The Good Wife

Сегодня все сговорились против меня. Они шушукаются и строят козни за моей спиной, будто мы снова на Квартальной Бойне. Только теперь этим заняты не Плутарх и Хеймитч. Теперь этим занят мой муж. День сегодня был отменный, пока я этого не осознала. Один из самых лучших дней за очень долгое время. Сегодня мы ждали приезда моей мамы, которую я не видела уже два года, а вместе с ней должна была приехать Энни со своим маленьким сыном — его я пока не видела вообще. Из дому я уходила в таком хорошем настроении, что даже мурлыкала себе под нос песенку. Подстрелив у озера большую лань - причем буквально через четверть часа ожидания в засаде - потом все утро я неспешно удила рыбу, плавала, искала поздние ягоды и поджидала, что, как всегда, явится Рори. Обычно я просто тащу домой лань на себе, но эта была гораздо увесистее, чем обычно, а у меня в последнее время ныло плечо. А кому нужна лучница с больным плечом? Так что я старалась себя беречь. Пит повторял, мне нужно показаться врачу, но я их терпеть не могу после того, как навалялась на больничных койках. И вообще, если уж он так заботится о моем благополучии, ему нужно было сперва подумать, прежде чем начать делать подлости у меня за спиной. Но тогда еще все казалось очень даже славным. Когда Рори, наконец, показался, он легко поднял на плечи лань, будто это просто кролик, и пошел с ней к мяснику, а я несла следом свою ушастую добычу, а также глухаря и охапку полевых цветов, чтобы поставить их на стол. Пит очень любит, когда дом украшен свежими цветами, а так как у нас теперь бывают гости, я, так и быть, приношу их домой. Не то чтобы я их любила — я же вижу цветы на природе весь день — но его они радуют. В самом деле, его так легко порадовать, что мне даже бывает совестно, ведь самой мне порой так сложно угодить. Но прямо сейчас совесть меня совсем не мучает. Ни капельки. После того, как мы оставили лань у мясника, я решила отправиться домой, занести туда кроликов, и потушить мясо — Сальная Сэй открыла мне свой особый рецепт рагу пару недель назад. Пит обожает рагу, но чтобы его приготовить, нужно неотлучно стоять у плиты несколько часов, а их у меня обычно не бывает, если я торчу в лесу. Сам же он в последнее время тоже все время занят, потому что объемы производства в пекарне возросли в несколько раз. Теперь, когда лето кончилось, Вику пришлось вернуться к учебе, хотя уроки он и посещает дистанционно, слушая учителя из Капитолия по теле- или еще каким-то там каналам. Восстанавливать же школу в нашем Дистрикте пока только собираются, тем более что детей вернулось сюда пока немного. Я не то чтобы интересовалась, но Рори сам мне рассказывал, что его брат подался недавно на престижную стипендию Министерства науки, и, если он ее получит, то отправится в Третий и будет там учиться целых семь лет. Глупее не придумаешь, конечно. Надо ли говорить, что я все время спорю с Питом, чтобы он нанял себе в помощь кого-нибудь еще. Но он, естественно, не хочет отрывать людей от восстановления Дистрикта или других занятий, которые позволят им обрести почву под ногами. Вот он и не предпринимает ничего, а только старается все сделать сам и может так уработаться до смерти. Я пыталась ему помогать, но, как показал мой пирог на его день рождения, когда речь идет о выпечке, я безнадежна. К тому же сейчас только я и Рори можем добыть для нашего Дистрикта мясо. Так что, учитывая, насколько теперь Пит загружен, я была весьма удивлена, когда, войдя с черного хода, услышала, что он дома, и болтает в гостиной по телефону. Я вовсе не собиралась подслушивать, но я вообще-то и не шумела, так что вряд ли он понял, что я уже пришла. И вместо того, чтобы зайти и дать ему понять, что я тут, что было бы правильно, я тихонько положила на стол кролика, цветы и ягоды и подобралась поближе, чтобы понять, какого лешего он сейчас дома, а не на работе.  — Слушай, я понимаю, что ты напугана. Это страшновато, но я же тебе говорил еще на той неделе, с этим вполне можно справиться. И, чтобы ты не решила сделать, ты можешь на меня рассчитывать… — говорит он ровно, успокоительно, так, как обычно говорит со мной. Я внезапно ощущаю прилив ревности и подозрительности, которая, конечно, безосновательна, ведь это же Пит. А он настолько верен и надежен… О чем он вообще говорит? С кем это он недавно виделся, кроме как с Джоанной — она преподнесла нам сюрприз, заскочив на денек месяца полтора назад, когда направлялась во Второй. Будто отвечая на мой вопрос, он произносит:  — Джоанна, все хорошо. Никто не узнает. Это только твое решение. Чтобы не свалиться, мне приходится ухватиться за спинку стула. Такое чувство, что вся комната внезапно начала вращаться. Что-то пошло не так, но я совсем не представляю, что именно, и мне так страшно, что ужас сочится у меня сквозь кожу. Что же, черт возьми, могло случиться? Он делает паузу, и я могу расслышать, как на том конце провода Джоанна практически кричит, хотя и не могу разобрать, что именно она сказала.  — Хорошо, я понял. Ты его оставляешь. Это очень здорово, правда. На самом деле просто чудесно, — и сейчас я могу по звуку его голоса определить, что он улыбается той особой улыбкой, которую у него может вызвать только что-то на самом деле очень хорошее, — и ты можешь на меня положиться, я готов тебя поддерживать пока это будет продолжаться… — он снова останавливается. Слышу, как она орет в трубку что-то еще, какой-то вопрос, и теперь Пит действительно в смятении. — Я правда не знаю пока, как ей сказать, но не волнуйся. Я об этом позабочусь. А тебе сейчас надо думать о своем здоровье, за вас обоих… Больше я ничего не хочу слышать. Я вылетаю сквозь заднюю дверь так, будто меня пнули в живот. Как он мог? Как она могла? Думала, я их знаю. Доверяла им. Даже свою жизнь. Это невозможно. Вообще. Это настолько дико, так дико неожиданно, что я понятия не имею, что теперь делать. Я, наверное, могла бы ожидать болезней, взрывов, войны и смерти. Но измены? Ни на секунду. Вдруг я представляю, как это случилось. Когда месяц назад она «неожиданно» приехала, то первым делом пошла в пекарню, пока я пропадала в лесу. Я охотилась, как делаю всегда, а они тем временем сношались в задней комнате или еще где. Даже от попытки это вообразить мне становится так плохо, что меня тут же выворачивает прямо на цветник у моего дома. Хеймитч, заслышав характерные звуки, выходит на свое крыльцо и глядит на меня как на сумасшедшую.  — Паршивое утречко, солнышко? — спрашивает он, но я, не удостоив его ответа, убегаю со всех ног. В конце концов я в полном душевном раздрае брожу по окрестностям. Меня не хватает даже на то, чтобы направиться в лес. Люди на улице глядят на меня, будто я спятила, но мне все равно. Ничто, абсолютно ничто уже не имеет значения, так что какое мне дело, что они подумают? Где-то через час после побега из дому я обнаруживаю, что стою у пекарни. Сквозь её большую витрину я наблюдаю, как Пит, завернув печенья, отдает их темноволосой малышке, улыбаясь ее маме. Чувство вины врывается в мое и без того израненное сердце. Конечно, он мог зачать ребенка с кем-то, кто этого хотел. Пит заслуживает стать отцом. Отцом детей, которых я отказываюсь дать ему, хотя он вслух об этом и не просит. Но он же знал, что я думаю о детях, когда женился на мне, так что, в любом случае, сам виноват. Минуту спустя мать с дочкой выходят из булочной, и тут я, потеряв голову, врываюсь внутрь, радуясь в душе, что покупателей там не осталось. Когда я вламываюсь, Пит сначала просто поражен, но потом улыбается мне как ни в чем не бывало. И этой улыбки достаточно, чтоб меня окончательно сорвало с тормозов. Как он может мне так улыбаться после того, что сотворил? Ни слова не произнося, я хватаю его за шкирку и тащу за собой в заднюю комнату, минуя остолбеневшего Вика, который протирал витрины. Швыряю Пита с размаху на кухонный стол и гневно на него таращусь. Он явно потрясен, больше чем когда-либо, и в глубине души я опасаюсь, что моя вспышка может спровоцировать у него приступ. Просто на всякий случай я хватаю с подставки для ножей самый большой, для рубки мяса, и всаживаю его в деревянную столешницу, куда я легко смогу дотянуться. Пит судорожно сглатывает, когда я пригвождаю его взглядом.  — Как ты мог? — восклицаю я. Голос будто вовсе не мой: низкий, монотонный, надломленный, истеричный. Его выпученный взгляд выражает лишь полное недоумение, а не вину.  — Я… не знаю, о чем ты говоришь.  — Ты, чтоб тебя, прекрасно все знаешь, — рычу я в ответ. Он делает глубокий, чуть дребезжащий вдох и крепко хватается за край столешницы.  — Китнисс… любимая… Мне сейчас и вправду очень тревожно. Прошу тебя, скажи, в чем дело, потому что это, — и он бросает озабоченный взгляд на нож, — не самый лучший для меня вариант, как ты понимаешь. Ни дикий гнев, ни разбитое сердце не помогают сохранять холодное достоинство, так что мой голос ломается, когда я ору:  — Я слышала, что ты нес по телефону. Что говорил Джоанне. Если я тебе больше не нужна, ты должен был мне просто сказать! Как ты мог сотворить такое за моей спиной и сделать ей ребенка? — и я закрываюсь от него рукой, чтоб он не смел смотреть на мои слезы. Страх в его глазах рассеивается, а руки больше не цепляются за стол, он испускает вздох огромного облегчения.  — О нет, это… Китнисс, ты все неправильно поняла… — видимо, его даже не заботит, что я подслушивала.  — Я знаю, что я слышала, — говорю дрожащим голосом, пытаясь казаться суровой и беспощадной, но не очень удачно. — Ты говорил, что не знаешь, как мне все рассказать. Что могло бы помешать тебе рассказать мне, если бы ребенок был не от тебя? Пит смотрит на меня долгим, понимающим взглядом, как всегда, когда полагает, что я слишком наивна, но сейчас в этом взгляде еще и печаль, которой я не замечала в нем уже больше года.  — Потому что, Китнисс, ребенок… от Гейла. Когда он это произносит, моя челюсть отваливается чуть не до земли. Мы не в состоянии выдавить ни слова, пока я перевариваю это признание, а он пытается оценить мою реакцию. Но нам просто не дают времени прийти в себя и обрести дар речи.. - ЧТО? — изумленный голос Вика доносится из-за вращающейся двери. Похоже, не я одна сегодня принялась подслушивать. Пит оглядывается на этот звук, а когда поворачивается назад, меня уже и след простыл. Со всех ног я кидаюсь в лес.

***

И вот я сижу на дереве, кипя от ярости, столь неуместной в этой мирной обстановке, а вокруг тихонько опадают листья. И я гадаю, что же разозлило меня больше всего: то, что Пит не сказал мне, что Джоанна беременна от Гейла; то, что она беременна именно от Гейла; или то, что я смогла впасть в паранойю и потерять разум настолько, чтобы вообразить, будто Пит может предать меня таким вот образом. Даже не понимаю, почему эта беременность так меня расстроила. Сама я детей не хочу. И я осознала уже довольно давно, что и Гейл мне не нужен. И уж точно меня не привлекает Джоанна. Но, вопреки всему, это глубоко, подсознательно задевает меня, а я и сама не пойму отчего. Так что я отсиживаюсь на дереве, в таком месте, где никто кроме Рори не может меня найти. Но он не станет и пытаться. У нас с ним есть уговор на такой случай, и он не будет его нарушать. Уж Рори понимает, что иногда человеку нужно побыть одному. И подольше. Теперь я не знаю что делать. Моя мать и Энни со своим сыном, с сыном Финника, должны приехать на поезде сегодня вечером. Я уже слышала далекий звук паровозного гудка, долетевший со стороны станции. Так что сейчас они, скорее всего, стоят на платформе и неприятно поражены тем, что ни Пит, ни я не явились их встречать. Пит, скорее всего, слег от волнения, и велика вероятность, что сцена, которую я ему закатила, даст толчок очередному приступу. Хорошо, что там был Вик, уж он-то знает, как с ним справиться. Конечно, раз Вик был там, он теперь в курсе беременности Джоанны. А, насколько я поняла из подслушанного телефонного разговора, до сих пор Джоанна о ней мало кому рассказала. Может быть, даже сам Гейл еще не знает. Совсем не хочу о нем сейчас думать. И меньше всего хочу думать о том, что он был с моей самой близкой подругой… в интимных отношениях. Прошлое и настоящее не должны так перемешиваться. Это все только запутывает. Я так занята попытками не думать об этом, хотя я все равно думаю, что пропускаю момент, когда поблизости возникает последний человек, которого я ожидала увидеть в лесу.  — Спускайся, солнышко, черт тебя дери. Я гляжу вниз и встречаюсь с его прищуренным взглядом. В руке - бутылка белого ликера. Он облачен в стеганную фланелевую куртку поверх заляпанной рубахи, и я жалею, что тоже не прихватила в лес куртку, потому что, как только начало темнеть, резко похолодало.  — Нет, — отвечаю я. — И вообще, как ты меня нашел? Убирайся, а то еще напорешься на что-нибудь тут.  — Тебя нашел Рори. Ровно за пять минут. Дельный парнишка. Как из ниоткуда появляется и сам Рори. Я кидаю на него хмурый взгляд.  — Думала, мы с тобой понимаем друг друга, Хоторн. Он пожимает плечами:  — Прости, Китнисс. Ничего не мог поделать.  — Пит обещал бесплатно кормить его персиковыми кексами до конца его жизни, если он тебя найдет. Думаю, тебе сложно этому что-то противопоставить, — поясняет Хеймитч. Я сердито вздыхаю. Конечно, где уж мне тягаться с персиковыми кексами. У нас здесь даже персики не растут. Питу придется, видимо, заморозить их в промышленных масштабах и все время держать под рукой, чтоб исполнить свою часть сделки. И он, конечно, её исполнит.  — А что же он предложил тебе, старый пьяница? — начинаю я глумиться. Хеймитч заходится в кашле:  — Я здесь по доброте душевной. Может, я бы и поверила, не будь я с ним так хорошо знакома.  — Так чем он тебе угрожал? — поправляюсь я.  — Сказал, доложит Эффи, что я слегка пожелтел, если я тебя не приведу. Ну, конечно. Это бы положило конец любой поставке спиртных напитков в наш Дистрикт. Мой муж определённо знает, как манипулировать людьми, когда ему это нужно.  — Почему тогда он не явился сам? Хеймитч явно раздражен. Думаю, он и сам был не рад был сюда тащиться, судя по его одышке от долгого похода.  — Потому что, солнышко, твоя мама уже стоит на вокзале вместе с Энни и последним по времени Одэйром и ждет, чтобы ее оттуда забрали. Кому-то нужно быть там, чтобы их встретить. Так что парень наслаждается приятной обязанностью развлекать в одиночку свою тещу впервые после того, как вы тайно поженились. Наверно, объясняет ей, с чего это вы учинили свадьбу в такой спешке, и отчего не включили ее в список приглашенных.  — Мы никого не включили, — бормочу я. Он делает из своей бутылки большущий глоток.  — О, я-то в курсе. И был вам премного благодарен за это. По мне так свадьбы — скука смертная. Но мамы, кажется, любят в них участвовать.  — Не моя уж точно. Или ты не заметил, что она отсутствовала целых два года?  — Вообще-то заметил. Но у твоего мужа всегда хватало проблем с его собственной мамашей, чтобы он еще разгребал теперь твои… Во всяком случае, не в одиночку, как сейчас.  — Он не сказал мне, что Джоанна беременна от Гейла, — рычу я в ответ в свое оправдание.  — ЧТО? — бормочет обалдевший Рори. Он в полной прострации и, вроде, порывается смыться. Хеймитч разочарованно вздыхает.  — Вот почему, солнышко, никто не делится с тобой секретами. Живо слезай с этого треклятого дерева, и посмотрим, сможешь ли ты убедить мальчугана не говорить пока об этом своей матери. С этим уже не поспоришь. Я начинаю скользить вниз, когда чувствую, что в плече у меня что-то растянулось, а потом появилась острая боль. Я падаю на землю, разражаясь криками и баюкая больную конечность. Этот шум возвращает Рори к действительности, и он спешит мне на помощь. Даже поддатый Хеймитч выглядит встревоженным.  — Ты в порядке? — спрашивает он грубовато, поднимая меня с земли за здоровую руку.  — Кажется, я потянула плечо, — отвечаю я, морщась от боли. – Но, полагаю, я все-таки в состоянии пойти и встретить маму. Он ухмыляется:  — Хочешь выпить, чтоб взбодриться?  — Я повредила только руку, а не голову. Мы медленно тащимся через лес. Обратный путь отнимает больше времени, так как уже изрядно стемнело. К счастью, Хеймитч захватил фонарик. Удивлена, что он вообще у него есть. Большинство жителей Двенадцатого по-прежнему жжет факелы. Иногда я забываю, что, несмотря на его внешний вид и манеры, он по-прежнему очень богат. Но теперь за деньги вряд ли можно купить что-то стоящее, не считая предметов роскоши. И хоть связь между Дистриктами теперь восстановлена, поставки жизненно необходимого, в том числе съестного, остаются жестко ограничены. Не так, конечно, жестко, как это делали в Тринадцатом, но так, чтобы люди просто не голодали. Ничего лишнего. При этом товары из Капитолия достать довольно легко. Зато все остальное трудно. По дороге домой мы с Хеймитчем успеваем уломать Рори пока что хранить молчание обо всем, что касается ребенка. Надеюсь, что и Питу удалось убедить в этом Вика. Замечая, что у меня в доме все ярко освещено, делаю большой глоток воздуха, нервничая перед встречей с мамой, да и перед встречей с Питом тоже. Я все еще злюсь на них обоих, да и на себя. Осторожно открываю парадную дверь, и он уже встречает меня там. Слышу, как на кухне моя мама и Энни негромко воркуют над малышом. Пит выглядит напряженным, но здоровым: ни сумасшедшего блеска в глазах, ни обветренных после приступа губ. В глазах у него застыл вопрос, и я знаю, как сильно он хочет убедиться, что все в порядке.  — Поговорим с тобой позже, — бормочу я сердито. Он сжимает мою руку, и я позволяю отвести себя на кухню. Я едва успеваю ступить за порог, а руки Энни будто ветки ивы уже обвиваются вокруг меня, и объятья ее удивительно крепки для девушки, которая витает где-то в иной реальности большую часть времени.  — О, Китнисс. Я так рада тебя видеть, — кричит она. И голос у нее тоже вполне себе земной, совсем не такой, каким я его помню. Ведь в последний раз я видела ее в Капитолии на голосовании по поводу Игр. Тогда мне показалось, что кто-то смыл все краски с ее лица и высосал всю жизнь, и это смотрелось особенно пугающе вместе с ее округлившимся животом. Но теперь она снова выглядит здоровой и веселой, зеленые глаза сияют, кожа загорела, а щеки стали круглыми и розовыми. Ничто кроме ее более женственных теперь форм не выдает, что она успела стать матерью.  — Привет, моя сладкая, — я поворачиваюсь на голос и встречаюсь глазами с матерью. Стоя у стола, она держит на руках пухлого малыша. И передает его Питу, который подхватывает ребенка так ловко, будто всю жизнь только тем и был занят, что таскал на руках младенцев. Мама же идет ко мне, раскрыв навстречу объятья. Ее кожа усыпана веснушками, а волосы выгорели до невиданного прежде платинового цвета, но в глазах до сих пор мелькают отголоски прошлого. И мне так мучительно в них смотреть, ведь я вижу сестру и в физическом сходстве, и в её боли, но не могу не признать, что ее взгляд все равно заставляет мое сердце набухать от любви. Любви, о которой я почти забыла, которую пыталась задушить в себе, когда мама бросила меня столько лет назад. Энни меня отпускает, и я спешу упасть в материнские объятья. Так сильно ее сжимаю, что боль в плече снова дает о себе знать, и я вскрикиваю.  — Китнисс, что с тобой такое? — спрашивает моя мать, отпрянув назад. Прямо на глазах она из мамы превращается в строгого целителя, а сейчас мне такое превращение совсем не по душе. Она может провести медосмотр в другой раз, а сейчас мне просто нужна она сама, а не какой-то там врач. Я качаю головой и обнимаю ее снова.  — Давай ты осмотришь мое плечо попозже. Восемь лет почти ежедневной стрельбы из лука все-таки дают себя знать. Видно, потянула, когда слезала сегодня с дерева. Она кивает, как будто знает точно, что за травму я описываю.  — У меня есть мазь, которая должна справиться с твоей мышечной болью, — мягко говорит она. — Кроме того, у меня в больнице работает физиотерапевт, и я могу набрать его завтра. Полагаю, он подскажет упражнения, которые помогут предотвратить это впредь, — она улыбается и целует меня в лоб. Впервые за много лет, я чувствую, что обо мне заботится все же моя мама, а не искусная лекарка, которая по стечению обстоятельств меня родила. И чувство это странное, но приятное. Бросаю взгляд на Пита, который играет с рыжеволосым сыном Финника. А он оборачивается взглянуть на меня, пока малыш тянет его за блондинистые кудри. По его светлому взгляду я понимаю, что он, как никто другой, мог бы разделить мои чувства на этот счет. Вся его семья погибла, а даже если бы и нет, его мать была навсегда потеряна для него, может быть, даже еще до его рождения. Чувствую, как большая часть моей прежней злости на Пита без следа растаяла. Он настаивает, что будет готовить ужин с маленьким Финником Одейром (которого почти все называют «Ник»), примотанным к его груди, а моя мама, Энни и я сама усаживаемся за стол поговорить. Зеленоглазый малыш, которому, я полагаю, сейчас чуть больше года, хочет вывернуться и запустить ручонки буквально во все, но Пит неплохо с ним справляется, разговаривая с Ником при этом так, будто он уже полноценная личность, чем ребенок явно польщен. Энни, похоже, не возражает, что ее сын находится в опасной близости к ножам, духовке и прочим не менее подозрительным кухонным принадлежностям. Полагаю, что это не из-за нехватки материнских чувств, а по причине её полного и абсолютного доверия Питу. Они рассказывают мне о жизни в Четвертом, о новом госпитале, о рождении Ника и связанным с ним приездом Джоанны. Она, кстати, упала в обморок в момент, когда ребенок показался из материнской утробы, и это, с учетом будущих событий, представляется мне интересным. А ведь будущий папаша Гейл когда-то сам помог родиться своей младшей сестренке. Я, конечно, не подаю вида, что мне известно нечто, и они ничего не могут заподозрить, но мне хотелось бы, чтобы сейчас здесь был Хеймитч, а я могла ему доказать, как хорошо умею хранить тайны. Ник начинает капризничать, и Энни принимается переодевать его и кормить грудью прямо за столом, а его пухлые пальчики путаются в её волосах. Пит и бровью не ведет, но мне становится не по себе, не обязательно из-за обнаженного тела, а скорее потому, что все здесь обращаются с ребенком так запросто. Мне же кажется, что если я даже коснусь его, могу ему как-то навредить. Энни, будто почувствовав мое настроение, едва малыш бросает сосать сует его мне в руки. Он такой сонный и счастливый, сытый от молока, и он тут же довольно ощутимо прихватывает мою косу. Мы меряем друг друга взглядами, и я припоминаю, как точно так же смотрела на Финника, прикидывая, могу ли ему доверять. Ник, похоже, в итоге решает, что я достойна доверия, потому что сворачивается у меня в руках, уткнувшись мне в грудь, и засыпает, все еще потягивая меня за косу. И сопит в точности как когда-то его папаша. Так что я невольно улыбаюсь. И смотрю на Пита, который наблюдает за нами через всю кухню. Его глаза светятся беспримесной, неподдельной тоской, а на губах играет нежная улыбка. Но, когда он ловит на себе мой взгляд, он, кашлянув, немедля объявляет, что ужин готов. Он приготовил ризотто — блюдо, о котором я понятия не имела, пока мы не отправились в Капитолий — с лесными грибами и мясом кролика, которого добыл сегодня Рори. И когда мы садимся за стол, раздается стук в дверь: пришли Хеймитч и Хейзелл.  — Пит нас пригласил, — говорит Хэйзелл тихо. — Прошу прощения, мы припозднились. Мальчишки в последний момент решили остаться дома с Пози. Как приятно видеть тебя, Рут. Моя мать встает, и женщины обнимаются. Хеймитч же хранит молчание, но одет он в чистую рубашку и не принес с собой никакого алкоголя, насколько я могу заметить. Мама оборачивается и обнимается и с ним тоже, прошептав ему на ухо нечто, от чего Хеймитч неуклюже дергается.  — Да ни капли беспокойства, — мямлит он в ответ на то, что она ему сказала. Мы снова собираемся садиться вокруг стола, и выглядит это так, как будто за трапезой собралась настоящая семья. Ник все еще спит у меня на руках. Я не уверена, что мне теперь делать, но пока не готова с ним расстаться, хотя тупая боль в плече не отпускает. Я умудряюсь как-то высвободить больную руку и принимаюсь медленно есть, не обращая внимания на возмущение моих мышц. Пит сидит рядом и осторожно поглаживает мне спину левой рукой, стараясь не глядеть на меня. Подозреваю, что он до сих пор опасается моего гнева и не желает выдать страстное стремление, которое написано у него на лице. Я стараюсь не смотреть на Хэйзелл. Хеймитч пинает меня под столом каждый раз, когда ловит мой взгляд в ее сторону, и ухмыляется в ответ на мои сердитые гримасы. В конце концов, я кладу Ника на руки Питу, и больше он уже не замечает ничего вокруг. После ужина Хеймитч объявляет, что ему пора кормить гусей, но я почти уверена, он просто хочет сбежать и промочить дома горло. Энни направляется в мой прежний дом, собираясь уложить там Ника в постель. Пит предлагает ее проводить, но это, я подозреваю, только для того, чтобы подержать малыша подольше. И возвращаться он не спешит. Моя мать и Хэйзелл моют посуду, негромко переговариваясь, а я усаживаюсь на заднем крыльце и слушаю стрекот сверчков. Когда они заканчивают, Хейзелл проходит мимо, возвращаясь к себе, и мягко благодарит меня за ужин. Моя мать тоже собирается уйти в гостевой дом, к Энни, но я прошу, чтобы она побыла со мной еще немного.  — Давай чуть-чуть поговорим, — останавливаю я ее. Она явно опешила, но выглядит польщенной.  — Мне бы тоже этого хотелось, — бормочет она. Не знаю даже, чего она ожидает, и стараюсь сразу все прояснить:  — Не о ней. Я на это сейчас не способна. Мать кивает:  — Думаю, и я тоже. Мы сидим в гостиной и уже несколько минут молчим. Может быть, она действительно меня бросила, но постепенно я понимаю, что мы с ней скорее похожи, чем нет. Прим всегда характером напоминала отца. Она была дружелюбной, жизнерадостной болтушкой, чье присутствие всегда наполняло светом комнату. Мы же с мамой из тех, кто тихо сидит в углу в ожидании, что к нам кто-нибудь сам подойдет поболтать. И сейчас нам хорошо в тишине: ни ей не нужно, чтобы я болтала с ней, ни мне, чтобы она просто сотрясала воздух. И пока мы так вот сидим, к нам приходит Лютик, сворачивается у нее на коленях, и она, судорожно вздохнув, принимается нежно его гладить. Когда я же решаюсь заговорить, я сразу перехожу к делу.  — У Гейла будет ребенок. Она вскидывает на меня глаза, но прочитать по нам что-то невозможно:  — Он сам тебе это сказал?  — Нет, Пит. Ну… на самом деле я услышала, как он обсуждает это с будущей матерью. С Джоанной, ты ее помнишь, да? Конечно, она помнит. Ведь мы жили с Джоанной вместе в Тринадцатом. Поначалу она молчит, и я откидываюсь на диванные подушки, чувствуя лишь страшную усталость.  — Никогда не говорила с тобой об отце Пита, — наконец заговаривает она. Поворачиваюсь и гляжу на нее. Вот уж чего не ожидала. Конечно, она ничего о нем мне не говорила. Она вообще старалась не говорить со мной о многих взрослых вещах. Она просто исчезла из моей жизни как раз когда пришла пора это делать.  — Мы с ним вместе выросли. Все дети торговцев росли вместе, честно. Но мы с ним действительно сблизились, особенно после того, как Мейсили… — она замолкает. — Он постоянно смешил меня, и делал для меня маленькие сюрпризы, чтобы хоть как-то украсить каждый мой день, когда жизнь казалось такой невыносимо беспросветной. Но я всегда стеснялась, и не понимала, что он ко мне испытывает, пока однажды он сам не признался по дороге из школы. Нам тогда еще и восемнадцати не исполнилось. Но он все-таки опоздал — я уже встретила тогда твоего отца и очень сильно влюбилась. И когда я вышла замуж, ну, я уже не появлялась в городе, пока не возникла в том нужда. Вот поэтому ты и не знала своих бабушку с дедушкой, а я вообще не встречала отца Пита в тот первый год, хотя и слышала, что он женился на ком-то постарше нас. Торговать дичью в город твой отец ходил сам, так что мне и не приходилось там появляться. Киваю и продолжаю слушать. Интересно узнать ее точку зрения на все это, но я пока не уверена, к чему она клонит.  — А когда твой отец сказал мне, что у них будет ребенок, я ушла на Луговину и очень долго там плакала.  — Но ты ведь его не любила, — выпаливаю я. И чувствую, что очень разозлилась, будто она опорочила светлую память моего отца. Она глядит на меня спокойным и мудрым взглядом, как смотрела когда-то Прим.  — Я не была в него влюблена. Он был не тем, кого я желала, не тем, кто мне был нужен, но это не значит, что я его не любила, и что он не был важной частью моей жизни. Это не значит, что с ним не было связано возможное, но несбывшееся будущее. И не значит, что я не оплакивала моего самого дорогого друга. Я сделала выбор, и сделала бы такой же снова и снова, если бы жила вечно. Но это не значит, что выбор мой был простым и легким. И не значит, что я не чувствовала боли, когда видела его с другой. Даже не могу себе представить, что б я пережила, будь его жена моей близкой подругой.  — От этого совсем не легче. Она мягко кивает.  — Первый шок спал довольно быстро, скорее, чем я думала. И потом я была даже в состоянии ходить в пекарню и видеться с ним. А когда я наблюдала, как она обращается со своими мальчиками, мне было их безумно жаль, и хотелось им помочь, хотя мы с ними не были знакомы. Я делала для них лекарства от синяков и порезов и оставляла их под дверью пекарни… Ну, пока не погиб твой отец… после этого все на свете стало казаться таким бессмысленным.  — А отец знал? — шепчу я почти неслышно.  — В том-то и дело, что он знал, и, к его чести, никогда не относился к Мистеру Мелларку как-то по-особенному. Кажется, он понимал, что я не выбрала бы его, если бы твой отец не значил для меня так много сам по себе. Мы снова сидим в тишине, пока звук открывшейся двери не возвещает о возвращении Пита.  — Полагаю, теперь мне точно пора отправляться в постель, — говорит моя мать, вставая. –Дорога была очень утомительной.  — Ты уверена, что тебе будет уютно в старом доме? — спрашиваю я неожиданно. Она грустно вздыхает.  — Китнисс, дома здесь все одинаковые, и то, что меня угнетает, гораздо глубже. Здесь я от этого не избавлюсь, где бы ни ночевала. А там я, по крайней мере, помогу Энни с ребенком. Может, она и выглядит сейчас поуверенней, но ночью ей приходится нелегко. Она крепко меня обнимает, и потом, остановившись обнять и Пита, открывает переднюю дверь и исчезает.  — Я не собираюсь извиняться за то, что ничего тебе не рассказал, — говорит он твердо, усаживаясь рядом и взяв мои руки в свои. — Она рассказала мне об этом по секрету. Она была напугана и не знала, с кем еще может поделиться.  — У нее есть я, — говорю я с горечью. Он наклоняет голову и слегка улыбается.  — Китнисс, ты ведь знаешь, почему она не могла сказать тебе. Да добрая половина ее страхов была о том, как ты отреагируешь Спорить нечего. Хотя сейчас я уже не очень злюсь на Джоанну. Может, потому, что я сперва подумала, что она крутила шашни с моим мужем, так что реальность по сравнению с этим не кажется чем-то особенным.  — Как это произошло?  — Полагаю, обычным образом, — он никак не может удержаться от шутки. Я с размаха бью его по плечу, а затем морщусь от боли, которая пронзает мою поврежденную руку. Тогда он осторожно поворачивает меня спиной, и начинает ее растирать, пока говорит:  — Я не очень уверен, как все было. Знаю только, что она хотела сама тебе рассказать. Пусть так и случится, ладно? Это ее история. Не моя. Он молча продолжает массировать мое плечо, пока я сама не нарушаю тишину:  — Это меня очень беспокоит.  — Я знаю, — отвечает он печально. Мне хотелось бы объяснить ему, почему, чтобы эта его печаль растаяла, но я пока не уверена, что смогу. Как же мне донести, что этот вовсе не то, чего он боится? Но тогда мне придется заговорить о Гейле, начать думать о нем, а это значит думать, о том, как мой лучший друг стал причиной смерти моей маленькой сестры. Это последнее, о чем бы я хотела думать, но я подбираюсь к этим мыслям все ближе и ближе с каждым днем. Я поворачиваюсь и хватаю Пита за подбородок, чтобы быть уверенной, что он смотрит мне в глаза. — Я выбрала тебя. Я люблю тебя. Понимаешь? — это не так уж много, но это самое большее, что я могу сейчас сделать. Он нежно меня целует и прижимает поближе. «Ладно». И мы сидим с ним так долго-долго.  — Прости, что не могу родить тебе ребенка, — говорю я, отстраняясь и не отрывая глаз от пола.  — Почему ты так говоришь? — его рука заставляет меня поднять к нему лицо. Не хочу смотреть на него, когда приходится говорить о таком, и я стараюсь вывернуться всем телом. — Когда я сегодня… все неправильно поняла, я почувствовала… что не очень удивлюсь, если ты захочешь быть с кем-то, кто хочет иметь ребенка. С кем-то нормальным. Ты этого заслуживаешь. В ответ он невесело смеется, а в его голосе слышны почти гневные нотки.  — Китнисс, мне все еще раз за разом приходится гадать, а в курсе ли ты вообще с кем имеешь дело… Стоит мне к нему обернуться, он ловит мои губы и яростно целует. Я вынуждена упасть на диван, и он подминает меня под себя и страстно пожирает в поцелуе мой рот.  — Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что хочу только тебя, и всегда буду тебя хотеть? — спрашивает он, не прекращая меня целовать. Сейчас он настойчив, он верховодит. Оставляет мокрые следы вдоль моей ключицы, подчеркивая каждое свое слово легкими укусами, которые ощутимы ровно настолько, чтобы разжигать яркие всполохи желания, растекающегося по моему телу.  — Я тебя хочу. Не какую-то женщину, которая родит мне ребенка. Тебя. Если ты захочешь однажды, чтобы у нас с тобой появился общий ребенок, это будет восхитительно. Но мы на это решимся вместе. Это нельзя сделать нехотя. Дети должны быть желанными, — и его голос ломается, когда он это произносит. Я прерываю его, и пытаюсь оттолкнуть, пока он сам не останавливается, глядя на меня и удерживая себя локтями. В его глазах плещется боль. Нежно прижимаю палец к его губам:  — Тс-с-с-с… нет. Я не это имела ввиду. Ох, Пит, я так виновата. Он приземляется на меня, зарывается лицом мне в шею, и я ощущаю, как его горячие слезы замочили на мне рубашку.  — Она меня не хочет, — мурлычет он, пока я глажу его по спине. Это положение усиливает боль в моем плече, но я терплю, и готова продолжать свое дело пока оно вообще не отвалится, лишь бы ему было хорошо и спокойно.  — Я хочу тебя, — шепчу я ласково. Его руки прижимают меня еще сильнее, но он не отвечает. Я совершенно беспомощна. И не знаю, как лучше справиться. Не понимаю, как разобраться со всем тем, что я чувствую, и донести до него, чтобы он понял. Я боюсь, что если я, наконец, позволю себе думать о Гейле и Прим, и пойму причину, почему была так расстроена новостью о будущем материнстве Джоанны, причину, по которой я не могу… не хочу иметь детей, тогда всепоглощающая яма внутри меня снова разверзнется, и меня в нее снова засосет. Но он сейчас так страдает, что я едва ли могу это вынести, так что я заглядываю вглубь своей души и достаю оттуда единственную правду, которую могу предложить.  — Если когда-нибудь мне хватит смелости, чтобы родить ребенка, он будет твоим. И я буду любить его, Пит. Буду любить его так сильно, как никого на всем белом свете.