Бабуля летального действия

      Я добегаю до какой-то церквушки с языком, элегантно завернувшимся на плечо, точно горжетка, мать его. Мертвячина бодро рысит следом. Распахиваю массивную дверь и… Етишкины пряники! Я всегда недолюбливала святую братию, считая, что эти хитро*опые лентяи просто ловко выбрали себе протекцию: с таким удаленным от грешной земли начальником, как господь бог, все же не настолько геморройно сотрудничать, нежели с обычными боссами, и главное, всегда можно сослаться на его волю, какую бы хренотень ты ни отколол, но когда святой отец с рыком норовит откусить тебе нос прямо на пороге дома божьего, это уже перебор!       Отпрыгиваю от осатаневшего поповского отродья, жаль тратить на него патроны или шпагу гнилыми мозгами осквернять, лучше бы обойтись ножом. Едрит-мадрит, и откуда в нем такая прыть? Святой дух, что ли, играет в бренном и уже подпорченном тлением теле? Отпихиваю клацающего зубами зомбопадре ногой, пинок получается душевный, его отбрасывает к стене, на которой висит здоровенное распятие. Оно угрожающе покачивается, и, когда зомби делает новый рывок в мою сторону, внезапно обрушивается вниз, прямиком на седовласую главу представителя бога на земле.       Перевожу дух:       — Етишки-кочерыжки, вот это я понимаю — экзорцизм!       Переступив через свежеупокоенного небесным перстом святого зомбоотца, задвигаю засов на двери, в которую уже скребется оголтелая паства.       — Пошли вон, окаянные, месса еще не началась, едрит-мадрит!       Не разразят ли меня, закоренелую грешницу, громы и молнии за попытку укрыться от дохлятины в этих стенах? Я в последний раз в церкви на собственной свадьбе была: матушка Сэма заявила, что лишь через ее труп мы пойдем регистрировать брак в мэрию и станем жить без божьего благословения. Пришлось пойти на уступки, учитывая ее буйный темперамент. Правда, не помогло, все равно через месяц после нашей женитьбы ее хватил удар, можно было бы и не заморачиваться, кабы раньше-то знать.       Осматриваю свое убежище. Окна высоко, зомбаки не доберутся, дверь надежная. Свечей фигова туча, а еще нашлась бутылочка кагора к моим консервам в рюкзаке. Шикуем! Заночую здесь, а утром разберемся.       На рассвете сползаю с жесткой скамьи, на которой провела ночь, поминаю зомбаков парой ласковых, но не одобряемых цензурой, слов и лезу посмотреть в окошко, что там моя свежеобретенная паства творит. Ешкин-матрешкин! Да они тут никак на утреннюю проповедь собрались! Ну вы, чуваки, совсем охренели. Так-то в мои планы не входило задерживаться в этом филиале бога на земле мертвых, и вас лет сорок выгуливать по Джорджии я тоже не планирую.       Не то что бы я была сильно привязана к парашному государству, но не хотелось бы пропустить всю веселуху. Что там без меня мои олени делать будут, совсем ведь пропадут. Как бы мне отсюда тихо свинтить-то, а, ядрен-батон? Запасных выходов из церквушки я не обнаруживаю, правда, у одной стены стоят леса — похоже, перед тем, как грянул пушной зверь, тут делали ремонт или реставрацию. Можно даже выбраться на крышу… Чтобы лучше видеть прихожан, мать их за гнилые ягодицы!       Зомби дружно скандируют свое «гррр» и раскачиваются в такт, точно гребаные черлидеры.       — Заср*нцы настырные! — я смачно плюю с крыши на лысину ближайшего зомбоприхожанина. — А вот, кстати, с самого начала всей этой х*рни меня мучает вопрос: если вы так любите пожрать, то должны же как-то и избавляться от съеденного? А я что-то ни одного зомбаря под кустиками не застала. Ну вот как такие заср*нцы могут не гадить, я не понимаю, едрит-мадрит!       Зомби поднимают ко мне попорченные морды и внимательно слушают. Дрябнуть еще кагору и забабахать им мессу от тетушки Эйприл?       После того, как я нашла заначку еще из пары бутылок винца за алтарем, во мне проснулся зомбопророк, тудыть меня в качель. Усаживаюсь на крыше поудобнее с бутылью и остатками своих припасов и вещаю, точно заправский поп с кафедры:       — Вот вы, ядрен-батон, на ходу разваливаетесь, а жрете как не в себя. И как ваши гнилые кишки выдерживают этакое чревоугодие, гниль вы подзаборная? И все ведь всухомятку, хоть бы кофейком горячим, етишки-кочерыжки, запивали. Хотя нет, вам нельзя. Лопнет тухлый мочевой пузырь и ошпарит ноги.       Стоп, а что это там в отдалении маячит? Уж не машина ли чешет? Разговаривать с зомбями — дело неблагодарное, на все только — «гыр» да «гыр». Эх, как же мне лосяры не хватает, вот был достойный собеседник. Впрочем, я еще спеть паразитам могу, да здравствует великая ливерпульская четверка!       — We all live in a yellow submarine       Yellow submarine, yellow submarine       We all live in a yellow submarine       Yellow submarine, yellow submarine!       А машинка-то остановилась… Кто это ко мне на мессу пожаловал?       Когда машина бодро бибикает, проезжая мимо, а водила вроде бы кричит, что спасет меня (дохлятина так бурно восторгается моей желтой подводной лодкой, что за ее рыками хрен разберешь, кто что говорит), я даже песню обрываю, не допев последний куплет. Ого-го! Меня будут спасать? Что за добрые самаритяне, ядрен батон? Надеюсь, не каннибалы из Терминуса? Впрочем, на месте каннибалов я бы поискала шашлык поаппетитнее и пожирнее, нежели мое бренное тельце. Впрочем, может, они диетическое питание предпочитают?       Машина скрывается за деревьями, и тут окрестности сотрясает взрыв. Зомби тыкаются друг в друга гнилыми шнобелями и падают, точно кегли. Задние ряды начинают пятиться и ковылять в сторону шума. А бабахнуло-то нехило, етишкины пряники! Я и сама слегка съезжаю вниз по крыше. Нетушки, едрит-мадрит, даже не разевайте свои пасти, я вам не галушка в тарелке у Пацюка, чтобы самой в рот прыгать. Я лучше обратно в церквушку — да через дверь, оставшихся ушлепков свинцом угощу. С пинка церковную дверь хрена лысого и полосатого откроешь, но я распахиваю ее так, что двух зомби с хирургической точностью сметает с крылечка. Дробовик выплевывает заряд в поворачивающиеся ко мне хари.       — Лови, фашист, гранату! — радуюсь я, проскакивая мимо, и рысью несусь к дороге, награждая по пути свинцовыми подарками особо прилипчивых дохлых кавалеров.       — Садитесь, леди! — орет водитель.       Иногда даме не к лицу ломаться и отказываться садиться к незнакомцам в машины. Прыгаю на сиденье:       — До чего ж бодрит такой зомбофитнес, ядрен батон!       За рулем — дедулька в возрасте, но сразу видно: бес с его ребром — в тесном симбиозе. Опаньки, у него еще и внучок имеется? Едрит-мадрит, чем же он его кормит в нынешние-то времена, что у мальца щеки шире *опы? Надеюсь, не встреченными леди и джентльменами?