Пролог Тобиас/Четыре
Я искренне не знаю, что буду делать. Когда иду со своего теста на способности, гудит голова. Мне предстоит огромный выбор, и я даже не уверен, смогу ли я воспользоваться своим разумом, чтобы совершить это. Всё, о чём я могу думать прямо сейчас, — как убежать от своего отца. И для этого я должен выбрать что-то другое, кроме Отречения. Всё, что угодно, но не Отречение. Только не знаю, смогу ли я… Я не знаю. Я не знаю, смогу ли я принять решение, которое не будет основано на потребностях моего отца. Если я честен с самим собой — я боюсь его реакции. Я всегда боялся его реакции. Пинаю камень и наблюдаю, как он катится по улице. Если бы у меня был друг, я бы постоянно приходил к нему и советовался. Но сейчас… сейчас я один. Со своим отцом… Эта мысль заставляет меня чувствовать себя больным. Я прислоняю свою руку к бетонной стене переулка и вздыхаю полной грудью. Не могу пойти домой в таком виде. Если я это сделаю, то Маркус заподозрит, что что-то пошло не так, а я не могу позволить ему подумать об этом. Хуже не будет, если я скачусь вниз по стене, так как это делалось и прежде. — Беатрис! Это не сложно! Все, что тебе было нужно, это уступить место! Я слышу голоса и плотно прижимаюсь к стене. Не хочу, чтобы меня видели. Члены Отречения лояльны по отношению к моему отцу, что находится за пределами того, что я могу когда-нибудь понять. Если меня увидят, то он будет в курсе, где именно я находился эти несколько минут. Я не хочу, чтобы это случилось. — Почему? Почему я должна отказываться от своего места? Я нуждалась в нём так же сильно, как и он! Я подвернула ногу по пути к автобусной остановке. — Второй голос полон раздражения и досады. —Беатрис! — Первый голос ругает. — Ты должна думать самоотверженно. Не знаю, как тебе объяснить это! Ты должна была уступить место. Потому что это было правильно. — Нет, это был не самоотверженный поступок. Калеб, может быть, я просто не умею быть самоотверженной? — Беатрис, — Калеб отчитывает снова. Я вижу их на другом конце аллеи сейчас. Светлые волосы Беатрис зачёсаны назад в идеальный пучок, а Калеб высокий, с тёмными волосами и крючковатым носом. — Прекрати называть меня по имени, — бормочет Беатрис. — Не знаю, как до тебя донести твоё поведение. Что с тобой? Через два года мы будем проходить тест на способности. Разве ты не хочешь получить результат Отречение? Разве ты не хочешь остаться с мамой и папой? — Конечно, хочу. — Не видно этого, Беатрис, — он останавливается и глубоко вздыхает. — Я буду своей погибелью, если стану твоей навязчивой идеей… — Калеб цитирует ю манифест Отречения. Я знаком с ним, как и Калеб. — Я забуду тех, кого люблю, если я не служу самому себе. Беатрис перебивает его с громким вздохом: — Поэтому я отвернусь от своего отражения, буду полагаться не на себя, а на своих братьев и сестёр, чтобы быть всегда на виду, пока я не исчезну. Да, да. Я тоже знаю. — Ну, может быть, мне оставить тебя в покое на некоторое время, чтобы ты начала соображать лучше? Калеб поворачивается и уходит в противоположное направление. — Калеб! Подожди! — кричит Беатрис ему вслед, но он уже слишком далеко, чтобы услышать её. Она опирается головой о стену и делает глубокий вдох. Её плечи опускаются, будто борьба выходит из неё. Она выглядит грустной, и, как член Отречения, я знаю, что должен подойти к ней и сделать все от меня зависящее, чтобы утешить её, или предложить свою помощь, но я не знаю, как в целом разговаривать с людьми. Даже так: я не знаю, как разговаривать с девушками. Она поворачивает голову в мою сторону и через мгновение или два щурит глаза, а затем отходит от стены. — Что ты делаешь? — её глаза смотрят прямо в мои, что я забываю, почему нахожусь тут. — Кто? Я? — говорю я, с судорожным вздохом. Не хочу объяснять ей, кто я, и уж тем более не хочу, чтобы она меня узнала. Я держу свои глаза перед собой, на земле. — Да, ты. — Э-э… — Я пожимаю плечами. — Ты слышал весь разговор? – Не по своей воле. Вы, ребята, были слишком шумными. Она смотрит на меня мгновение, и я понимаю, что ее глаза напоминают мне коллегу отца. — Ты… ты дочь Эндрю Прайора? — Я знаю ответ, но все равно спрашиваю её. Её лицо мне слишком знакомо, чтобы забыть его. — Нет, — она говорит это так быстро, что понимаю, что она лжет. — Ты… ты врёшь мне? — я немного запрокидываю голову, наблюдая за ней. Не люблю, когда лгут, и это как бы против правил или чего-либо, но мы не в Искренности; но в тоже время ложь — это характеристика, которая в Отречении наиболее не обязательна. Лживый эгоист. Её щёки становятся ярко-красного цвета. — Какая тебе разница, чья я дочь? — Никакая. Я понимаю это, потому что сам не хочу офишировать, чей я сын. Она немного хмурится, скрещивая руки на груди. — Почему ты здесь? — спрашивает она с любопытством, и я пожимаю плечами. — Мне нужно было побыть в одиночестве. Никто обычно не ходит по этому пути, так что я думал… — Сколько тебе лет? — Шестнадцать. Она быстро считает в своей голове, а затем её глаза расширяются. — Как прошёл твой тест? Я едва знаю эту девушку, но что-то в ней подсказывает мне, что я должен рассказать ей всё. Я просто знаю, что я не могу не рассказать ей. — Хорошо. Она поднимает брови. — Ты неважно выглядишь. Она слишком понятлива для своего возраста. — Я получил результат, к которому стремился и который хотел получить. Всё в порядке. Она кивает, и мне кажется, будто она сейчас повернётся и уйдёт, но Беатрис передумывает. — Думаю, что у тебя так или иначе есть выбор. Невзирая на то, что показал твой тест. —…Или на то, чего они хотят. Ни у кого на самом деле нет выбора, Беатрис. Она смотрит на меня, а потом опускает глаза в землю. <tan>— Пожалуйста, никому не говори, что слышал. Пожалуйста. — Я замечаю, что прядь ее волос выбилась из пучка, но перевожу свои глаза на неё. — Конечно. Если ты пообещаешь мне, что никому не скажешь, что видела меня здесь. Она слегка кивает. — Договорились. Я поднимаю руку и убираю крошечную прядь волос ей за ухо. — Увидимся позже, Беатрис, — поворачиваюсь, чтобы уйти, но она окликает меня. — Эй! Ты знаешь, как меня зовут… А я могу узнать твоё имя? Я качаю головой. — Возможно, в другой раз, — улыбаюсь, и иду вперёд по аллее к дому, со странным шумом в своей груди, который я толком не могу объяснить.День выбора
Мой отец кивает мне, и я точно знаю, чего он ждёт от меня и чего хочет. Я смотрю на чаши перед собой, и нахожусь в таком же замешательстве, в каком был и вчера. Если я выберу Отречение — петля на шее. Но какие фракции подходят мне? Дружелюбие? Я буду чувствовать себя так же — задушенным. Искренность? Я умею лгать. Эрудиция? Тест посвящения меня очень пугает. Бесстрашие? Возможно, Бесстрашие. Мои глаза мечутся между двумя чашами. Горящие угли или серые камни. Я чувствую, что не могу дышать. В Отречении мой отец… Но и в нем находится четырнадцатилетняя девушка со светлыми волосами по имени Беатрис Прайор, которая зажгла маленький свет внутри меня вчера. Я надрезаю ножом по внутренней стороне ладони и протягиваю свою руку между двумя чашами. Я Бесстрашный? Или Отречённый? Прежде чем я успеваю сделать реальный выбор, кровь стекает с моей ладони на спокойные серые камни. Я слышу вежливые хлопки от членов Отречения, и понимаю, что мой выбор был сделан. Я из Отречения. Отец будет преследовать меня всю оставшуюся часть моей жизни. Я поворачиваюсь к своей выбранной фракции и вижу своего отца, который улыбается. Конечно, он улыбается: всё идёт по плану, и тогда мой взгляд улавливает светлые волосы. Она вежливо хлопает вместе со своим братом и родителями, которые сидят рядом с ней. Может быть, Отречение не будет петлёй. Может быть… Просто может быть что-то хорошее из этого выйдет.Обед
Я сижу за кухонным столом, мой взгляд направлен в дерево, когда Маркус разговаривает со мной: — Я хочу, чтобы ты знал, что я горжусь тобой. — Он трогает меня за плечо и сжимает слишком сильно. — Теперь ты мужчина, Тобиас, и я буду относиться к тебе, как к нему. После этих слов я смотрю на него. Означает ли это, что он бил меня, потому то не считал меня достаточно самоотверженным? — Я строг к тебе, Тобиас, потому что хочу, чтобы ты был лучшим человеком, которым можешь быть. Конечно. Лучший человек, по-видимому, с чёрными глазами. — Я сделал так, что твоя общественная служба будет проходить со мной, в моём кабинете. Мой рот мгновенно становится сухим. Инициация в Отречении — это тридцать дней общественных работ, а затем разделение трапезы. Я думал, по крайней мере, тридцать дней мне придётся быть вдали от своего отца. Ясно, я был неправ. — С тобой? — говорю я, мой голос хриплый. — Каждый день? — Да, Тобиас. Я научу тебя всему, что знаю сам, чтобы в один прекрасный день… ты смог пойти по моим стопам. Мне теперь понятно, что я должен был выбрать Бесстрашие. Я не могу это делать. Я не смогу это терпеть ещё один день. Резко встаю, и Маркус поднимает свои брови. Он не спросит меня о том, что я делаю, но знаю, что я должен ему сказать: — Я… Я пойду к себе в комнату. Не хочу беспокоить тебя перед вечерней трапезой. — Тобиас, — говорит он тихо, — ты теперь мужчина и должен поступать так же. Я иду сегодня по работе на ужин, и ты пойдёшь со мной. Я шокирован, даже не объяснить, как я себя чувствую. Маркус никогда не хотел, чтобы кто-то знал о моём существовании. Поход на рабочую трапезу разрушит всё, что он строил. — Я иду с тобой? — Да. Я медленно опускаюсь на прежнее место. — Куда? — Домой к Эндрю Прайору. Ты, возможно, знаком с его детьми, Беатрис и Калеба Прайор. Беатрис. — Нет, я никогда не встречался с ними. Это единственное, что я могу держать в себе. Единственное, чего Маркус не коснётся. Так что Беатрис заставляет меня чувствовать это. — Мы пойдём через час, — просто говорит он, а затем удаляется наверх по лестнице в свою комнату, оставив меня одного оторопевшим.Дом Эндрю Прайора
В домах Отречения не так много отличий, поэтому, когда мы входим в дом Эндрю Прайора, мне кажется, что в свой собственный. Его жена Натали открывает нам изящно дверь и встречает нас. Первое, что она спрашивает, — хотим ли мы чего-нибудь выпить, мы оба отвечаем «нет», и тогда она ведёт нас в столовую. Беатрис накрывает на стол, её волосы собраны снова в идеальный пучок. Она поднимает на меня глаза, когда мы входим в комнату, но отводит их так быстро, что я даже не совсем уверен в том, что это происходило. — Беатрис, ты знаешь Маркуса и его сына Тобиаса? Она смотрит на нас, а затем немного кивает. — Здравствуйте. Её брат входит в комнату, держа миски с едой и размещает их на столе, и Натали представляет его таким же образом. Я не должен вникать в то, о чём Маркус и Эндрю разговаривают за ужином. Это всё рабочий разговор, и я боюсь ходить с Маркусом каждый день в его кабинет. Прежде, чем я понимаю, что тарелки убраны, Беатрис и Калеб направляются на кухню, чтобы помыть посуду. Я касаюсь плеча Калеба, когда он собирается уйти. — Позволь мне… Ты всё равно так много уже сделал. Калеб качает головой. — Нет, нет, я не могу. Ты же гость. Классический Отречённый. Если я буду настаивать, это будет происходить вечно, и я всё равно услышу отрицательный ответ. — Пожалуйста, — настаиваю я. — Мне нужно некоторое время поразмыслить после ужина, и посуда всегда помогает мне делать это. Калеб мгновенно кивает. — Конечно. В связи с этим самоотверженный Калеб отказывается от мытья посуды, отдавая её мне. Я следую с Беатрис на кухню; она избегает моих глаз так, как может, когда моет посуду и передаёт её мне для вытирания. — Так… — говорит она тихо, — Ты выбрал Отречение. Это был твой результат теста? Я быстро оглядываюсь позади себя, просто чтобы убедиться, что мой отец и Эндрю по-прежнему озабочены. Их голоса доносятся до кухни. — Да, — говорю я, протирая полотенцем тарелку. — Значит, ты сделал правильный выбор, — тихо отвечает она. — Я не контролировал себя, когда делал выбор, — говорю я, прикусывая свою нижнюю губу. Она роняет тарелку в раковину. — Что? — Трис смотрит на меня, как будто не верит моим словам. — Я просто имею в виду… Я не знаю, принял ли я правильное решение. Она берёт в руки тарелку, которая упала, и начинает мыть её снова. — Почему ты так волнуешься? — спрашиваю я с любопытством. — Почему ты думаешь, что я беспокоюсь? — отвечает она. Я пожимаю плечами. — Ты трёшь тарелку, как будто делаешь что-то ужасное. Она испускает вздох, но не реагирует. — У тебя есть два года, прежде чем тебе придётся беспокоиться об этом. Она перестаёт мыть посуду и смотрит на меня. — Ты слышал мой разговор с братом. Ты знаешь, почему я боюсь. Я даже не близка к тому, чтобы стать членом Отречения, и я не хочу оставлять свою семью. «Как странно, — думаю я, — иметь семью, которую ты никогда не захочешь оставить». — Возможно, я смогу помочь тебе. — Помочь мне стать лучше в Отречении? Я сомневаюсь — Калеб пытался. — Да… — я кладу полотенце. — Но он — твой брат. Снисходительность — это часть игры. Так не будет со мной. Она мгновение смотрит на меня. — Я не знаю. Мы будем проводить много времени вместе. Это сочтут неуместным. Это правда. Мужчины и женщины — вне семьи — не должны проводить много времени вместе, особенно потому, что я совершеннолетний, а Беатрис ещё только четырнадцать. — Да. Будет неуместно, если я буду ухаживать за тобой. — Она роняет ещё одну тарелку в раковину и издаёт громкий топочущий звук. — Беатрис? — кричит Натали из столовой. — Ты в порядке? — Да, мама. Отлично! — кричит она в ответ. Беатрис смотрит на меня, её щёки стали красными. — Ухаживать? Ты хочешь ухаживать за мной? Я немного пожимаю плечами. — Ну, может, не сейчас. Когда ты повзрослеешь, может быть. После твоей Церемонии выбора. Она смотрит на меня и затем протягивает мне последнее блюдо для просушки. Я вытираю его идеально и потом поворачиваюсь к ней, ожидая реакции. — Почему ты думаешь, что я выберу Отречение? — спрашивает она. Я пожимаю плечами. — Беатрис? — Калеб высовывает свою голову на кухню. — Мама ждёт нас в гостиной. — Она кивает, когда Калеб исчезает в другой комнате. Беатрис смотрит на меня. — Я приму твою помощь, — говорит она спокойно и уходит в комнату, в которой исчез Калеб.