и холодя кожу под ними. Больно, как же больно. Какого чёрта я это вообще затеял? Стоп. А я-то причём? Это всё ЭТОТ! Через пару минут, вдоволь насытившись жалостью к себе, я собираюсь с силами и, подняв голову да мимолетом отметив в зеркале свою опухшую физиономию, тянусь к заранее приготовленным лентам (ранее бывшим наволочкой). Смачиваю полотенце и одну из лент, и, поставив пострадавшую ногу на крышку сортира, аккуратно, тихо шипя, когда ткань касается голого мяса, вытираю залитую кровью лодыжку. Медленно накладываю поверх мокрую ленту, следом пару сухих, слабо затягиваю, закрепляя кокетливым бантиком. Фыркаю и жалко улыбаюсь - да уж, красавец. На белом пластике остается алый след, вновь тянусь к полотенцу, протираю стопу и крышку. Полотенце швыряю в ближайший ящик, придирчиво оглядываю ванную на предмет улик своего небольшого (это пока) саботажа и не найдя оных, нехотя наклоняюсь за цепью, так же выпачканной кровью. Гремя толстыми звеньями о керамику раковины, омываю широкое кольцо под краном, через плечо кошусь на пол. Чисто… ну слава Ктулху. Вздыхаю, и прихрамываю, ползу в комнату. Цепь уныло волочится следом. Падаю на кровать, предусмотрительно подняв больную ногу повыше, медленно опускаю её на простынь, кольцо с цепью кидаю рядом, сверху - одеяло. Под башкой - подушка, под рукой - пяток не очень длинных, но прочных лент. Ну что… осталось лишь дождаться моего белобрысого психопата. Цып-цып, где ты там, о мой ненаглядный?***
Ждать пришлось долго, около часа, что в моём нервном состояние эквивалентно трем. А может, оно и лучше: нога немного отошла, руки дрожать перестали, истерика улеглась. Благодать, бля. Я слышу его еще до того, как он подходит к двери: тихий, различимый только если очень прислушиваться стук легких шагов. На секунду опускаю веки, в мозгу как по заказу возникает картинка. Возникает урывками, всплывая яркими, острыми осколками: худощавая, долговязая фигура; походка быстрая, порхающая; сзади упруго подпрыгивает короткий белокурый хвост; колышутся у висков прядки отросшей и от того небрежно заправленной за ухо челки. Становится как-то очень не по себе. Судорожно вздыхаю и поспешно распахиваю глаза. Вовремя, шаги стихают у самой двери, что-то тихо звякает, психопат приглушенно ругается, с едва слышным скрежетом поворачивается в замке ключ. Подбираюсь, и тут же диким усилием воли заставляю себя расслабиться, спрятав напряженно сжатый кулак под одеяло. Дыхание перехватывает, внутри бурлит нетерпение, отдаваясь нервной дрожью в конечностях и зашкаливающим пульсом в висках. Изнутри прикусываю щеку, болью давя порыв вскочить, вякнуть что-то нелепо, наконец разбить сковавшее тело напряжение. Он заходит неловко, одной рукой шатко придерживая поднос, другой сжимая хромированную ручку двери. Я не вскакиваю только потому, что вовремя замечаю торчащее из кармана джинс кольцо и собственно, очертания самого ключа. В голове проносится мысль, что скрутить и связать у кровати будет легче, чем у двери. Волнение внезапно отступает, оставляя после себя лишь звенящую пустоту. Теперь я просто про себя монотонно считаю шаги Ивана, под одеялом наматывая ленту на правый кулак. Сбить костяшки не хочется - некрасиво, если следы останутся. Звенит ложкой опустившийся на тумбочку поднос. Психопат поправляет сползшую почти на самый край тарелку, поворачивается ко мне, выпрямляясь. Прищурившись, склоняет голову к плечу. Молча щурю глаза в ответ, незаметно подбираясь. Обеспокоенно хмурит тонкие брови, делает шаг вперед, упираясь коленями в край кровати: — Эй, Андреа, чего ты… — начинает, блуждая взглядом по моему лицу, а затем, вдруг краем глаза зацепившись за что-то у меня в ногах, сбивается, ошарашено замолкает. Карие глаза потрясенно расширяются, левая нога сдвигается в незавершенном шаге назад. Более ждать я не собираюсь. Напряжение, пружиной скрутившее мышцей, наконец выливается в быстрый, резкий рывок. Я почти и не почувствую боли в потревоженной ноге, все внимание сосредотачивается на тонком запястье в моей руке, а потом и худом, долговязом теле, активно бьющимся подо мной на скрученной водоворотом простыне. Все происходящее сливается в размытую мешанину, порой осколками распадающуюся на четкие, острые моменты, огнем выжигающиеся в памяти. Вот я перехватываю вторую его руку, коленом сильно упираясь в живот, кое-как, зубами держа ленту, обматываю на раз запястье. Удар в поясницу, меня кидает вперед, едва успеваю восстановить равновесие, чтобы беспомощно не плюхнутся на него сверху. Лента, шершаво скользнув по губам, выпадает. Рывок, мимолетная боль в пальцах - его левая рука свободна. Толчок в плечо, я теряю таки равновесие и валюсь на одеяло, за правое запястье увлекая его следом, переворачивая на бок. Разжимаю ладонь, резко согнув ногу, пинаю, попадаю по бедру. Ахает, пытается закрыться руками, привстать. Путается в одеяле. Вновь пинаю, размахнувшись сильнее. Его отбрасывает сантиметров на двадцать, попадаю в живот, сквозь ладонь. Осколком в памяти тонкий вскрик, выгнутые в противоположную сторону пальцы, выступившие на коротких ресницах слезы и влажные, скривленные в плаксивой гримасе губы. Еще один удар, и глухой стук упавшего на пол тела. Живо перебирая конечностями, подкатываюсь к краю. Вовремя, в самый раз, чтобы упереться ногой в неловко приподнявшегося на локтях Ивана. Резким рывком подаюсь вперед, задницей сползая по матрасу. Колено больно стукается о пол, перекидываю ногу через судорожно подрагивающий живот, всем весом плюхаясь сверху. Перехватываю тонкое запястье, слабо уперевшееся мне в грудь, потянувшись, пытаюсь поймать второе. Не успеваю, больнюче получив по пальцам. Вытягивает руку вдоль правого бедра, до меня доходит не сразу, поэтому реагирую с роковым запоздание, тряся отшибленными пальцами. Размах, я резко подаюсь вперед, больно получая локтям по подбородку, короткая серебристая линия в воздухе, звон упавших у самой двери ключей и недолгое скольжение по гладкому паркету, прямо в тонкую щель, в коридор. Секунду просто таращусь на дверь, автоматически слизывая текущую из рассеченной губы кровь, внутри поднимается ярость, слепая, застилающая глаза. Иван, как чувствуя, замирает. До ушей доносятся тихие всхлипы и шумное дыхание. Сильнее сжимаю пальцы, впиваясь в тонкую кожу ногтями, слабо дергает руку, всхлипы становится громче и несчастнее, отдаваясь где-то внутри чисто садистическим удовольствием. Губы растягиваются в нехорошей усмешке. Тварь белобрысая. Медленно поворачиваю голову, прищурившись, осматриваю зажатую мною ладонь. Ну да, запястье все красное, с пятнами синяков и пятком фиолетовых полумесяцев, еще утренних. Сжимаю ладонь еще сильнее, кожа натягивается. Тонко стонет, дергается, по телу подо мной пробегает крупная дрожь. Моя усмешка становится шире, перевожу взгляд на лицо психопата. Яркие, опухшие губы влажно блестят, прикушенные. Глаза заплаканные, по покрасневшим щекам текут слезы. Смотрит обиженно, затравленно, со страхом и паникой. Свободная рука слабо, беспомощно упирается мне в живот. Скалю зубы и почти нежно выдыхаю: — Ты труп, сука, — голос звучит непривычно низко, пугающе. Медленно разжимаю пальцы, слизываю с губ кровь и, размахнувшись, бью его в подбородок. Сразу сильно, не жалея руку. Белобрысая башка мотается в сторону, до ушей доносится вскрик. Вновь замахиваюсь, вновь бью, а потом еще и еще, не считаю удары, не контролируя силу, в какой-то момент вскакивая на ноги, голой, здоровой ногой лупя его в живот. Изнутри жжет бессильная ярость, глуша боль и всякую жалость. Перед глазами темнеет, распирает грудь до боли, пальцы невольно сжимаются в кулак. Хочется сделать как можно больнее, картинкой всплывают в памяти воспоминания, подстегивая. — Почему? — в голосе проскальзывает притворное удивление. — Против гомосексуального акта, ты, судя по этому… — прохладные кончики пальцев, быстро соскользнув вниз, касаются основания игрушки, подцепив тонкую, продолговатую плюшку, тянут. Сильным пинком переворачиваю его на спину, бью пяткой в грудь, уже не даже не всхлипывает, приглушенно хрипит, неловко, вяло прикрываясь руками. Морда вся зареванная, что приводит меня в еще сильную ярость. И вот ЭТО меня сперло и трахнуло? С-с-сука… вновь бью, в тоже место. Кажется, ребра прогибаются, ногу пронзает боль. — И две минуты не прошло, пострел, — доносится будто сквозь вату насмешливый, негромкий голос, — ну что, на второй заход? О, да, второй, второй. Упираю руки в колени, согнувшись, пытаюсь восстановить напрочь сбитое дыхание. Изнутри приятно потягивает, губы все также норовят растянуться в широкой усмешке. Внизу живота покалывает, палаткой натягивает штаны стояк. Усмехаюсь, выпрямляясь, адреналин наркотиком течет по венам, подталкивая. Наклоняюсь, и, собрав горсть белых, кое-где перепачканных алым волос, резко вздергиваю его на колени. Скулит, сжимает мой кулак поверх, ослабляя давление. Губы, блядско влажные, яркие… разбитые, залипаю на пару секунд. Поднимает зареванные глазищи, испуганно сглатывает, покорно замерев. Мрачно хмыкаю, и, качнув бедрами, прижимаю его лицом к своему паху. Морщится, покалеченной рукой упираясь мне куда-то в районе коленки. — Анд… — хрипло шепчет, голос дрожит и срывается, интонация умоляющая, просящая. — Заткнись! — резко обрываю, дернув за волосы. Слабовольная сука. Тихо хихикаю, пузырьками шампанского по телу разливается возбуждение, чувствую, как приливает к щекам кровь, дыхание сбивается, тянет яйца. Вновь дергаю Ивана за волосы, запрокидывая его голову. Свысока гладя в глаза, вкрадчиво, сквозь усмешку, шепчу: — Что ты там про минет каждый день муркал? Вперед… малыш, — со смешком вновь вжимаю его носом в пах. Давай, тварюга. Посмотрим, как ты справишься в ТАКИХ условиях… и лучше бы тебе справится. Вздыхает, на мгновение прикрыв глаза, и похоже, смирившись, отнимает руку от волос, тянется к резинке шорт. Дергаю, тихо вскрикивает, ладонь вновь машинально взлетает вверх. — Без рук, малыш, без рук, — цежу сквозь зубы, нетерпением покалывает кончики пальцев. Вздрагивает, бледные щеки заливает густым румянцем, пряча взгляд, вытягивается, цепляет зубами резинку. Теперь вздрагиваю я, горячее дыхание обжигает живот, кожи касаются влажные губы, по телу бегут мелкие мурашки, разливается обжигающе горячее тепло. Тянет ткань вниз, обнажая гордо стоячий член. На секунду помедлив, касается головки губами, вновь вздрагиваю, изнутри волной обливает удовольствием, да таким острым, что почти больно. Медленно насаживается, и вот вся головка во влажном, обжигающе горячем рту. Судорожно вздыхаю, невольно толкаюсь вперед. Давится, кашляет, недовольно дергаю за волосы. Глубоко через нос вздыхает, отчего уздечку холодит, и контрастно горячим языком ведет по ней же. Вздрагиваю, жмурюсь. Хорошо. Очень. Вновь толкаюсь, слюнтяйство, пожалуй, оставим на потом. На этот раз реагирует правильно, сложив губы плотной трубочкой, мазнув по стволу языком. Удобнее наматываю на кулак белые пряди, морщится, фиксирую голову и толкаюсь. Жестче, сильнее, банально трахая его в рот. Давится, глухо кашляет, но терпит. Из зажмуренных глаз текут слезы, плечи дрожат. Долго я не продержался, две, может три минуты, и вот Иван, захлебываясь, глотает мою сперму. Отстраняю, подтягиваю шорты. Становится противно. Он не вырывается, все также стоя на коленях и закрыв глаза, тихо плачет. Подбородок перепачкан слюной, кровью и семенем, под правым глазом наливается фингал, на скулах многочисленные садины, губы разбиты, волосы перепачканы кровью. На душе погано, разжимаю ладонь, смятые белые пряди мягко скользят по пальцам. Вздрагиваю, почти испуганно отступаю на шаг, морщусь, и резко развернувшись на ноющих пятках, сбегаю в ванную. Твою ж ма-а-ать…***
Стою, в полнейшем отупении подставив руки под тугой струей бьющуюся из крана воду. Холодную настолько, что пальцы отнимаются почти моментально, бледнея. Тихо вздыхаю, зажмурившись да красных пятен перед глазами. Внутри звенит пустота, но звенит как-то мелко, надрывно. Приступ ярости и похоти схлынул, оставив пока еще неясное, но мерзкое послевкусие, оседающее песком и инеем на зубах, слабостью в ногах и сосущим ощущением в желудке. Перед глазами возникают обрывочные картинки-воспоминания: брызги крови на белых прядях, опухшие, разбитые губы, алые капли на подбородке, белая лента вокруг покрасневшего запястья, фиолетовая ссадина на бледном лбу. И тут же другие, совсем иного рода: дурацкий фиолетовый плед перед глазами, длинные пальцы, небрежно сжимающие тонкую трубочку, переплетение веревок над головой. Внутренности скручивает спазмом. Вздрагиваю, поспешно распахиваю глаза, и, не давая себе времени осмыслить увиденное, резко наклоняюсь, направляя ледяные брызги в лицо. И задохнувшись, вновь жмурюсь, чувствуя, как немного нагревшиеся капли щекотно стекают за шиворот, пуская крупные мурашки по всему телу. В голове проясняется, и вот тут-то мне и становится по-настоящему дерьмово - я так и не достал ключ. А еще поддался эмоциям, настолько поддался, что избил и трахнул своего похитителя. Черт. В отчаянии запускаю пальцы во влажные волосы, тяну, со странно мазохистским удовольствием ловя тягуче-ноющую муку. А все он - вновь поднимается изнутри волна удушливой злобы, случайно ловлю взгляд своего отражения в зеркале и, вздрогнув, отшатываюсь. Столько в нем ярости, почти сумасшедшей ненависти. Поджимаю губы, до боли сжимаю пальцами края холодной белой раковины. Удружил белобрысый придурок - два года плотной работы с психотерапевтом, регулярные курсы препаратов (недешевых!) коту под хвост. И все из-за одной, не умеющей сдержать свою похоть, бляди! Выхожу только полчаса спустя, немного успокоившись и собравшись с силами, осторожно приоткрыв дверь и высунув голову. Он все также сидит на полу, откинувшись на кровать, обессилено свесив башку. Я вижу его в полупрофиль, под вуалью растрепанных волос. И увиденное мне не нравиться, медленно отпускаю ручку, делаю бесшумный шаг вперед, не сводя глаз с безобразно темного синяка на подбородке и челюсти психопата, разбитого, с запекшейся кровью уголка тонких губ. Голову он не поднимает, лишь мелко вздрагивает и едва заметно поджимает ноги, как-то съеживаясь. Боится - отчего-то горько-сладко приходит догадка. Склонив голову к плечу, делаю пару шагов в сторону, обходя кровать. А еще медленно баюкает больную руку с еще больше опухшими пальцами. Тихо вздыхаю. Придурок. Подхожу медленно, стараясь не делать резких движений, сажусь на корточки, сантиметрах в тридцати, и, наклонившись вперед, пытаюсь заглянуть в лицо. Не позволяет, опускает голову еще ниже, напряженно поджимая пальцы ног. Вновь вздыхаю, тихо, мягко тяну: — Ива-ан, — осторожно касаюсь плеча, вздрагивает, но не отодвигается, — тебе нужно в больницу. Передергивает плечами, кривит разбитые губы, сипло, но твердо отказывается: — Нет. Не поеду. — Даже если я отойду от двери? Просто кивает, морщится, закусив губу. Кое-где перепачканные кровью пряди колышутся, легко скользя по бледным скулам. Мимолетно закатываю глаза, касаюсь подбородка Ивана кончиками пальцев, чувствуя тут же побежавшие по его коже мурашки: — Посмотри на меня, — говорю, и, не смотря на слабое, вялое сопротивление поднимаю его голову, прямо сморю в покрасневшие, влажные глаза, — у тебя ведь могут быть и другие повреждения. Молча переводит взгляд куда-то мне за плечо. Поджимаю губы, давя острое раздражение. Полные боли и обиды глаза нервируют, тормошат едва унятую совесть. Отнимаю руку, резко поднимаюсь на ноги. Вздрагивает, машинально вжимаясь в край кровати и в защитном жесте прижимая руки к груди. Колет досадой, вновь поджимаю губы, протягиваю раскрытую ладонь. Нда, как-то так жестко и скоро я всё это не планировал. — Пошли, хоть умоешься тогда, смотреть противно, — собственный голос звучит холодно и почти равнодушно, непривычно, неправильно. Внутри все так же тяжело и тошно, и даже мысленные заверения, что жертва как бы тут я, не помогают. Нерешительно принимает руку, уперевшись пятками в пол, поднимаю, стараясь сделать это как можно мягче и плавнее. Но видимо тщетно, так как только оказавшись на ногах психопат покачивается, начинает оседать. Быстро подхватываю, обхватив за тонкую талию. Стоим так минуты две, он разгоняет темноту перед глазами, рвано дыша мне куда-то в ухо, я легко, от нечего делать, скольжу пальцами по позвоночнику на его пояснице, слушая неровный, быстрый стук сердца и наслаждаясь теплом плотно прижавшегося тела. Уже не противно, прикрыв глаза, утыкаюсь лбом в плечо Ивана, черт с ним, пусть живет, нагажу по-мелкому напоследок и тихо свалю в закат. Отстраняется тяжело, явно неохотно и тут же покачивается, подхватываю под локоть, настойчиво тяну в сторону ванной. Подчиняется, но взгляд от пола не поднимает. Уже у раковины разворачиваю его лицом к себе, аккуратно отвожу пряди с разбитого лица, уже не плачет, на скулах цветет нездоровый румянец, смотрит отчужденно, но уперто. Уже что-то решил. Страха нет, знаю, что я сильней, особенно сейчас. Однако… — Ну и? — тяжело звучит в мрачной тишине мой вопрос. — Что «ну и»? — немного хрипло звучит в ответ. — Что делать будешь? — мимолетно закатив глаза, поясняю, стойко не поддаваясь раздражению. — Не верю, что ты выбросил ключ, не запрятав предварительно здесь копию. Я, конечно, комнаты еще обыщу, но уверен — ты хорошо подготовился и девяносто процентов, что я ничего не найду. Но и продолжаться так долго не может, ибо уже через сутки я конкретно озверею, что в твоем состоянии может кончиться весьма плачевно. — Забьешь меня и сам умрешь здесь же, — тихо отзывается, пряча глаза и отворачивается, ясно давая понять, что разговор окончен. Ну-ну, у тебя два часа на подумать и взвесит, Иванушка-дурачок, а после я возьмусь за тебя всерьез. Вздыхаю, озвучиваю свои мысли и поворачиваю краник - умыть это убожество по любому-то надо, смотреть противно. И посмотреть, что с пальцами. Да. — Всё еще нравлюсь? — зло спрашиваю, небрежно веду мокрой ледяной рукой по его подбородку. — Все равно, — вскидывает глаза, во взгляде железобетонная уверенность, — я тебя люблю. Любым. — Феерический придурок.***
Про два часа оказалось неправда, ибо уже спустя полтора мы благополучно отрубаемся. Оба, на одной кровати, буквально в тридцати сантиметрах друг от друга. Иван первым, а я чуть погодя, в какой-то момент так и не сумев открыть буквально слипающиеся глаза, свернувшись клубочком и крепко сжимая здоровую руку психопата (больную, кстати, глядя на его гримасы, я тронуть так не посмел). Ибо удерёт еще, без меня. Уже не опасаюсь - амплуа жертвы всё-таки не моё. А вот ему подходит. Вот что бывает, когда человек лезет не в свою роль.***
Утро начинается с шебуршания и робких попыток разжать мои пальцы. Просыпаюсь мгновенно, резко сажусь и раздраженно, с садистическим удовольствием усиливаю хватку. Ойкает, плаксиво кривит губы, дергается. Смотрю на это с ухмылкой, четко зная, что противостоять он мне сейчас не может. Тем более, что вторая рука явно выведена из строя, и я уверен, что чертовски болит. Отпускаю только минуты через две, услышав тихую просьбу-мольбу, ибо я может и мерзость, но не конченный садист. Так чуть-чуть, на досуге. Тут же отползает назад, трет побелевшее запястье, смотрит хоть и загнанно, но зло. Просто прелесть. Так даже интереснее. В голове начинает вырисовываться новый план. И последующие двенадцать часов я прилежно следую ему: для начала обыскиваю комнату, после ору на психопата, так ничего и не найдя, даже замахиваюсь, но демонстративно одумываюсь, последующие два часа монотонно выношу мозги, и уже почти непритворно пугаюсь, когда у него начинает идти носом кровь. И ладно начинает, но не останавливается ни в течении двадцати минут, ни часа. И это начинает меня всерьез напрягать, а после и откровенно пугать, когда появляется крупная дрожь и Иван перестает мне отвечать, только неровно дышит и жмурится. Больная рука, покраснев, опухает. Температура психопата подскакивает, причем настолько, что у меня проскальзывает мыслишка о ледяном душе. Блять. И я решаюсь немного подсократить время подготовительной части, хотя изначально рассчитывал отнюдь не на это, а на более банальный голод (терпеть который привычен и я и моя организма). Жажда, благо, решалась наличием ванны. А поэтому демонстративно вздыхаю, настраиваюсь на нужный лад и таки волоку Ивана в душ. Тяжелый, зар-р-раза. Сходу врубаю ледяную воду, аккуратно придерживая белобрысую голову. Реагирует с запозданием секунд в двадцать, рвано вздыхает, протестующе мычит и вяло дергается, кое-как поднимает голову, мутно смотрит мне в глаза. Выдыхаю, выключаю воду. — Очухался? Медленно кивает и тут же морщится, вновь жмурится. — Тебе нужно в больницу, — и видя осторожное, но упрямое покачивание головой, поджимаю губы, — или, по меньшей мере, врача на дом и таблетку парацетамольчика. Пальцы нужно, быть может, вправить. Обязательно, иначе инвалидность. Молча смотрит исподлобья. Демонстративно тяжело вздыхаю, плюхаюсь на зад, отчаянно ерошу волосы, краем глаза следя за реакцией. Тру виски, облизываю губы и резко вскидываю взгляд. Злой, отчаянный и обеспокоенный. — Ключ действительно есть? Настороженно блестя глазами, мелко кивает. — Ты выйдешь, если я в это время буду здесь, в ванной? Качает головой и нервно облизнув губы, хрипло выдает: — Ключ есть и от кандалов. В другом месте. Если наденешь обратно. — А жирно не будет?! — сквозь зубы зло шиплю и, резко вскочив, вылетаю из комнаты. Бля. Ишь ты, какой продуманный. С размаху бросаюсь на кровать, раскидываю руки, внутренне кипя от злости. Поднимаюсь уже через полчаса, смирившись с неизбежностью. Симметрия, твою мать. С порога объявляю о согласии. Вздрагивает, резко вскидывает голову и тут же как-то неловко накреняется вбок, морщится, жмурится. А глаза через полминуты открывает уже радостные и… какие-то блаженные, будто бы помешанно-влюбленные. Больной. Определённо больной. Едва заметно улыбается, неловко, покачиваясь, поднимается. Молча пропускаю его, обхожу и усаживаюсь на крышку унитаза, выжидающе таращусь. Неуверенно оглядывается и таки выходит, тихо затворив за собою дверь. Возвращается спустя минуту, позвякивая волочащейся за собою цепью. Останавливается за метр, кидает кандалы и настороженно смотрит. Вопросительно выгибаю бровь. — Она защелкивается, — тихо поясняет. Поджимаю губы и нехотя наклонившись вперед, подтягиваю цепь. Молча щелкаю на здоровой щиколотке. Сразу как-то обмякает, беззвучно выдыхает и, развернувшись, выходит, вновь закрывает дверь. Жду с десяток секунд и нагло ору: — Пожрать не забудь принести. Да побыстрее. В комнате явно что-то падает, а уже спустя полминуты отворяется и тут же, с явной поспешностью, захлопывается дверь. Святая простата.