Смотри в глаза

— А как ты меня все-таки нашел? — спросил Дюха, пристроив голову на подушку, он старался не показывать усталость и то, что шевелиться ему больно, но я видел скованность его движений. Не рассказывать же, что сперва названивал ему полночи, слушая «Абонент выключен или…», потом разбудил звонком Пашку, но тот божился, что брат домой не возвращался, и что мне оставалось? Искать в универе, где еще-то? — Сердце подсказало, — фыркнул в ответ, взлохматив ему волосы и скрыв за кривой улыбкой, как мне погано понимать, что в его состоянии виноват я, и добро бы у него все болело после тематических игр, но так… — Спи, давай. — А ты? — И я, — улегся рядом, не раздеваясь, он тут же перевернулся и сунулся мне носом подмышку, спрятав лицо под моей рукой. Спать я не собирался, хоть уже стемнело, но часы показывали всего полседьмого, лезть к нему тоже не планировал — Дюхе отдохнуть надо, а мне от чего отдыхать? Удивительный он, конечно, человек. Непонятный. Кто бы мог представить, что он меня простит? Уж точно не я. Скорее понял, если бы он не стал вообще со мной разговаривать или, наоборот, наорал и попытался ударить. Тогда я с чистой совестью после слов извинения развернулся бы и ушел, но он в очередной раз меня удивил. В очередной раз перевернул всё с ног на голову. Когда ехал к Дюхе в Лесопилку, когда выяснял в какой группе учится студент Андриян Валерьевич Белов — хорошо в договоре фамилия с отчеством были — и искал его расписание, знал, что обязан извиниться. Понимал, что никакого прощения мне не дождаться, но я должен был сказать, что сожалею о случившемся и что не считаю его вором. Ну и очки заодно отдать, их я нашел на полу в прихожей — как ни странно, даже не разбились. Я просидел полчаса в коридоре на подоконнике, не обращая внимание на удивленные взгляды проходящих мимо студентов — конечно, взрослый мужик сидит, как подросток — и прикидывал, как бы не напугать Дюху своим появлением, как сразу показать, что переживаю за него. Спохватился, блядь, раньше-то ни о чем не задумывался, да? Ни в чем не разобрался, набросился на парня, как маньяк на жертву. Хотя, почему «как»? Угрызения совести стали почти привычными, но по-прежнему раздражали. Ненавидел чувствовать себя виноватым. Двери аудитории открылись, выпуская разношерстную толпу абитуриентов, но искомой светловолосой макушки я не углядел. — Не знаешь, где Белов? — поймал за рукав какую-то пигалицу. — Белов? Не знаю! — выдернула руку и побежала к подружкам, которые уже скучковались неподалеку и рассматривали меня откровенно оценивающими взглядами. Видимо, мой вид вызвал доверие у них, потому что одна крикнула в мою сторону: — Его к декану на паре отправили! — они все захихикали, будто услышали супер остроумную шутку. — А зачем он вам? — О-о, эта долгая история, — выдал я, слегка понижая голос, — почти детективная. Проводите к кабинету декана, расскажу. Через секунду я был окружен стайкой щебечущих девушек, женское любопытство — великая вещь! Почти под руки меня проводили до нужной двери, по пути я скормил им байку о том, как Андриян спас меня и мою девушку от пяти отморозков, с которыми бы я один не справился, если бы не своевременное вмешательство смелого незнакомца. И вот теперь я его нашел, чтобы лично поблагодарить. — Это Андрияна, что ли? — скептически хмыкнула одна. — Хотя да, у него губа вроде разбита. Внутренне выдохнул от облегчения, что ни в одну девичью голову не пришел вопрос — как я нашел «смелого незнакомца». — Его, его. Без его помощи, я бы сейчас лежал, как минимум, в больнице, а не общался бы с такими красавицами, — пока я заговаривал зубы девчонкам, расписывая ратные подвиги Дюхи и внутренне давая себе по морде за свои, одна из них заглянула в приемную, проверить не там ли Белов. Вернувшись, она захлопала ресницами: — Вы знаете, Амалия Олеговна сказала, что уже ушел. Наверное, домой — пара-то последняя. Вот блядство! Упустил я Дюху, придется завтра вылавливать. И только тут до меня дошло, что мои спутницы вовсе не собирались оставлять меня в одиночестве, а всем своим видом демонстрировали, что до пятницы они совершенно свободны. Попа-ал. Нет, в другой день я бы не отказался продолжить знакомство, особенно с рыженькой, но не сейчас. — Девочки, прошу меня простить, но мне срочно нужно в комнату для мальчиков, — носики скривились, но направление мне было указано. Оставалось надеяться, что они не будут ждать меня под дверью туалета. Зашел внутрь, доставая мобильник, чтобы еще раз позвонить Дюхе, и услышал какую-то возню в закрытой кабинке: сдавленное мычание и колочение о дверь, ну и ну, студенческая любовь не знает границ. Ткнул пальцем в контакт на экране, повернувшись лицом к окну, выходить из туалета я не собирался так быстро, пусть тут хоть затрахаются, мне насрать. Всё тот же бесстрастный голос проинформировал о Дюхиной недоступности, а звуки возни за моей спиной стали активнее и голос, от узнавания которого всё во мне замерло, простонал: «Не-е-ет». Только от воспоминания внутри снова сжался тугой узел. Я покосился на белобрысые вихры прижавшегося ко мне пацана, поборов искушение зарыться в них носом. Страшно представить, что было бы, если бы я не решил слиться от навязчивых девиц. Или зашел бы в другой туалет. Или Дюха ничего бы не смог сказать, а я так и думал бы, что за тонкой дверцей развлекается влюбленная парочка. Сколько «или». Если бы одно из этих «или» произошло, то Дюха был бы изнасилован еще раз. Слишком для одного парня. Хотелось забить того урода, что полез к нему, до смерти, но взгляд, которым встретил меня Дюша, был настолько радостным и влюбленным, что и во мне злость моментально испарилась: я понял, что он простил меня — сразу, в тот же момент, как увидел. Удивительно, но вот таким человеком оказался этот мальчишка, нет, не странным или ненормальным, а особенным и уникальным. Все заготовленные слова вылетели из головы. Я поцеловал его, надеясь, что он поймет, что вкладываю в поцелуй. Никогда раньше я не целовал его, вообще ни одного парня не целовал, но тогда это было самым правильным, что я мог сделать, единственным, как мог показать ему, что чувствую. И он понял. Услышав, как задвигался по тумбочке телефон на вибровызове, я глянул на экран — Света. Был уверен, что больше её не увижу и не услышу, но я недооценил наглость или самоуверенность своей бывшей любовницы. Прошли всего сутки, как я её выгнал — перед ней я даже не собирался извиняться, но она позвонила, как ни в чем не бывало. Осторожно поднявшись, чтобы не разбудить спящего сном младенца Дюху, вышел на кухню. — Нам надо поговорить, — любимая фраза героинь мыльных опер, но обычно «серьезному разговору» обязательно что-нибудь мешает, может, и мне повезет? Подождал пару секунд, но землетрясение не началось и даже в дверь не затрезвонили перепутавшие адрес наркокурьеры. Пришлось говорить: — Зачем? Свет, это ведь ты взяла конверт с деньгами из сумки, правда? Неправильно было обсуждать по телефону такие вопросы, но видеть её мне не хотелось абсолютно. Да и что бы изменила встреча? Доказать ничего невозможно, только моя уверенность против её слов, да сам виноват — нехуй было деньги по дому раскидывать, положил бы сразу на счет, не было бы и проблемы. Ну, что легко пришло, то легко и ушло. Мог же я проиграть в Москве? Запросто. Так что в минусе я оказался лишь на первоначальный взнос за участие в турнире — семьдесят штук. Обидно, досадно, но ладно. Я бы в десять раз больше готов был отдать, лишь бы не было той ночи, когда изнасиловал Дюху. — Какой конверт? — Я знаю, что ты хотела Андрея подставить, — не обращая внимания на вопрос, я продолжил. — Не получилось. — Да о чем ты говоришь? Я не понимаю. — Светик ты мой ясный, не надо, не играй со мной, я даже по телефону слышу твой неумелый блеф. Давай будем считать эти деньги моральной компенсацией за испорченные лучшие месяцы твоей жизни, окей? Никаких претензий, я сам придурок, ты была права. Только не надо больше звонить, договорились? Она замолчала, обдумывая моё предложение, и я был уверен, что она сейчас скажет что-нибудь еще о своей чистоте и невинности, но согласится, что раз я её подозреваю, то между нами больше ничего невозможно. Не собирался выводить её на чистую воду, хватит, побыл уже карающим мечом возмездия, до сих пор тошно. — Я беременна, Игорь. — Что?! — пришла моя очередь переспрашивать, как будто я внезапно оглох или отупел. — Я. Жду. Ребенка. Такое иногда случается, знаешь ли, если женщина спит с мужчиной, — острячка, блядь! Я медленно вышел на лоджию и открыл створку, холодный воздух прояснил мозг и помог собраться. «Никогда не показывай противнику, что его ход неожиданный для тебя», — всплывший в памяти урок Сан Саныча оказался своевременным, но невыполнимым. — Ты была у врача? — Я сделала тест, он положительный. Фух, ну тест еще не окончательный приговор. — Аборт я делать не собираюсь, не надейся! У меня будет ребенок, хочешь ты этого или нет! А то она не знала, хочу или нет! Ни разу мы не занимались сексом без презервативов, так что я далеко не был уверен в том, что она сказала мне сейчас правду о беременности. Уж раз деньги для неё спереть легко, то и про беременность спиздануть, как два пальца. Но, как говорится, кроме воздержания ничто не дает сто процентов гарантии. Хотя нет, еще гомосексуальные связи можно добавить, тоже надежное средство от неожиданного потомства. Дюха-то мне такого сюрприза не подкинет точно, представил его с животом и еле сдержался, чтобы не заржать. Впрочем, веселье тут же пропало, не дай боги, он узнает про эту беременность — настоящую или мнимую, неважно, с него же станется благородно самоустраниться. Второй раз терять его я не хотел. Но если уж пускать в жизнь, так до конца. А проявлять дебильное благородство и самоустраняться я ему просто не дам. Так и не ответив самому себе на вопросы «зачем?» и «почему?», я просто признал, что мне нужно, чтобы он по-прежнему присутствовал в моей жизни. Какая разница зачем, насрать на «почему»: та боль, которая скручивала меня изнутри этой ночью, когда он ушел — избитый и изнасилованный, та злость, когда я увидел его с другим, то облегчение, когда я понял, что он готов всё мне простить; его радость и восторг при моем появлении, нет, настоящее счастье во взгляде на меня… Это достаточные причины, чтобы понять, что Дюха… мой. Он — мой, а не Света и не какой-то там ребенок. Да… Только судьба сдает карты, не считаясь с твоим желанием. — Свет, что ты заистерила на ровном месте? Я разве сказал что-то про аборт? Если она беременна, чего не хотелось бы дико, то придется наступить себе на горло и признать ребенка. Но ребенок — отдельно, Света — отдельно. Помогать — пожалуйста, но жить с ней меня никто не заставит. — И-иго-орь, — ну вот, зарыдала. Бля-а, есть хоть один мужик на свете, которому было бы пофиг на женские слезы? Если есть, завидую черной завистью ему. — Это я, да, я взяла деньги, но я боя-ялась, что ты меня бросишь одну-у, с реб-ик-енко-ом… Это же только для него-о, прости меня, я тебя так люблю! И что? Она теперь вернет деньги? Или как? Черт! Только женщина может свою вину двумя-тремя словами превратить в подвиг и выставить мужика подонком, идиотом и просто бесчувственной тварью. Заявлять теперь о том, что её воровство убило во мне какие-либо остатки чувств, было бы примерно так же, как обвинять голодающего, что он спер буханку хлеба. Стоп! Это если она действительно беременна, а не гениальная импровизаторша. — Успокойся, не надо слез, ты же знаешь, я никогда бы не бросил тебя одну с ребенком, — постарался смягчить голос, но вряд ли мне это удалось. — Да-а, ты вообще с ума сошел с этим своим! Я так боюсь, что ты от нас откажешься, — пара всхлипываний, — Игореш, ты же простишь меня? Да при чем тут прощу, не прощу? Я её просто не любил. И что бы она ни сделала, что бы ни сказала, это не изменится. Но все-таки она так и не произнесла, что вернет бабки. Хм. Маленький залог для дальнейшей совместной жизни? Так сказать, заблаговременный выкуп невесты? Всегда считал тех парней, кто женится по залету, редкими дебилами, кто бы мне сказал, что я сам попаду в эту древнюю как мир ловушку, не поверил бы. Впрочем, жениться я не собирался. Это пока — ехидно заметил внутренний голос — если на тебя насядут со всех сторон и начнут капать в темечко, напирая на то, что ребенку надо обеспечить нормальные условия, а ты, как честный человек, должен, обязан, и: «Ты ведь не способен на подлость», «Не жить же им на съемной квартире, когда у тебя…» Никто не заставит. Да. Выбор-то простой: быть свободным говном, бросившим сына или дочку, или закабаленным дураком. Чуть не завыл, как зверь, попавший в капкан. — У меня есть врач знакомый — хороший гинеколог, давай вместе к нему съездим, хорошо? — не было у меня знакомых гинекологов, но найти при желании не проблема. — Ты же не станешь возражать, если я ему позвоню и запишу тебя на прием? — задержал дыхание, ожидая ответа, давай, откажись, придумай что-нибудь и тогда я пойму, что это всё ложь. — Нет, конечно! Я так рада, что ты не заругался на меня, — «заругался», блядь! — А потом мы сможем вместе ходить на курсы для будущих родителей! Пристрелите меня! Курсы для будущих родителей — ебануться! Как будто ребенок это автомобиль, которым можно научиться управлять. «Повысим рождаемость в России!» — кричат со всех сторон. Повысим. А потом молодые долбоебы, ставшие родителями, понимают, что дети — это не маленькие няшечки из рекламы, шепеляво выдающие забавные слоганы. Это крики, болезни, бессонные ночи, постоянный страх и дикая ответственность. Что делает человек, получив не то, что ожидал? Он злится. Нет, не на себя, конечно, на окружающих. На мужа, который, козел, не понимает, как тяжело с ребенком и норовит сбежать на привычную пьянку с друзьями. А он просто не знал, что отныне все вечера принадлежат этому мелкому комку в пеленках, который умеет только орать и пачкать памперсы. И зарплата, кстати, тоже вся уйдет туда же: «Какая новая машина? Ебанулся! Ребенку нужна отдельная комната! Бери ипотеку и ищи вторую работу!» Или на жену, которая, корова, забросила себя и растолстела на полцентнера. А она даже не догадывалась, что страшилки про гормональные сбои, послеродовую депрессию, мастит, растяжки и прочие «удовольствия» материнства — станут её реальностью. При этом никто не будет восхищаться её жертвенностью: «Все рожают и все справляются, а где мой борщ?» И в итоге — разводы, переполненные детские дома, брошенные, избитые или даже убитые дети, которые не были на самом деле желанными, их просто родили, потому что «так надо», «это нормально», «у пары должен быть ребенок» и даже «теперь-то муж никуда не денется». Ребенок — как средство, как шантаж, как символ успешности, как повод похвастаться перед подружками. Или беспечность во время секса, страх перед абортом, религиозные предрассудки… Куча причин. Но сколько женщин задумываются действительно о ребенке? Не о симпатичной куколке в розовых или голубых тряпочках, с которой можно сюсюкать, а о будущей личности, отдельном самостоятельном человеке, чьи интересы могут не совпадать с твоими (процентов девяносто девять, что не совпадут), и ради которого придется изменить всю привычную жизнь далеко не всегда в лучшую сторону. Кто осознает все трудности и готов на них осознанно? Меньшинство. А сколько способны признаться сами себе, что не готовы и не смогут изменить свою жизнь ради одного маленького человечка? Единицы. Их еще называют чайлд-фри, но чаще — моральными уродами. — Что-то случилось? — из пучины депрессивных мыслей меня вывел появившийся Дюха. Взлохмаченный и в одних трусах. Я рассмотрел его острые коленки, скользнул взглядом по впалому животу (слева под ребрами наливался темнотой синяк — прости меня, Дюха, прости), плоской груди и остановил глаза на припухших губах с засохшей корочкой крови в углу. Это на него я собираюсь променять «счастье» семейного человека? Возможную жену с ребенком на малознакомого парня? Да… Пусть я сошел с ума для всего человечества, но — да. — Разбудил? — спросил, чтобы выиграть время решить, стоит ли рассказывать про моё предполагаемое отцовство. — Нет. Вы, — увидел мой взгляд и исправился, — ты тихо говорил. Просто… — Иди сюда, — он приблизился, но все равно встал далековато, пришлось подтянуть его за резинку трусов вплотную к себе. Не удержался и провел языком по его губам, чтобы зализать ранку и еще раз убедиться, какие они мягкие. — На вы меня будешь называть, когда… как в тот раз, с моим проигрышем. — А так… так еще будет? — в серых глазах вспыхнули искры. Я улыбнулся ему и прижал к себе еще крепче, утыкая его лицом себе в плечо и сжимая ладонями круглую задницу. Будет, будет. Еще и не так будет. Но теперь я уже не сомневался, что ему понравится всё, что предложу. Только вот один момент мог помешать. — Это Света звонила, она… — но договорить мне не удалось. — Подожди, мне надо тебе кое-что сказать, — Дюха слегка отодвинулся, его мордаха приняла серьезный и немного виноватый вид. Что ещё? День сюрпризов какой-то, мать его! Но Дюха-то, по крайней мере, не ждет ребенка? Еле удержался от нервного ржача, глядя в серые глаза, а в голове внезапно всплыла инфа из какой-то медицинской брошюрки: «наркоманы и гомосексуалисты находятся в зоне особого риска», и под ложечкой неприятно ёкнуло… Давай, не томи уже!