Луис де Камоэнс. Также встречается в игре Тургор:
Меняются и время и мечты, Меняются, как время, представления. Изменчивы под солнцем все явления. И мир всечасно видишь новым ты. Во всем и всюду новые черты. Но для надежды нет осуществления. От счастья остаются сожаления, От горя - только чувство пустоты. Уйдет зима, уйдут снега и холод И мир весной, как прежде, станет молод. Но есть закон: всё обратиться в тлен. Само веселье слёз не уничтожит. И страшно то, что час пробьёт, быть может, Когда не станет в мире перемен.
***
Кора дерева треснула, оставив на себе нехарактерные полосы, словно от когтей. По лесу разносился рёв, ветром рвавшийся вокруг источника. Новое дерево упало на землю с треском. Зависть был зол. Очень зол... Вот и мечется он в чащобе, не зная, на ком сорвать свою ярость. А людей с соседней деревушки ему убивать запретили - это была одна из составляющих философского камня. И каждая душа на счету. Одних деревьев было мало. Чудовищу хотелось плоти, крови, крики пощады! Но вот щадить Энви не умеет. Считает это приоритетом слабых людишек. Кстати, о жалких... Хищный взор заметил что-то светлое, раздражающее лиловые глаза, мелькает за высокой травой. Что за глупец решился на опасную прогулку? - Мелюзга! - кричит будущему мертвецу Зависть. Но ответа не получает. Вмиг разыгралась у зверя жажда... жажда крови. Тело гомункула стало принимать звериную форму, ведомое своими желаниями и инстинктами. Мышцы напряглись - тело стремительно рвануло в сторону мелькающей макушки. Скорость была нечеловеческой. Рык раздался в лесу, заставив стаи ворон взмыть в небо с хриплыми острыми криками. Безумный взор на бегу разглядел будущую жертву - белобрысого мальчишку не более пяти лет, маленького, напуганного. Этот страх сладко оседал на языке гомункула, разгоняя алую жидкость течь быстрее по искусственным венам. Зависть в один прыжок стал перед мальчишкой и обнажил в рёве белоснежные кинжалообразные зубы, заставив последнего от резкого торможения упасть почти под лапы. А хищник, медленно облизывась, склонил пасть над беспомощным тельцем, и вот-вот был готов разгрызть грудную клетку и сжать в кровожадных челюстях маленькое трепыхающееся сердечко!.. Как маленькие ладошки коснулись влажного носа. Зависть зло фыркнул, скидывая с себя излишне (по его мнению) любопытные ручонки, которые уже безвольно упали, а жертва безразлично распласталась под ним. - Ты... - выдаёт гомункул, выдавая свой человеческий облик, - Да как ты смеешь! - с ненавистью кричит он, встряхивая мальчишку. - Как ты смеешь поступать вот так!.. Я жду криков, мольбы о пощаде, а ты смеешь!.. - но, как только он заметил до ужаса пустые большие глаза, перестал трясти их обладателя. - ...давить на жалость, - а детские глаза напротив смотрели сквозь гомункула, такие мутные... но на лице морщинки вокруг глаз выдавали боль, но отнюдь не ту, которую ожидает Зависть. - Нет. Так дело не пойдёт, - ему не ответили. Внутри что-то сжалось. Такого странного и тянуще-болезненного ощущения Энви ещё не чувствовал. И ему это сильно не нравилось. И чтобы какой-то ничтожный белобрысый таракан смог это вызвать внутри него?! Негодование и злость переполнили его изнутри. Но эта злость была направлена на себя, отчего становилось чудовищу ещё хуже. Но это чувство, от которого было больно и страшно смотреть в эти пустые глаза жидкого мёда, сдерживало его крепче всяких цепей, кандалов, верёвок и колодок всего мира. - Не знал, что такое существо, как ты, сумело надавить мне на жалость, - выдохнул гомункул. Жалость - единственная больная мозоль, даже хуже - язва. За это он презирал людской род. "Себя жалеют только ничтожества," - говорили ему, говорят сейчас, и говорил он себе всегда. Он ненавидит слабость. Он боится быть слабым. Боится быть жалким. Боится сторонних насмешек. Потому и насмехается сам, покуда может. - Так, - приводя свои мысли в порядок, вздыхает Энви, - давай-ка сделаем так: ты ответишь мне на мои вопросы, и мы посмотрим, как мне с тобой поступить, - он потирает тонкой бледной рукой скрытый банданой лоб, выражая усталость. Мальчик едва видно хмурится, но молчит. Энви счёл это за согласие. - Зачем ты здесь оказался? - Я убежал... - наконец-таки тихо отвечают ему прозрачным детским голосом. "Из дому небось," - подумалось Зависти. - "Накапризничал. Хотя, капризы - это вполне в их стиле". - Где твой дом? - Дом? - детский взгляд неподдельно меняется, но взор остаётся мутным. - Что это? - наивно задаёт он вопрос, чем немало удивляет спрашивающего. - Дом... это то место, где тебя ждёт семья. - Семья? - также наивно говорит мальчик. - Ну... - замялся парень. - Мать, отец... или брат с сестрой. Тут у блондина опустилась голова, скрывая чёлкой пустые глаза. - Нет у меня семьи, - голос изменился, он теперь как мёртвый шелест. - Ни мамы, ни папы... даже брата нет, - птичьи плечики задрожали, словно осиновые листья на ветру. - Нет семьи... и дома нет. Эти слова, казалось, поразили не только гомункула, но и окружающий их лес. Ветер подвывал от скрытой боли мальчика, а Энви мог лишь догадываться о доли оной. И удивляться, как среди человечества ему на пути попалось это... чудо. - Тогда откуда же ты? - выдаёт юноша. Блондина затрясло сильнее и тут Энви заметил авто-броню на руке и ноге мальчика, по которой у их основания не слабо текла кровь. "Что же это такое?!" - кричит нутро зеленоволосого парня. - Ну а звать-то тебя как? - чуть ли не отчаянно вскрикивает он. - Эд... - это было последним, то сказал мальчишка, и он потерял сознание на руках гомункула. Ветер затих. Вспыхнула молния. - Эд... - как эхо повторяет бледнолицый юноша, смотря фиолетовым взором на малыша. Не думал, не гадал он, что встретит такого вот маленького человечка с такой вот трагичной судьбой. У Зависти не было родителей, но были братья и сёстры. А у него даже брата не было. Такого одиночества он боялся тоже. Хотя бы потому, чтобы стать таким же пустым изнутри, как и Эд, потерять себя. А ведь даже гомункулы не настолько пусты, при их рождении в них что-то закладывается. А тут... из живого существа вырвали что-то ценное. Для Энви ценным была семья. "Даже не знаю, что и думать," - бледное лицо стало озабоченным. - "Что же такого случилось с ним? И что теперь делать? Если с ним это сделали его сородичи..." - он вздрогнул. - "Нет уж. Раз эти ничтожества не оценили его по достоинству, то и возвращать его им незачем! Заберу-ка его себе," - Энви взял мальчика на руки, но почувствовал влагу на руках. - "Ксо! Забыл... раны надо тоже обработать, наверняка, немало крови потерял. К сожалению, придётся обратиться к своим," - Прижав маленькое тельце, парень стремительно умчался вглубь леса, где вскоре пришёл к своей лачуге. Раньше здесь жил лесник, а когда тот ушёл на покой по старости лет, Энви решил взять её в своё пользование. Зайдя внутрь, он положил мальчика на шкуры, принёс заранее поставленное на огонь ведёрко с водой и аптечку. Снял испортившуюся одежду, обмыл тело смоченной в воде тряпкой, обработал раны. Не сразу даже заметил, как ударил ливень, только когда закончил. От такого богатого на эмоции дня даже такой, как он, утомился и уснул на шкурах, обнимая закутанного в шаль сестры настрадавшегося и не менее уставшего малыша, который тоже забылся крепким сном.