Sedated

      Утри слезу. Так, умница, иди вперед. Да не беги так. Они что-то почуют. Как крысы. Набросятся всем скопом. От них не убежишь, не спрячешься, они достанут везде. Блять. Звучит, как паранойя. Просто не сбавляй шаг, иди вперед, туда, где люди, туда, где безопасно.       Поправляю толстовку, смотрю, чтобы рукава были туго завязаны на поясе, скрывая задницу. Куда иду и что собираюсь делать дальше – не имею ни малейшего понятия. После смерти отца дом перестал быть домом, и пришлось переехать к кузине матери Вэнди в Оклахому. Кажется, это у нас семейное – припизднутость. Тетка тоже та еще мразь, а ее мужик, кажется, драгдиллер. Теперь я еще дальше от брата - Диди в Пенсильвании, вырвался из нашего захолустья два года назад.       От мыслей о брате набежали злые слезы. Этот урод обещал забрать меня спустя год, но даже не пишет. Черт. Как будто мало мне сейчас поводов для рыданий.       Выхожу на освещенную улицу. Стемнело меньше часа назад, люди неторопливо снуют туда сюда, живут. Замедляю шаг, пытаюсь слиться с толпой. По-моему, получается не очень. Успокаиваю дыхание, как учили в видеокурсе йоги на ютубе. Иду прямо к дешевому, задрипанному мотелю на окраине. Благо, не далеко.       Дохожу за минут сорок, но кажется, будто прошли мгновения. Слишком сильно концентрировалась на том, чтобы не привлекать внимание.       Подхожу к зданию администрации. Шипение взломанного кабельного и звуки мыльной оперы про Пабло, который любил Лизетт, но женат на Софии. Подхожу ближе, замедляя шаг. Немолодая темнокожая женщина в очках для зрения. Короткие седые кудряшки и фиолетовая помада. Пытаюсь понять, о чем мне это говорит, но в голове та обезьянка с барабанами.       - Извините, - выдавливаю, прочищая горло. – Можно сходить в туалет?       Она окидывает меня оценивающим взглядом и бросает:       - Самый дешевый номер – восемнадцать баксов за ночь.       Краснею.       - У меня нет денег, можно мне просто в туалет?       Она приподнимает брови и снимает очки, разворачиваясь ко мне всем корпусом:       - Деточка, ты думаешь, что мы тут занимаемся благотворительностью?       И отворачивается, прибавляя звук.       Я морщусь и смаргиваю жалкие слезы. Рыдания подступают к глотке, душат длинными сальными пальцами, выкручивают внутренности и обрывают голосовые связки.       - Меня изнасиловали, - вырывается лишь хрип.       Теткина спина каменеет, она выключает телевизор совсем и на мгновение, перед тем, как она начинает говорить, устанавливается глушащая тишина.       - Пошли за мной, - встает и куда-то ведет.       Мне уже плевать. ***       Раздеваюсь. Клодетт отводит в свою комнату и показывает рукой на дверь. Здесь ванна, не душевая. Редкость. Довольно яркий свет, унитаз без крышки и маленькое зеркало над раковиной.       Боль глушилась адреналином, но теперь накатывает волнами снизу. Тянуще, неприятно. Стягиваю джинсы и смотрю на расплывающиеся красные пятна с изнаночной стороны. На трусы смотреть страшно. Стягиваю их, не глядя, и кидаю в таз с холодной водой. Клодетт обещала принести мне одежду. Грязная майка летит следом за штанами, а вот толстовка вполне чистая, ее можно оставить.       Неловко повожу ногами и смотрю на наливающиеся синяки на бедрах и талии. Кажется, будут сходить долго. Залезаю в набранную ванну. Вода чуть теплая и приятно успокаивает кожу. Пока не начинает щипать внизу. Сразу становится некомфортно и хочется вылезти. Развожу ноги в коленях пошире, настолько, насколько позволяют бортики, и смотрю, как поднимается окрашенная алым вода, смешиваясь с обычной желтоватой. Морщусь, стараясь не реветь, и опускаю руку туда. Провожу по внутренней стороне бедер, пальцы скользят по отмокающей крови, в воде появляются кусочки цвета ржавчины. Наконец, ноги чисты, осталось самое страшное. Слезы щекочут шею, я закусываю губу и касаюсь коротких волос на лобке. Страшно. Смотреть не хочется, даже если бы и был способ, но невозможность пугает больше. Куда проще, когда есть выбор. Ты можешь решить, что он не навязан страхами и сомненьями и сделать вид, что это выбор здравого рассудка и холодной логики. Да. Конечно.       От прикосновений пальцами щиплет еще больше, короткими разрядами тока проходясь по позвоночнику. Наклоняюсь над сливом и вытаскиваю пробку. Вода начинает медленно уходить, заворачиваясь водоворотом. Всплывшие красные кусочки чего-то, о чем я не хочу думать, начинают утекать, двигаясь с неохотой.       Я беру душ, настраиваю воду и аккуратно навожу ее чуть выше лобка, начиная тереть. Надо сосредоточиться и не рыдать. Наконец, вода стекает с засасывающим звуком и осталось только то, что течет из слабого напора душа. Красный, как от кисточки, измазанной в красной краске, в банке с водой, цвет воды сменяется обычным, и я беру в руки мочалку. Надо стереть, содрать с себя весь налет от мерзкого хахаля Вэнди, от его рук, сжимающих маленькую грудь и жадно лапающих бедра, от его губ, наверняка оставивших засосы на шее – мне страшно смотреться в зеркало, от его отростка, врывающегося в мое тело... Жаль, что воспоминания нельзя выскоблить той же мочалкой. ***       - Он тебя порвал, - заключает женщина.       Я лежу на кровати в одной из выстиранных футболок, которые оставляли съезжающие жильцы. Рядом валяются несколько шорт на выбор, а Клодетт только что поднялась от моих раздвинутых ног. Я закрываю лицо руками и надавливаю до кругов в глазах. Выдыхаю и поднимаюсь. - Сильно? - Болеть будет, - женщина хмурится и, порывшись в ящике за зеркалом в ванне, протягивает мне тюбик. – Дважды в день мажь, и заживет быстрее. Я лишь усмехаюсь: - Все равно нет смысла. Она приподнимает бровь. - Мне некуда идти, - поясняю. Клодетт поджимает губы и подхватывает одни из шорт. - Надень вот эти. Оранжевые, как те цветы, которые я таскала на могилу отцу. Только застиранные, потрепанные. Старые. Но оранжевые. Мама, до всего этого дерьма, говорила, что это цвет надежды. Не знаю, верить это или нет, но то, что Клодетт подала именно их, определенно было знаком. - Спасибо, - прижимаю обновку к груди и, кажется, зависаю. - Как тебя зовут-то? - Ева. Но можете звать меня Ив. - Спи тут, - она машет рукой и выходит до того, как я успеваю что-то сказать, выключив на выходе свет. Я сижу еще пару минут на кровати, пытаясь отойти. Меня не выгнали. Блядская карма решила наконец-то поработать на меня. Боженька, видно, отошел за печеньками, не поставив мою игру на паузу, а теперь вернулся и разгребает натворенный в авторежиме пиздец. Мне только на руку. Сворачиваюсь в клубочек прямо поверх покрывала, вытащив только подушку, чтобы обхватить ее рукой. Думала, что не буду спать по меньшей мере месяц после этого мудака, но засыпаю почти сразу. Последней мыслью было то, что хрен я сдамся.