"Bang bang, he shot me down, Bang bang, I hit the ground. Bang bang, that awful sound... Bang bang, my baby shot me down".
После смерти отца Эггси перестал верить в Бога. Душевный подъем и восторг, который он всегда испытывал в церкви на воскресной службе, исчезли мгновенно и без следа. Солнечные лучи, проникающие через витражи, разбивались на яркие цветовые пятна и, разлетаясь по внутреннему пространству, превращали его в сказку: маленькому Эггси казалось, что Бог живет здесь. Смерть отца разом стерла в его сознании волшебство и привлекательность: церковь стала казаться ящиком с разноцветным битым стеклом и старыми открытками – вроде, и красиво, но никакой ценности не представляет, просто детское сокровище. Службы превратились в мрачную обязанность, воскресный костюм с галстуком стал раздражать, и от него чесалось все тело – не лучшие условия для благоговейного трепета. Мать еще несколько лет строила из себя добропорядочную католичку, он в ответ изображал примерного мальчика, и все были довольны, но потом она запила, а Эггси хотя бы в области веры смог вздохнуть свободно – больше никаких молитв, никакой церковной обязаловки, никакого Бога. Но сейчас у него есть около полутора секунд на молитву. Гэри Анвин давно не помнит текста ни одной из них, но Богу ведь всё равно, как к нему обращаются, правда? Поэтому он послушно шепчет про себя: «Боже, Боже, пусть все получится. Пусть все получится, Господи!» Полторы секунды, чтобы обернуться и поднять пистолет; полторы секунды, чтобы задержать дыхание; полторы секунды, чтобы рассмотреть избитого Галахада. Прямой взгляд глаз за стеклами очков, спокойный и бесстрастный, как всегда; кровоподтек в уголке чуть изогнутых в усмешке губ; многочисленные синяки и раны на теле, хорошо просматриваемые на обнаженном торсе; волосы, слипшееся от засохшей крови – пожалуй, эту их миссию вряд ли можно будет назвать удачной. Его наставник, оставшийся в одних брюках, попирающий босыми ступнями грязный пол тоннеля, весь усыпанный битым стеклом, даже сейчас – овеществленный покой и достоинство. Зонт и пинта темного пива стали бы финальными штрихами в привычном образе, но сейчас у них нет времени на пиво. У Эггси есть только полторы секунды, чтобы на выдохе дважды выстрелить в Гарри Харта. У него есть полторы секунды, чтобы убить Гарри. Если бы Кингсмен не был секретной организацией, все бы думали, что там учат убивать и спасать мир, но это было бы только частью правды: в Кингсмене также учили не убивать. Убить Галахада? Да. Легко, без раздумий и особого прицела дважды нажать на курок – это все, что требуется. Дальше можно будет решить все остальное – посильная задача, не требующая особых решений. Смерть Гарри даст ему время, смерть Гарри даст эту возможность, проблема в том, что нужно не убить Гарри. Стоит его руке дрогнуть, стоит Галахаду сдвинуться на дюйм – пули пробьют ему сердце. Эггси не собирается стрелять в голову, хотя и там есть свой способ не убить. С головой все сложнее, хотя и выглядело бы правдоподобнее, но с такого расстояния – это слишком большой риск. Хотя нет, это чистое безумие. Большой риск – это то, что он делает сейчас. Два плавных движения спускового крючка, два тихих щелчка, оглушающий грохот выстрелов – две маленьких пули, но Эггси кажется, что в этот момент они прошивают его собственную грудь. Он даже не может себе позволить подойти, проверить, жив ли его наставник – это сломает всю игру и погубит их обоих. Нужно повернуться спиной и сделать шаг вперед, разобраться со всем остальным, а потом, если потребуется, Эггси отправится в ад следом за Гарри.***
Полторы секунды на вдох, две с половиной секунды на выдох, пауза длиной в секунду. В десять секунд укладывается два полных цикла, в минуту – ровно дюжина. Эггси считает. Вот уже третий день его жизнь состоит только из времени, отмеряемого мерным писком кардиомонитора и ритмичными всплесками зеленой линии. Что-то еще щелкает, напоминая звук метронома, но Эггси интересует только кардиомонитор – свидетельство того, что сердце Гарри бьется. Он не знает, что пошло не так: действительно он ошибся, выпуская пули, или произошел сбой в организме Галахада. Что делали с ним эти сутки в плену? Что стоило ему стоять прямо, когда Эггси в него стрелял?.. Парень впивается зубами в собственную кисть и тихонько воет, скулит, пытаясь сдержаться, но не имея на это никаких сил. Ему плевать сейчас, кто это видит или слышит, насколько прослушиваются больничные палаты Кингсмен – значение имеет только Гарри. Гэри до сих пор не знает никаких диагнозов. Когда он услышал от Мерлина, что операция продлится минимум четыре часа, то в голове в такт собственному пульсу бился только один образ: его пальцы, все сильнее сжимающие шею координатора. Ему хочется услышать хруст шейных позвонков, но он не меняется в лице, не ведет бровью – Гарри мог бы гордиться. Только когда остается один, прижимается лбом к матовому стеклу и так проводит следующие четыре часа, пытаясь рассмотреть происходящее в операционной. Четыре часа его собственную клетку вскрывают консервным ножом, раздвигают ребра и погружают руку по локоть, неотвратимо медленно сжимая внутренние органы. Неизвестность убивает, но это единственное, что у них сейчас есть. Устроившись в кресле у постели Галахада, Гэри Анвин сверлит тяжелым взглядом Мерлина и молчит. Нет, он не уйдет отсюда. Да, ему насрать на реанимацию. Да, он обработал свое тело и одежду всеми мыслимыми и немыслимыми антисептиками. Теперь навсегда все его костюмы и кожа будут пахнуть смесью нашатыря и этилового спирта. Нет, ему не нужно поспать, и он не голоден. Аппарат «Искусственное сердце – легкие» повергает Эггси в шок. Гарри не может сам дышать?! Ему требуется искусственное кровообращение?! В этот момент хочется выдрать трубку из его рта и делать ему искусственное дыхание, непрямой массаж сердца до тех пор, пока то не заработает само. Вместо этого парень сутки гипнотизирует меха, с тихим шуршанием заставляющие вздыматься грудную клетку его наставника, принуждающие кровь стремиться по венам, и только когда ИСЛ отключают, замечает, насколько болит у него все тело: словно все эти сутки он провел в непрерывных тренировках, предварительно накачавшись адреналином. Неважно, главное, чтобы дышать, больше не требуются никакие аппараты – Галахаду больше не требуется медицинская кома. Эггси не хочет спать. Вместо этого он считает секунды, разбитые на неравные отрезки его дыханием. Состояние покоя и комфорта, единый ритм дыхания с Гарри позволяют ему спокойно отреагировать на новость, что, несмотря на повреждения голосовых связок, гематомы и прочие последствия побоев, Гэри сделал все правильно: пули не задели жизненно важных органов, и эти выстрелы пройдут для Гарри без последствий. А еще он может очнуться в любой момент. Гэри Анвин жаждет этого всем существом, но страшится. Он стрелял в Гарри. Не мог подать ему никакого сигнала, не было возможности показать, что он не хочет этого делать – не было ни единой минуты на колебания и раздумья, только на выстрел. На два выстрела.***
Когда ресницы его наставника мелко подрагивают, Эггси думает, что ему показалось. Столько раз за эти дни он весь подбирался в этот момент, но это была лишь иллюзия – игры света и его сознания. Однако сейчас Гарри и правда открывает глаза. Затаив дыхание парень наблюдает, как наконец неуверенно, будто сомневаясь в необходимости этого действия, взлетает щеточка густых ресниц; расширенные почти во всю радужку зрачки резко сужаются от хлынувшего в глаза света, Гарри еле заметно морщится, расфокусированным, как у наркомана, взглядом скользит по палате и цепляется за фигуру Эггси. Вопреки собственному мнению, Гэри Анвин испытывает не облегчение в этот момент, а нарастающее напряжение. На его плечи кладут бетонную плиту, заставляющую сгорбиться, свесить голову и опускать ее все ниже, останавливая в нескольких дюймах от поверхности больничного матраса и руки Галахада. Эггси до боли сцепляет собственные пальцы в замок, прокашливается, прочищая горло, и начинает медленно говорить: – Боже, Гарри, я так рад, что ты в порядке… – парень морщится от фальши собственных слов, старается сосредоточиться и продолжает сбивчиво и рвано, путаясь в словах и звуках, позволяя этой плотине наконец прорваться: – Господи, Гарри прости меня. Я не хотел, я не… мог. Блядь, я не хотел в тебя стрелять, понимаешь? Но я должен был. И я знал, что я тебя не убью, я знал, что смогу все сделать правильно, это был единственный способ вытащить нас оттуда. – Гэри горько смеется, впиваясь взглядом в свои бескровные пальцы. – Ни хера я не знал, я мог убить тебя совершенно случайно, я мог промахнуться, но я не хотел, не хотел этого делать, понимаешь… Голос Эггси снижается до невнятного хрипа, он не знает, что еще тут можно сказать, но ему до чертиков страшно поднять голову и посмотреть в глаза наставнику. Он закрывает глаза и задерживает дыхание: соберись, тряпка, не время для истерики, блядские дрожащие руки, да что еще вам нужно?! Сухие прохладные пальцы на его щеке обжигают. Галахад скользит кончиками пальцев по щеке, царапая кожу о щетину, и накрывает большим пальцем его губы, заставляя замолчать. Оказывается, все это время Эггси продолжал что-то бормотать, не осознавая даже самого факта, что уж говорить о содержании. Он пытается взять себя в руки, но губы все еще продолжают шевелиться, и Гарри перемещает руку с его щеки, накрывает их всеми пальцами, мягко, но настойчиво призывая замолчать. Гэри замирает, судорожно втягивает воздух носом, чувствуя запах лекарств окутавший мягкую кожу, мерзкий больничный запах, который он всегда ненавидел, но сейчас готов вдыхать его вечность. Слыша сдавленный скрип, вырывающийся из горла Галахада, он наконец распутывает сплетение собственных пальцев, мягко сжимает кисть Гарри, отодвигая ее от своих губ на пару дюймов, и надрывно шепчет: – Нет, тебе нельзя говорить. Еще несколько дней, как минимум, не знаю, что у тебя со связками, хуйня какая-то, но тебе нельзя говорить, молчи, Гарри! Эггси коротко и рвано выдыхает, обдавая воздухом расслабленные пальцы, и неожиданно для себя самого прижимается губами к центру ладони. Он замирает на две тягучие секунды и начинает покрывать пальцы лихорадочными поцелуями, беспорядочно прижимаясь губами к подушечкам и фалангам пальцев, спускаясь к ладони и снова поднимаясь наверх. Кисть Галахада остается расслабленной, он не вырывается, и только тогда парень решается поднять голову и заглянуть ему в глаза. От моря тепла и легкой улыбки его сметает лавиной такого сокрушительного облегчения, что по телу прокатывается волна боли, а Эггси приходится быстро моргать, чтобы разогнать пелену застилающих глаза слез. Он уже очень давно не плакал, но сейчас его организм действует так стремительно, словно все эти годы только и ждал возможности разрыдаться. Закрой он сейчас глаза, сожми веки посильнее, и по щекам хлынут ручьи слез, соленые горячие дорожки. Галахад меняет положение руки, крепко сжимает пальцы, обхватывая его ладонь. Пожалуй, даже слишком крепко для того, кто почти трое суток не приходил в себя. А дальше Гарри тянет его к себе, заставляя сместить центр тяжести, приблизиться, замереть в футе от его лица. Эггси алчно рассматривает лицо, впервые оказавшееся от него так близко. Гарри все еще щурится от яркого света больничной палаты, под глазами залегли глубокие тени, которые выглядят провалами, расщелинами, Марианской впадиной на светлой коже; кажется, за эти дни у Гарри прибавилось еле заметных морщин в уголках глаз, хотя это может просто казаться, Гэри никогда не акцентировал на этом свое внимание. Рассеченная бровь стянута тонкими полосками пластыря в двух местах, но если их отклеить, кожа уже не разойдется, обнажая свое ярко-красное нутро. Потом этот порез превратится в аккуратный белый шрам, и Гарри он будет очень идти, это заметно уже сейчас. Его взгляд скользит по носогубным складкам, беспорядочным волоскам щетины и сам притягивается к тонким губам. Парень склоняется ниже и еще раз безмолвно обращается к Богу, ему это необходимо сейчас, необходимо не меньше, чем тогда перед выстрелом: «Господи, он же остановит меня, если не захочет этого, правда?» – жалобно думает Гэри Анвин и прижимается губами к корочке запекшейся в уголке рта крови. Его тело звенит от напряжения, ожидая, что Гарри отшатнется, насколько ему позволит подушка, но вместо этого парень ощущает, как успокаивающе скользит по ребру его ладони подушечка большого пальца. Галахад не собирается отталкивать его, он находится в состоянии абсолютного покоя, и Эггси ощущает, как у него медленно вырывает гайки. Он касается кончиком языка небольшой ранки, чувствуя солоноватый привкус засохшей крови и обжигающий укус антисептика, и накрывает пересохшие и потрескавшиеся губы Гарри своими. Касается кончиком языка шероховатой кожи, нежно сжимает губами нижнюю губу приоткрывшегося рта и шумно выдыхает через нос. Это какое-то безумие: они целуются без языка, одними губами, но его сердце глухо бухает о грудную клетку, пытается проломить ребра от осознания, что Гарри совершенно явственно отвечает на его поцелуй. Гэри распрямляется, только когда от неудобной позы не начинает ломить спину, улыбается и внезапно широко зевает. – Я не хочу спать! – предвосхищает он невысказанный вопрос. – Я выспался! Гарри скептически приподнимает брови, щурится, хмыкает, и Эггси ощущает, как напрягаются его мышцы, пытаясь подвинуть тело на кровати. – Нет, Гарри, нет! – твердо говорит он, проклиная все узкие больничные койки на свете. Больше всего ему хочется сейчас забраться под одеяло, обнять обессиленное тело, уткнуться носом в шею и закрыть глаза, отпустить истерию последних дней. Галахад недовольно хмурится, и Эггси завороженно наблюдает, как две резкие морщины прорезают пространство между бровями. Видно, что тот сейчас думает, то ли как треснуть его чем-то посильнее, то ли прикидывает, хватит ли ему сил затащить парня к себе. Упрямства его наставнику не занимать, поэтому Эггси спешно утыкается лбом в его грудь, расслабляет плечи, прижимается щекой к шершавой ткани одеяла, с трудом сдерживаясь, чтобы не потереться об него. – Я правда в порядке, я не хочу спать… – бормочет он, прикрывая глаза. – Я просто посижу с тобой рядом. Проваливаясь в сон, Эггси ощущает, как мягко касаются его макушки длинные пальцы, скользят вниз и ныряют под ворот расстегнутой рубашки. Он уже почти спит, когда теплая ладонь Гарри уютно устраивается на его загривке, согревая и успокаивая.