Фиолетовое небо

Я выхожу, и солнце бьёт в глаза. Такое близкое и такое невидимое. Я знаю, что когда-то Солнце было очень далеко. И что оно сильно пекло. Но это было во времена Земли. Сейчас её нет. Хотя, если я взгляну на небо, увижу прошлую человеческую планету, как желто-голубой отблеск. Как жаль, что мы её бросили. Это будет очень долгая история. История под фиолетовым небом. Я направляюсь на работу. Самое странное место на Новой планете — я работаю в Библиотеке запахов. Все жители Новой планеты считают это огромное здание абсолютно бесполезным. Но здесь хранится История; кто здесь живет — бездушные клерки-рабы? Для них слово «духовность» давно забыто. Вы спросите: где книги, музыка, театр? Они не канули в лету, но эти понятия непривычны для бессердечных клерков. Духовность хранят потомки «земных» гуманитариев. Их зовут по-разному: сумасшедшие, хранители, ретро-люди. Их предки, когда переезжали с Земли на Новую Землю, перетащили не свою одежду, а книги, ноты, музыкальные инструменты. Но то, что мы живем очень мало, отняло возможность заниматься литературой, музыкой, живописью, а гуманитариев поставили на физический труд — они вырабатывают электричество, на котором работает машина. К черту духовность — она отнимает много драгоценного времени! - вот наш девиз. Но не мой. Новая Земля — налицо сорвавшаяся попытка суицида человечества. Пришла пора, когда люди поняли, что оказались пленниками в небоскребах на безжизненной Земле. Все деревья оказались вырублены, рыба — выловлена, животные — убиты. Человечество заметило, что люди с трудом доживали до пятидесяти. Кругом они заметили пустошь, моментально заполняющуюся парковками. Планета стала газовой камерой. «Ага! - вдруг спохватились люди, - Как же нам расхлебывать эту кашу?» Вот так и назначили они ученого, который придумал создать искусственную планету. На ее рождение ушло сравнительно немного времени — всего один век. (Я читала, что планеты создавались сотнями миллиардов лет!) Но по человеческим меркам это длилось вечность — семь поколений ученых занималось Новой Землей. Они называли ее ЭСЗ-1, и, как это растолковывают многие, аббревиатура значит «Экстренное Спасение Земли-1». Прохожу два квартала, смотря в небо. Население такое плотное, что кварталов очень мало, в редких переулках тесно — помещаются только два человека, каждое здание — в сто этажей. Триста лет существования Новой Земли лифты не останавливались ни разу. «К черту ошибки — они отнимают много драгоценного времени!» – так говорится про все. Здесь все продумано до мелочей, на ошибку нет права — она отнимает не только секунды, но и вызывает переживания, а из-за переживаний нарушается рабочая деятельность, и это тоже отнимает время. Кстати, размышлять, что я сейчас и делаю, тоже запрещено — так можно проехать или пройти мимо работы или школы, и снова потерять время. Но я игнорирую очередное «К черту мысли — они отнимают много драгоценного времени!» и гляжу на небо, которое небоскребы подпирают, как Атланты. Почти никогда не льет дождь. После него появляются лужи, люди наступают в них и пачкаются, и им подолгу приходится стирать одежду. «К черту дожди! Они вызывают духовность! К черту духовность — она отнимает много драгоценного времени!» Эта утомительная жуткая фраза глубоко въелась в сознание и живет в моей голове, как дьявол. Дьявол — это шаблон, шаблон — это жизнь на Новой Земле, моя жизнь — дьявол. Поэтому наше небо круглый год светлое. Чаще всего оно голубовато-сиреневое. Наша атмосфера, как и земля под ногами, – искусственная. Семь поколений великих ученых так и не смогли сделать голубое небо, поэтому оно полупрозрачное. Иногда я вижу в небе яркие желтые дуги — это Венера, рядом с которой мы находимся. Порой появляется Марс, полосатая тень Юпитера, Луна... Но Землю я вижу постоянно, и на душе скребут кошки. Мой рассказ будет посвящен проблеме боли в душе. Потому что как бы из нас не выкачивали чувствительность и ранимость, душу из нас не выкачать никогда. Белеет просвет между небоскребами — Библиотека запахов затесалась между громадами своей скромной трехэтажной миниатюрностью. Среди тротуара и домов песочного цвета, она единственная была деревянной. Работая в этом заведении половину своей жизни, я каждый день приходила сюда в удивлении, почему Библиотеку не снесли. Нет, я не хочу лишаться лучшего места в этом мире. Меня вводит в заблуждение еще один девиз знакомого типа — «К черту запахи! Запахи порождают ностальгию! К черту ностальгию! Она порождает духовность»... А продолжение уже известно. Что меня еще сильнее вводит в заблуждение — слово «черт». Есть Черт, а есть Бог, значит, это религия. А религия — это тоже духовность. И на этом моменте мозг начинает кипеть — то ли от негодования, то ли от... Скорее, от негодования. Я поднимаюсь по ступенькам. Деревянные двери-купе открываются незадолго до того, как я забираюсь на последнюю ступень. Я вбегаю в Библиотеку, и мое сердце начинает трепетать от радости — я люблю свою работу! «К черту любовь!..» К черту идиотские лозунги! Я прохожу в темное здание с высокими потолками. Наверху висят железные балки и жерди, освещаемые уличным светом, проникающим через окна лицевой стороны здания. Каждый день я поднимаю голову для того, чтобы посмотреть туда, но зачем — не знаю. — Привет, Ги, - за стойкой стоит Линдси, моя подруга, и приветствует меня. Она называет меня Ги, потому что мое полное имя — Августа, но каждый раз произносить его полностью не шибко удобно. Тем более, оно отнимает «много драгоценного времени». Я зову Линдси по-разному: Ли, Лин, Линди, Линда, — в зависимости от ситуации. Мы с Лин ровесницы. Находимся в зрелом возрасте — нам двадцать. Мне уже давно пора замуж, потому что вроде как цель нашей жизни — просто вывести потомство поскорее. Усугубляет ситуацию еще и то, что годы на Новой Земле исчисляются немного по-другому, они идут быстрее. У каждого человека есть карманный органайзер-телефон. Помимо звонков и будильника основной функцией является калькулятор. Потому что мы даже не запоминаем, сколько нам лет, ведь ведется два летоисчисления: по-старому и по-новому. А на калькуляторе можно все посчитать. А еще мы не тратим время на то, чтобы решать примеры столбиком, и не заворачиваемся над алгебраическими исчислениями — многочлены существуют для тех, кто собирается связать жизнь с инженерией. Все остальные курс арифметики проходят за четыре года, и алгебру — за два. Так, я сильно отвлеклась. Я похожу к стойке и нажимаю на красную кнопку. Это значит, что я пришла на работу вовремя. — Привет, Лин, - выдыхаю я и стягиваю пальто. Вскоре оно оказывается на вешалке. — Ну, еще один недуховный день в духовном месте? - уныло протягивает она свою дежурную, но очень точную фразу. И я соглашаюсь. Линдси просто стоит на стойке, как секретарь. «Просто» — не в смысле, что она ничем не занимается. Дело в том, что просто — работа, связанная с умственным трудом, а серьезно — с физическим. Это наш своеобразный диалект, но я с ним не соглашаюсь, потому что считаю, что всякая работа серьезна. Я беру свою карточку, удостоверяющую личность. С помощью этой штучки я могу попасть в любую точку этого волшебного места. Но мое задание на сегодня — проверять, все ли запахи на месте. Наша Библиотека работает не по системе «одолжил книгу на месяц». Это скорее архив, даже музей, в котором собрана полная коллекция запахов. Я даже не в курсе, сколько их здесь. В общем, если бы Коко Шанель не была похоронена тысячу лет назад на другой планете, а жила с нами, обзавидовалась бы такой парфюмерии. Мы открыли формулу, которая не дает запахам исчезать. Можно слушать их до скончания веков, но он не ослабеет. К сожалению, эта формула необъяснима, но вполне реальна. Проверяю по компьютеру, что все на месте. Потом сама осматриваю длинные полки, длиной в двадцать метров — заканчиваются под потолком. На месте пропавшего запаха горит красный цвет — жутко злой и агрессивный, я считаю. Но по пути я «вслушиваюсь» в запахи. Сирень. Чтобы увидеть ее, нужно ехать за городскую линию. Наша планета — это один город. Две трети планеты занимает город, а остальное — лес. Там цветет все и всегда. У нас нет времен года. Но мы увезли с Земли сирень, чтобы радоваться запаху — ознаменованию кануна лета. Каждый раз, когда я думаю о сирени, мой разум затуманивается, как будто я пила вино. (Алкоголь тоже отнимает много драгоценного времени, но его не посылают к черту, потому что пить маленькие дозы, чтобы снять напряжение, можно). Снег. Самый пресный запах. Я думаю, что именно этого запаха не хватает для теплоты, несмотря на то, что это холодный лед. Я думаю, что так пахнут души. Или пахли когда-то, когда были духовными. Если бы мои мысли услышал клерк, пожаловался на меня правительству за тот вздор в голове, потому что наша планета безвкусная, а у людей душ нет. Даже если бы и были, то никак не пахли. Возможно, потому, что им нечем питаться — духовности нет. А еще потому, что почти все живут по принципу «Чего не видно, того нет». Тогда почему все посылают к черту? Черта же тоже не видно. Молоко. Люди считают его преснее снега, но это самый яркий запах — вкус утра. Мы пьем молоко слишком редко, ибо все мы — вегетарианцы. Земляне почти загубили животных, а сейчас мы их бережем, как зеницу ока. И я чувствую этот сладкий летний вкус на кончике языка, очень нежный и пленительный. Весна. Это тоже запах. Благоухание любви, которую никто не знает. Потому что она — духовность. Но она же — человеческое топливо, без которого мы не живем долго. Но объятия и поцелуи, («...к черту их...»), отнимают время. И я, пользуясь магией наследственной памяти, чувствую эхо этого благородного чувства. Я понимаю, что за то, чтобы испытать это чувство вживую, готова пожертвовать жизнью. Весенняя свежесть впитывается в кончики волос, и внутренний голос замолкает. Порох. Еще одна причина, по которой человечество сбежало на другую планету. Люди сбежали из войны, в которую себя же и загнали. Он стали бить друг друга, вонзать не только сталь в грудную клетку, но и злое слово, убивавшее кого-либо похлеще кинжала. Я читала это в запрещенных книгах. Кстати, теперь ссориться тоже запрещено — все отнимает время. И ссоры — тоже духовность. Но война — не ссора и не духовность. Все можно решать мирными переговорами, без нападений и использования пороха. Зачем разрушать города, чьи-то судьбы и семьи, если порох можно зарыть в землю и навсегда забыть о нем? Я закрываю глаза и представляю, как когда-то они друг друга убивали. Вот один подает замертво, потому что снайпер прострелил солдата насквозь. И тут же рыдают его беспомощные дети. Я открываю глаза. Я проверила все. Завтра придут посетители — их очень мало. В основном это гуманитарии и любопытные школьники. Или не всегда любопытные — изредка подростков заставляют приходить сюда и узнавать Историю. Достаточно просто послушать запах — и ты все вспоминаешь. Это невероятно забавная и любопытная штука, но этого никто не ценит. Вскоре наступает вечер. Небо становится темно-фиолетовым, и город загорается желтым. Меня это вдохновляет: небо становится еще красивее со своим нарядом из планет и звезд, в сочетании с огоньками планеты-мегаполиса. Я собираюсь и выхожу из Библиотеки. По другой стороне идет толпа гуманитариев — плебеев нашего общества. Они, конечно, странные, забавные, со своими причудливыми «тараканами» в голове, но язык не подвернется назвать их сумасшедшими. Хотя бы потому, что я — такая же, как они, но мне чудом повезло. Но они счастливы, несмотря на то, что замызганной одежде, живут в мелких квартирках, работают не по специальности. Они смеются — они счастливы быть вместе. Они смеются, хотя смех тоже наказуем. На душе моей скребут кошки, нещадно царапаясь когтями. Я чуть не плачу. Почему люди, на которых так много держалось, просто занимаются выработкой электричества для всей планеты? Почему они бегают по лентам, крутя механизм, как белки в колесе? Почему у них нет нормальных выходных, в которые они могли бы устраивать заседания литературного кружка или собирать оркестрик? Почему книги не презирают только гуманитарии? Я блокирую эти мысли, а то сейчас зареву навзрыд. Я оглядываю отдаляющуюся толпу рабочих и плетусь домой.