Страх

Сильные, почти что грубые и болезненные толчки, рваный выдох сквозь сжатые губы и шипение. Хриплый смех. Проворный гибкий язык слизнул капельку пота с виска. - Больно? Лишь тихое шипение в ответ. Он не хотел показывать слабость никому. Особенно ему. Особенно сейчас, в этот момент. Страх перед этими насмешливо яркими алыми глазами, сейчас больше похожими по цвету на его бордовые волосы. Ужас перед надменной улыбкой и обманчиво тонкими цепкими пальцами, сжавшими запястья до онемения и багровых гематом утром. Панику перед черной меткой печати на идеально белой коже. Он ненавидел себя за слабости. За то, что не мог устоять перед окровавленным шармом, пропустив к сердцу того, кого не стоило пускать. Он ненавидел себя за собственные сомнения. За свою беспомощность перед этим существом. Он ненавидел себя за то, что пустил его в свою спальню, когда тот вошел, потеснив хозяина плечом и вещая что-то про нереализованные желания и незаконченные дела, а он стоял, не в силах оторвать взгляд от изящных тонких пальцев, небрежно снимающих одежду. Он ненавидел себя за то, что это существо, уже нагое, одним шагом преодолев расстояние до него, играючи приподняло его в воздух за ворот домашней рубашки и бросило на разобранную перед сном постель, вырвав полупридушенный выдох. Дорогая тонкая одежда полетела на пол под руками этого создания, без боязни испачкать или смять. Ему подумалось, что стоило захватить с собой цепи: его темпераментная подстилка могла многое учудить, а в процессе неудобно держать ее за запястья. Ему нравилось видеть этот безотчетный ужас в припыленных серых глазах, смешанный с ожиданием. Ему нравилась эта белая до болезненности, нежная кожа аристократа, на такой ярче всего будут видны засосы, оставленные небрежным соперником. В его руках было гибкое сильное тело с его карминноволосым обладателем, таким послушным и покорным, что хотелось проверить, жива ли эта безупречно прекрасная кукла с волосами цвета дорогого вина. И он не мог отказать себе в удовольствии оставить свое клеймо чуть выше ключицы, чувствуя, как под губами бешено бьется жилка. Страх, опьяняющий своей вседозволенностью. Не было чувств. Лишь покорность одного, страсть и влюбленность, ненавистные и презираемые, и потребность другого, давно раскусившего своего оппонента и желавшего заставить строптивца признаться. Небрежная подготовка в пару минут была чистой формальностью, и красноглазый, закинув ноги своего соперника на свои бедра, сделал первый шаг. Боль была обоюдной и весьма острой, и его карминноволосый оппонент жмурил глаза и кривил искусанные в кровь алые губы, невольно напрягаясь, капля пота блеснула в свете бесстыдной луны и скатилась осколком света, теряясь в роскошных густых прядях, багряной волной рассыпанных на подушке. Ему надо было расслабиться. Тогда боль должна была стать тише и меньше. Не было ничего приятного в ощущении внутри себя фаллоса, особенно в непредназначенном для этого месте, тем более у девственника-мужчины. Это было больно, казалось, ток пробивает нервы, сводя судорогой тело. Но мышцы послушно расслабились, и чувство заполненности стало не таким болезненным, даже в чем-то весьма приятным. Первый, второй. Он был лишь немного удивлен, что его вечный соперник оказался девственным, в его-то возрасте и с такой весьма смазливой мордашкой. Небольшое изменение угла - и вот уже ало-черные глаза распахнулись так, что, казалось, глазные яблоки просто вывалятся. В голове мелькнула мысль, что это будет выглядеть весьма не эстетично, но он просто не мог оторвать взгляд от этих зрачков, в которых страх смешался с почти детским изумлением. Кто бы мог подумать, что эта ледяная скала может быть эмоциональней простого подростка? Он только и мог, что широко распахнуть глаза и чуть приоткрыть губы, судорожно и хрипло выдохнув. Боль отступала маленькими порциями, уступая место новому и непознанному доселе ощущению, заставлявшему немного выгнуться и двинуться навстречу. Знание того, на какую железу давила пульсирующая от возбуждения плоть, не давало существенной информации. Казалось, что все факты, распределенные по полочкам, внезапно рассыпались и смешались осколками цветного стекла, когда-то бывшего витражом удивительной красоты. Хаос мыслей обострял ощущения и чувства, и он с удовлетворением увидел свое отражение, встрепанное и с распухшими от укусов губами, в этом черном зрачке, сейчас смотревшем без насмешки и привычного концентрата ядовитой издевки. Ледяная маска крошилась алмазной пылью и стеклянным крошевом рассыпалась, обостряя удовольствие. Хотелось обнажить свои нервы и пропустить удивительное чувство экстаза по всему телу, до судорог и насыщения. Это было сродни полету. Бесконечное чувство невесомости и удовольствия. Никто из них не заметил, как отпущенные руки с браслетами синяков вцепились в худые острые плечи, притягивая ближе, а губы опалило чужое дыхание. Они почти не слышали пошлого влажного звука движущихся тел. Они прерывисто и тяжело дышали, и лишь иногда с чьих-то губ срывался хриплый несдержанный стон. Пусть к утру на простыни будут кровавые следы, а ткань - безбожно мокрой и изодранной, сейчас одно тело выгнулось в экстазе, вслепую находя губы и глуша в них полукрик-полустон, а второе лишь в пару движений догнало своего оппонента, по инерции еще двинувшись пару раз и едва не падая на соперника. Одному ночь запомнится невозможностью подняться наутро без боли, а второму - глубокими болезненными царапинами от ухоженных ногтей, идущими от плеч к лопаткам. Утром и днем они снова продолжат свою игру. - Конфетку, герцог? - Ненавижу сладкое... - и пусть его уже давно не раздражает карамельный вкус их поцелуев... Как и первая ночь, запомнившаяся клубничным запахом его страха и солено-сладким ароматом крови от поцелуев.