Sedated

      Тиканье часов. Плохо закрученный кран в раковине на кухне. Звуки набатом бьют по ушам, отдаются многоголосым эхо в пустой черепной коробке. Главное – подняться. Поставить тело в более или менее вертикальное положение и надеяться, что приступ тошноты пройдет. Где там валялась мятная жвачка?       Шаг, еще шаг – кажется, до туалета не десять метров, а пара кварталов. Господи, когда же пройдет голова.       Марево сигаретного дыма, больше похожее на туман, колышется от дыхания. Надо потом открыть окно. Если бы не легкие курильщика – хер бы продержался так долго. Вашу мать, старею – бухать уже не круто.       Рядом с толчком стоит бутылка бурбона – кажется, с позапрошлого дня, когда те самые полбутылки на пустой желудок попросились обратно. Мельком отмечаю, что надо допить. Но потом. Не сейчас. От мыслей об алкоголе опять замутило.       Звук спускаемой воды оглушил похмельную голову. Схватившись за косяк, выбираюсь из маленького, еле развернуться, туалета, и иду на кухню. Блядский холодильник предлагает на выбор кетчуп и открытую, начинающую вонять банку сардин. Предатель. Никакой надежды на тебя.       Выходить из дома не хочется, даже ради хавчика. Срать. Достаю из пачки Marlboro – красиво жить не запретишь – сигарету, прикуриваю от газовой плиты, привычно уворачиваясь от вспыхнувшего пламени, и делаю затяжку. Табак медленно тлеет и еле заметным приведением поднимается к потолку. За окном пустынная дорога. Блять. Неужели все наконец-то сдохли? ***       Стук в дверь. Хлипкая деревяшка ломается каждые пару дней и держится на скотче и прошлогодних газетах.       – Открывай, – почти ничем не приглушенный ор.       А я лежу на полу в коридоре и пускаю колечки дыма. Вместо колец получаются завитки, но они тоже завораживают.       – Я вышибу дверь, если ты не откроешь, пидрила, – ни толики угрозы в голосе.       – Вставить потом не забудь, – слабо откликаюсь и делаю глоток бухла из сортира.       Господи. Как я докатился до этого?       Входную дверь аккуратно снимают с петель. Раздается мерзкий скрежет несмазанного железа. Во всем нужна смазка. Смазка, Диди.       – Придурок, – коротко бросает вошедший и с кряхтением принимается ставить дверь обратно.       – Сам такой, – отзываюсь я и вновь вливаю в себя бурбон. Из бутылки выплескивается слишком много, заливаясь в нос и стекая на пол, но мне так неебически лень подниматься для глотка.       – У тебя есть пожрать? – он переступает через меня, как бы невзначай пнув, и бредет на кухню.       – А когда-то было? – фыркаю и тушу сигарету об пол.       – Сколько ты не выходил из дома, долбоеб? – открывает и закрывает холодильник. Вздыхает. Идет обратно.       – Пару дней, – хмурюсь, а он саркастично поднимает брови. – Плюс-минус пара недель, – сдаюсь.       Он подходит ко мне и рывком поднимает на ноги. Меня слегка шатает, но рука уверенно сжимает бутылку.       – Мы идем на улицу. На свежий воздух, – не реагирует на мой слабый смешок. – Заткнись.       Он не отпускает меня, потому что иначе я свалюсь обратно. Потому что мне срать. Как же мне на все срать.       – Либо ты надеваешь штаны, либо мы идем прямо так, – он ведет носом и округляет глаза, явно имея в виду мои не первой свежести боксеры.       Зато от Келвина Кляйна, хуле.       – Ты заебал, Чед, серьезно, – бормочу я, пока друг тащит меня к куче сваленной одежды.       Он натягивает на меня джинсы и бурчит, что я совсем потерял человеческий вид. А я думаю о том, что давно не смотрел видео с котиками. ***       Вонь. Почему везде вонь? Может, у меня что-то с рецепторами? Господи, я еще помню такие слова. Мама была бы рада. Или нет. Ебнула бы табуреткой и заорала, чтобы я забыл все умные словечки. Да, это больше похоже на матушку. Надо ее навестить, что ли.       Чед тащит меня за руку вперед, не давая остановиться и перевести дух. Пошто он меня не любит? Это я, кажется, спрашиваю вслух.       – Потому что ты долбоеб, – отвечает он, не оборачиваясь.       Он бы понравился моей маме.       Воображение дорисовывает неловкие представления, семейные ужины, кольцо с вот-такенным бриллиантом и свадьбу. На мыслях о Чеде в фате (я ж альфач, я по-любому буду сверху) я ржу. Друг оборачивается на меня, хмурится, но ничего не говорит.       Надо заканчивать курить.       Или нет.       Нащупываю в кармане джинс косячок. А жизнь, оказывается, не такое говно, каким хочет казаться. Как выебистая сучка – воротит нос от обычного работяги, от которого воняет дешевым пивом, а не ее любимым Шато Мутон-Хуетон ценой в небольшой домик на побережье, но стонет точно также, как любая портовая шлюха.       Давно не трахался. Надо сказать Чеду.       Мысли возвращаются к фате и щербатой улыбке друга под ней. Приступ смеха накрывает с головой, легкие не выдерживают такого издевательского отношения и, кажется, отказывают. Я задыхаюсь, не переставая, впрочем, ржать, падаю на колени, и последнее, что я вижу – нависшее надо мной обеспокоенное лицо друга. ***       Я лежу на траве. Она мягкая, на вид сочная и очень-очень зеленая, слабо покачивается от несуществующего ветерка и щекочет раскрытые ладони. Я разглядываю облака, как любила делать моя первая девушка - на что они похожи. Лиза выдумывала разномастных зайчиков, котиков, сердечки-пердечки и прочую романтическую поебень, а я смотрел, как колышутся ее сиськи каждый раз, как она поднимала руку и показывала на небо.       Вот долбоеб.       Чего только парни не терпят, чтобы девушка перестала тупить и дала.       Откуда-то справа веет едой, и сразу адски хочется жрать. Я пытаюсь встать, но сонное и разморенное тело не хочет слушаться.       Срать. Потом поем. Еда никуда не денется. А вот облакам свойственно уплывать.       – Диди..., – слышится голос.       Не вставая, кручу головой. На метры вокруг простирается лишь трава.       – Диди...       Да кто это, блять? Кто смеет нарушить мой покой?       - Диди!       Смотрю на небо. Блаженно лыблюсь – до меня доходит.       – Да, большой брат, да.       – Диди, еб твою мать, очнись уже!       Ударом обжигает щеку, и в следующий момент я просыпаюсь в вонючем пригороде. Чед хлопает меня по лицу. Подо мной старый сраный ковер, мокрый то ли от воды, то ли от мочи. Думать не хочется.       – Бесишь, – свистяще выдыхает друг и откидывается назад.       Я продираю глаза. Наконец, приходит осознание того, где я. От этого хочется сдохнуть. ***       – Вся наша жизнь – череда неудач, приведших к пиздецу, который мы наблюдаем сейчас, - я облизываю пальцы от стекающего соуса из шаурмы.       Чед сгонял к Тони и купил лучшую шаурму на всем Восточном Побережье.       – Ты укурен, – друг давно доел свою порцию пищи богов и теперь комкал в огрубевших пальцах скатанный из обертки шарик.       – И это прекрасно.       Я ненадолго замолкаю.       – Спасибо, – наконец неловко выдаю, приподнимая почти доеденный сверток.       – Найди работу, Диди, – неожиданно серьезно говорит друг. – Когда-нибудь я не смогу вытащить тебя из очередного дерьма.       Еда резко становится мерзкой. Сквозь корейскую морковку проглядываются опарыши, а курица покрывается зеленым налетом. Опять вонь.       С раздражением откидываю только что такую вкусную шаурму.       – Я не куплю тебе новую, – пожимает друг плечами.       Блять. ***       – Расскажи о своем детстве.       Вот она лежит рядом. Красивая. Пьяная. В клубе познакомились.       Помада размазалась еще когда пару часов назад она мне отсасывала в туалете. Сейчас лишь слабые разводы чуть темнее тона кожи. Тушь тоже осыпалась и поплыла. Но всё равно красивая.       Только в душу лезет.       – Как и у всех, – отвечаю. – Любящие родители, дом – полная чаша, или как там сейчас говорят, – забираю у нее самокрутку и затягиваюсь.       – Так уже не говорят, – смеется.       Поворачивается на бок и проводит кончиками пальцев по моему скромному, но проглядывающемуся прессу, намекая.       Подожди, милая. Мне нужно время.       Испускаю смешок, горьковатый дым толчками выходит из легких. Плохая трава. Запах как в той стрёмной русской бане с мутным хозяином и старой проституткой, у которой отвисло все, что только можно, но она упорно предлагала "эксклюзивные услуги". Упасибоже.       – Так и что? – она вырывает меня из дум.       – Ничего. Окончил школу, колледж, сейчас работаю с моим другом Чедом, – бычок летит прямиком в пепельницу.       – Это тот, который был с тобой в баре? – ее бровь приподнимается, а пальчики скользят все ниже.       – Он самый, – я расслабляюсь и закидываю руки за голову. Наслаждаюсь.       – Расскажи еще о себе, – просит она.       Я удовлетворенно хмыкаю.       – У меня была жена, – девушка приостанавливается, и я недовольно хмурюсь. – Она умерла.       Сочувствующий вздох и мягкие пухлые губки, прижавшиеся к моим. Она смотрит в мои глаза, нависнув. Ее небольшая грудь висит прямо перед моим лицом. Коричневатые сморщенные горошины-соски. На вид твердые. Раздумываю секунду над желанием сжать, провести языком, прикусить, но нужно доиграть.       – Сара. Она умерла при родах. Ребенок тоже, – давай, аккуратно, тихо и со свистом выдохни.       Идеально.       Те самые розовые губы мягко ложатся на мою шею, оставляя невесомые поцелуи. Я морщусь и про себя тихо матерюсь. Бабские нежности. Как будто я рад, что мне исслюнявили всю шею. О, да, конечно, давай грудь тоже. Ауч, зачем ты кусаешь мой сосок?! О. О-о-о. А сделай так еще. Да. Умница. Как там тебя зовут?       Она спускается языком между кубиков, проходится по дорожке волос, ведущей вниз, ее грудь мягко касается того, что ниже, и она отодвигает одеяло. Печаль и скорбь на ее лице - фальшивы, и быстро сменяются похотью сучки.       Скажешь, ты не этого хотел, Диди?       О, да, этого. Ее губы проходятся по моему наполовину встающему члену от основания до головки. Она берет его рукой и бьет им по высунутому языку, улыбаясь. Смотрит мне в глаза. Давай, друг, ты же хочешь. Она смыкает губы на головке, посасывая. Смотрю на нее из-под полуопущенных ресниц. От картинки член встает как тот чувак из фильма, где его отправляли в нокаут, а он раз за разом поднимался.       Выписывает восьмерки и какие-то ебаные узоры, спускаясь по стволу губами ниже. Да возьми ты глубже, блять. Толкаюсь ей в глотку, она слегка давится, но не отдергивает голову и не выпускает зубы. Умница. Глажу ее по голове, не надавливая. Она водит языком по выступающим венкам, помогая себе рукой. Слюна капает, течет по стволу вниз, к основанию, девушка размазывает ее, надрачивая. Пару раз она выпускает член изо рта и жадно глотает воздух, чтобы потом вновь насадиться, почти утыкаясь носом в живот. Хорошая девочка. Осваивай глубокий заглот. Ты у меня станешь профессионалкой.       Когда смазки так много, что рука спокойно скользит, обнажая крайнюю плоть, девушка, вспомнить бы имя, обхватывает головку и всасывает в себя воздух, создавая вакуум. Хитро смотрит на меня. Делаю непонятно-восторженное выражение лица, чтобы ее порадовать, и слегка выгибаюсь. Жду, когда наиграется. Она опускается ниже и ниже, зажав член между нёбом и языком. Втянутые щеки вкупе с напряженными красноватыми губами, растянутым вокруг члены - да, ради этого и стоит жить.       Хорошо. Чертовски хорошо. Она двигается вверх и вниз все быстрее, наращивая амплитуду. Ее ручка сначала не попадает в ритм, но потом приноравливается, лаская основание и перебирая полегчавшую с начала вечера мошонку. К чертям вакуум, просто не останавливайся. Пальцы на ногах поджимаются, а рука сама собой тянется к темной макушке, чтобы надавить, заставить взять глубже. Но нельзя. Бабы нежные. Обидятся. Или откусят нахрен. А как отливать?       Она резко останавливается, выпуская сочащийся, мокрый от смазки член с пошлым хлюпающим звуком. Я открываю глаза и хочу уже рявкнуть на дуру, как слышу ее "хочу его в себя" и она садится сверху, с размаха и до конца.       Придерживаю ее за бедра. Она облегченно выдыхает и начинает двигаться. Черт. Вспомнил. Ее зовут Эмбер. ***       – Ну и как она? – Чед лыбится и грызет чипсы.       – Ушла пару часов назад, – пожимаю плечами. Ага. Давай закосим под джентльмена и не будем рассказывать. Пусть помучается, придурок.       – Опять толкал ей про детство в приюте? – друг хрюкает.       Почему я дружу с долбоебом?       – Нет, - потягиваюсь. Мышцы приятно тянет, и дико хочется курить. – Про любящую семью и колледж, – жду реакции. – И про жену, которая умерла при родах.       Чед давится полным ртом своих мерзких луковых колечек, а я самодовольно скалюсь - специально подобрал момент.       – Ты дьявол, – разбираю я сквозь ураган летящих на пол крошек.       Срать. Всё равно мой дом – помойка.       – Зато она сосет классно, – пожимаю плечами и поднимаюсь.       Пойду схожу за сигаретами.