Гвардия Солнца

      Все теперь не такое, как раньше. Вернее, нет, все такое же, каким было всегда – изменился он сам. Сейчас он видит все иначе. Мир, оказывается, не представляет собой упорядоченную структуру, где есть земля и небо, огонь и вода, растения и животные, духи и смертные; мир – место зыбкое, плывущее, сотканное из идей и представлений, облеченных материей и энергиями шатко и ненадолго. Он – тоже идея, неупокоенный дух. Когда он был жив, душа его дремала, запертая в самых глубинах его сущности, словно плененный дракон, грезящий о свободном полете... сейчас душа бодрствует – и силится разорвать цепи, чтобы освободиться, улететь в свет, предназначенный для нее. Он много раз в жизни слышал, что Мундус – тюрьма, и теперь понимает, что это означает.       Отчасти он остается собой и сейчас. Он помнит всю свою жизнь, она ясна перед ним, расшитый воспоминаниями гобелен – он по-своему прекрасен, но двухмерен и уже навеки неизменен. Все это было и прошло. Детство, юность, актерская карьера, карьера тайного агента. Он умер не своей смертью: последние, самые яркие нити безжалостно обрезаны, искусный узор остался не доплетенным. Судьба позволила ему прожить беззаботное, теплое детство, яркую и жгучую, как фейерверк, юность, но лишила его половины зрелости, не дала насладиться всей глубиной счастья быть собой и на своем месте – в работе и в любви. А старости не дала даже вкусить, даже не показала издалека. Это несовершенство, это смутно тревожит его.       Его убийца перед ним – сложная идея, смертный и бог одновременно. Он испытывал к нему раньше профессиональный интерес, легкую симпатию, иногда досаду... и, перед самой смертью, очень кратко – надежду и ненависть. Сейчас этот смертный-и-бог – важнейшая идея, определяющая его существование, его действия и помыслы. Его слово – даже не закон, а факт, обреченный свершиться.       Когда он был живым, подобное подчинение показалось бы ему страшным унижением. Рабством. Сейчас оно приносит даже определенное облегчение, если можно это так назвать – бессмысленное и бесцельное существование неупокоенным духом было бы хуже. Иметь хоть что-то конкретное, определенное, упорядоченное в этом хаотичном, нечетком мире необходимо.       Или просто его душа слишком привыкла к цепям Смертного Плана. Некоторые цепи – почти все – были так сладки, так удобны. Он помнил и острое наслаждение жизнью, и спокойное счастье... даже тревоги и потери, будучи пережиты и осознанны, приносили мудрость и покой. Теперь эти цепи тяжелее, холоднее, но он еще не готов их разорвать и отбросить. Еще не привык быть мертвым.