The Good Wife

Гет
Перевод
R
Завершён
343
переводчик
lumafreak бета
Miss Favolosa бета
Автор оригинала: Оригинал:
Размер:
152 страницы, 14 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
343 Нравится 27 Отзывы 134 В сборник Скачать

Глава 9: Узелки на память

Настройки текста
— Китнисс, ни одна из этих пар мне больше не подходит. Мы должны просто выбросить эти туфли.  — Но их же может поносить кто-то еще. Может Том? Его нога меньше твоей. Сидя на полу внутри нашего гардероба, мы пытаемся вычистить его от ставших бесполезными вещей, которые успели здесь скопиться за полтора года нашей совместной жизни. Пит решительно настроен выбросить все, что нам не нужно. А я вот вовсе нет.  — Одна моя нога не настоящая, — он снова пытается меня переубедить. — И все эти туфли специально подогнаны к протезу. Они вообще другого размера и больше никому не подойдут. Если Тому нужны туфли, я ему сам их куплю. Из этого гигантского платяного шкафа, что мы делим с Питом, целая куча именно его вещей сейчас идет на выброс, потому что просто больше ему не подходит. После войны он успел вытянуться вверх, наверно, сантиметра на четыре, нога у него выросла на полтора размера, да плечи стали заметно шире, чем были прежде. Я питаю надежду, хотя и не могу знать наверняка, что это, наконец, прекратилось. Потому что это кажется ужасно странным — быть замужем за кем-то, кто еще растет. Чем-то неуместным.  — Но это такое расточительство, — пытаюсь я поспорить. — Туфли всегда туфли. В детстве я носила множество вещей, которые не подходили мне по размеру.  — Китнисс, я куплю самые дорогие туфли каждому в нашем Дистрикте, если ты просто позволишь мне выкинуть эти. Не хочу, чтобы люди, которых я встречаю каждый день, знали, как мои ноги… ладно, одна нога… пахнет. С этим на самом деле не поспоришь, и я пытаюсь смягчить удар: — Ты стоишь целый день у горячей печи. Да и не так уж этот запах плох. Он мотает головой: — Нет. Эти туфли отправляются на помойку, или мне придется дальше их носить.  — Но они же тебе жмут! — все-таки идея о том, чтобы выбросить их, не укладывается у меня в голове.  — Да, и я не хочу, чтобы они жали кому-нибудь еще, — он непреклонен. Мне не победить. Не так, как мне бы того хотелось. Но почему-то мысль, что он выбросит эти туфли и вообще почти все из своей части шкафа, заставляет меня ужасно переживать, и я не понимаю — почему. Как будто от того, что он выкинет эти вещи, события с ними связанные могут исчезнуть из нашего прошлого, или обесцениться в нашей памяти.  — Ты же надевал эту пару на свадьбу Тома. Разве ты забыл? Он глядит на меня, и его вдруг осеняет понимание, что со мной такое… Уверена, он тронут, что я это помню.  — Китнисс, эти воспоминания никуда не денутся лишь оттого, что я избавлюсь от пары старых вонючих туфель. Я ерзаю на месте от смущения.  — Я знаю! Просто это…  — Любимая, если ты не готова избавиться от своих вещей, это нормально. Но я не могу найти оправдание хранению вещей, которые я уже никогда не смогу надеть, когда нам нужно место для чего-то действительно важного. Так что-либо я продолжаю все это носить, включая туфли, либо выбрасываем… Вот так.  — Ты не можешь просто все выкинуть. Кому-нибудь они могли бы пригодиться, — настаиваю я.  — Такие туфли не нужны никому! — он смеется, но скорее скептически, чем радостно. Я хватаю туфлю и трясу ею.  — Уверена, есть люди, чьи ботинки и похуже!  — Любопытно на них взглянуть, — говорит Пит, а я гадаю: это что, сарказм?  — Да ты просто вырос в городе, где никогда не приходилось беспокоиться об обуви, — рассерженно отбиваю я подачу. На мгновение он просто замирает, ошеломленно, молча смотрит на меня. Потом его губы кривятся от плохо скрываемого раздражения, а когда он начинает говорить, голос у него низкий и полон негодования: — Китнисс, нога, которой у меня больше нет, не была даже знакома с удобной обувью, пока мы не приехали в Капитолий… До этого я в жизни не носил пару ботинок, которая бы мне подходила, а стоило начать, ногу мне отрезали. От этих слов у меня растерянно отвисла челюсть. Мне как-то удалось довести Пита до белого каления, разозлить до крайности, и это после стольких лет терпения в самых невыносимых условиях из всех возможных. Винит ли он меня за свою утраченную ногу? Между нами повисает тяжелая пауза, мы лишь бросаем друг на друга свирепые взгляды. Я уже готовлю в уме разящий наповал ответ, к которому меня подталкивает скрытое чувство вины, когда его брови сходятся вместе над переносицей — он так делает всегда, когда его вдруг осеняет.  — Мы сейчас ссоримся, правда или ложь? — говорит он уже совершенно другим тоном. Уголки моих губ начинают сами собой ползти вверх: — Правда.  — Такая настоящая, нормальная ссора, когда никто не сбегает в лес и не страдает от необратимых повреждений психики? — он больше совсем не злится на меня. Напротив, у него на лице расцвела широченная улыбка. Я киваю, обнаружив, что тоже не могу сдержать ухмылку:  — Похоже на то. Он смотрит вниз на кучу, которую мы сортировали, а потом опять на меня. Подается вперед, в глазах его пляшут чертики. И спрашивает театральным шепотом:  — А можем мы теперь сразу перейти к примирительному сексу? И уже через мгновение мы чуть ли не пожираем друг друга прямо в шкафу, лежа на куче его старых пахучих ботинок. Хватает нескольких секунд, чтобы наши рубашки успели куда-то исчезнуть. Его сильные руки прижали меня к его телу так крепко, что мне даже сложно пошевельнуться. Он подмял меня под себя и покрывает мою шею поцелуями. Наши препирательства спровоцировали меня хоть немного самоутвердиться. Обернув ногу вокруг его тела, я с усилием перекатываю нас обоих, оказавшись теперь сверху, придавливаю его собой и придавливаю его, а висящие сверху на плечиках наряды щекочут мне спину.  — Только если я победила, — мурлыкаю я ему прямо в ухо, удерживая его руки. Его ярко-голубые глаза заглядывают в мои, он тяжело дышит:  — Я сдаюсь. Только у меня один вопрос. - Ох, и что за вопрос? — спрашиваю я, прикидываясь безразличной, пока целую его грудь, постепенно опускаясь вниз.  — Теперь, когда ты меня заполучила, что ты собираешься со мной делать? Я решаю, что будет лучше, если я ему это просто покажу. И он не возражает. Я совсем не спешу, дразню его, усердно разжигая его желание долгими поцелуями, поглаживаниями и прикосновениями языка. Когда я, в конце концов, оказываюсь на нем в позе наездницы, я двигаюсь мучительно медленно, и он умоляет меня ускориться, а потом наступает момент, когда все плывет в моей голове, и я будто вылетаю за пределы своего физического тела. Но вместо того, чтоб испытывать вину, тревогу или страх, что настигали меня прежде, я чувствую лишь чистое, беспримесное счастье. Я купаюсь в нем, на мгновение став невесомой, а потом обрушиваюсь обратно в реальность, и мое тело отвечает на это взрывом, я содрогаюсь, стиснув его внутри. Я так долго его дразнила, что и этого давления достаточно, чтобы оправить его за грань, на пик наслаждения, и меня затапливает его тепло. Я без сил падаю на него и поворачиваюсь на бок, а моя голова покоится у него на груди. Мы лежим, совершенно размякнув, и безмолвно наблюдаем, как в луче солнечного света танцуют пылинки, а то, что свалено на полу, начинает чувствительно врезаться в спину. В этот миг все кажется прекрасным. Даже пыль. - Так, это все, — он кидает последний мешок к подножью лестницы лишь немногим позже, чем мы изначально планировали. Даже сквозь блаженную дымку, окутавшую меня после того, что было в шкафу, я чувствую, как теснит мне сердце оттого, столько вещей мы собираемся разом раздать или выбросить. Я с трудом могу представить, что избавлюсь от всего этого и не почувствую утраты. Ведь в этих мешках даже больше вещей, чем было во всем доме моих родителей. Конечно, большая их часть — это гардероб Пита, созданный Порцией. Так мы расчищаем место для моего гардероба — творения Цинны. Я не могу заставить себя носить эти вещи, но и выкинуть их не могу и не хочу, чтобы они сгнили в подвале в моем прежнем доме, ведь там с каждым годом становится все более сыро.  — Ты уверен, что хочешь это сделать? — спрашиваю я, наверно, раз уже в пятидесятый, глядя на него снизу лестницы. Он кивает энергично головой, довольный, хоть и слегка раздраженный: - Да, Китнисс. Я оставил несколько важных вещей, хоть они мне больше и не подходят. Но, если мы их достанем, их еще кто-нибудь увидит. Внезапная мысль ударила меня под дых, и я почти успела выпалить, прежде чем остановиться:  — Но что если…  — Что «если что»? Но ответ на этот вопрос: «Что если у тебя однажды появится сын?», — вовсе не то, о чем бы мне хотелось думать, ведь ответ для Пита отрицательный. Во всяком случае, пока он со мной. Я даже не понимаю, откуда эта мысль взялась в моей голове.  — …ты похудеешь, — заканчивая я неубедительно. Как будто ему действительно есть, что терять. Он усмехается: — Думаю, мне придется лишиться руки, чтобы эти пиджаки могли мне снова подойти. А это будет жестоко, — знаю, он догадывается, что я хотела сказать нечто совсем другое, но он на меня не давит. Пита не особенно заботят материальные блага. Да и меня тоже, на самом деле. Пока дело не доходит до того, чтобы нести их на помойку. И почему меня это так напрягает? Может оттого, какой была наша жизнь прежде, когда все для чего-то приспосабливалось. Тогда мы вообще ничего не выбрасывали. Об этом мне и думать не приходилось. Может, дело в том, что все, чем я обладаю, каждый обрывок бумаги, каждый лоскуток ткани, хранит в себе память? И поэтому я боюсь их отпустить? Не знаю даже, почему Пит не чувствует того же, ведь почти все из его детства превратилось в прах после бомбардировки. Эта тема уже не раз подводила нас к конфликту, когда он в конце зимы начал настаивать на том, что к весне вещи надо разобрать и многое выбросить. Но впервые сегодня это довело нас до настоящей ссоры. Нашей первой ссоры, полагаю. По крайней мере, первой нормально ссоры, какие порой случаются у супружеской пары. Скрестив руки на груди, я вздыхаю и поворачиваюсь спиной к лестнице и к нему. Он прав, я знаю, он прав. И я не хочу все это раздувать еще раз. Не думаю, что и во второй раз получится так же легко разрядить обстановку сексом. По крайней мере, не в тот же день.  — Не волнуйся, я перебрал все мешки по три раза, — после громкого спуска с лестницы, он стоит уже прямо позади меня, прижавшись губами к моему уху. — Там нет ни единой ее вещи. «Ее» в данном случае, это не о Порции. Пит не хочет меня заставлять избавляться от чего-либо, хотя готов помочь, если я решусь. Не знаю, решусь ли я когда-нибудь на это. Ведь нам приходится разбирать вещи еще и потому, что я не желаю расстаться ни с одним из миленьких платьев, что купила после Игр для Прим. Большинство из них она так ни разу и не надела.  — Спасибо тебе, — говорю я тихо, еще крепче сплетая руки на груди. Он притягивает меня к себе. - Нет, это тебе спасибо. Место в доме расчистить полезно. Свежее начало еще одного года… Ты ведь помнишь, какой завтра день, верно? — он нежно целует местечко у меня за ухом. Я киваю и приникаю нему, чтобы просто насладиться его прочным и основательным присутствием возле меня. Не хотела спрашивать, но все-таки делаю это, умудряясь разрушить этот чудесный момент:  — Как у тебя рука поднимается выбросить то, что она для тебя сшила? Он меня отпускает и отстраняется. Взгляд его холоден, и он злится, хотя сейчас, думаю, вовсе не на меня, а на свои воспоминания. Проходит немало времени, прежде чем он отвечает. Прежде мы никогда не говорили о Порции. Ее гибель терзает его совсем по-иному, чем все другие смерти. Возможно, потому, что он был охморен тогда, когда это случилось. Но точно я не скажу.  — Они заставляли ее шить для меня костюмы, пока меня пытали, а когда меня отбили, они ее казнили. Это было не… Я не люблю это вспоминать. Я хочу сказать ему, что я все понимаю, хотя и в теории, но он продолжает, прежде чем я успеваю вставить слово. Он говорит не так связно, как всегда: — Даже до этого, все эти костюмы для интервью и прочего… Я был просто дополнением к тебе, Китнисс, — он вовсе не обвиняет, просто утверждает, как непреложный факт. — Они с Цинной всегда знали, что именно ты из нас двоих должна произвести большое впечатление. А я должен был, ну… просто сочетаться с тобой для пущего эффекта. Она даже как-то сказала, что если бы делала вещи только для меня, в них было бы гораздо больше голубого, чтоб подчеркнуть мои глаза. Никогда не думала об этом в таком разрезе. Конечно, никто не был сражен наповал ни его огненной курткой, ни смокингом, ни чем-то еще, что носил на публике Пит, но я-то думала, что это все лишь потому, что он мужчина. Он смеется тихо, горько: — Она бы и сама наверняка захотела все это спалить, если бы ее не убили, — я уже хочу обнять его, но он снова начинает говорить. — Порция… — он закрывает глаза, как будто с трудом может вынести поток воспоминаний, — была моим единственным другом, когда он мне действительно был нужен. Вот что мне нужно сберечь на память. А не эту одежду. Я хочу броситься к нему, и попытаться отогнать эту боль, но в эту минуту он так отдалился от меня, что я не знаю, как до него достучаться. Он и не ждет моего ответа, а просто сгребает два огромных мешка и закидывает их на плечи, давая понять, что разговор окончен. — Я отнесу это в город, — бормочет он, целуя меня в щеку. И потом уходит. Подобное случилось в первый раз. Обычно Пит никогда не стремится остаться в одиночестве, если только не ощущает скорое приближение приступа. У него обычно всегда ровное настроение, никаких личностных кризисов. Он не пытается уединиться, чтобы успокоить внутреннее смятение. Так что я и не знаю, что делать. Обычно это за мной надо гнаться, и этим, как правило, занимается Хеймитч, а Пит почти всегда готов мне дать побольше личного пространства. Так что сейчас я ума не приложу, чего он от меня ждет: чтобы я сама побежала вслед за ним? Или послала за ним Хеймитча? Оставила в покое? И как вообще атмосфера в нашем доме смогла так быстро охладиться? Не сообразив сразу, что с этим можно поделать, я делаю глубокий вдох и пытаюсь составить наилучший план действий. Пит не на грани приступа, это очевидно, и именно поэтому его поведение столь необычно. Когда я сама вот так внезапно удаляюсь, значит, я хочу побыть одна, что обескуражена и пока не готова успокоиться. Может, и он испытывает сейчас что-то подобное, но почему тогда такого не было прежде? Может его от меня уже тошнит? Нет, конечно, нет. Ведь это же Пит. Нет причины даже сомневаться в его привязанности ко мне. Я знаю, он не собирается меня покидать. Во всяком случае, по доброй воле. Мысль же о возможности потерять его из-за жестокости этого мира вызывает такой бескрайний ужас, что я запрещаю себе об этом даже думать. А может его внезапный уход сейчас означает нечто неожиданно лестное в мой адрес: что он теперь настолько доверяет мне, нам обоим, что может в расстроенных чувствах просто покинуть поле боя. И не волноваться, что к его возвращению я сбегу или рассыплюсь на месте. Если так, это неплохо, но мне все равно не нравится оставаться за бортом. Не слишком ли я щепетильна с учетом того, что все триста шестьдесят четыре дня нашего брака из-за меня жизнь Пита с ужасной регулярностью наполнялась смущением и болью. Стоило мне только решить, что я знаю, как стать ему хорошей женой, правила игры поменялись на глазах. И что мне с этим делать? Чувствую, что я озадачена и готова принять защитную стойку. А раз ясного пути не видать, в игру вступают мои инстинкты. А они толкают меня прочь из дома: раз уж он так вот ушел, и я могу сбежать. Я надеваю охотничье снаряжение, я уже готова выскользнуть в заднюю дверь, когда понимаю, что не имею права вот так исчезнуть, без единого слова, без ничего. Я набрасываю короткую записку и оставляю ее на кухонном столе, чтобы он знал, где я, и обещаю в ней вернуться к ужину. И все же чувствую укол совести. Я должны была сидеть здесь, ждать его возвращения. Ведь сам бы он именно так поступил. Но я не он. Если я останусь, я примусь копаться в остальных мешках, предназначенных на выброс, и стану сходить с ума. Беспокоиться, что мы, избавившись от них, потеряем и частичку Порции, хотя Порция и не была тем человеком, о котором мне прежде приходилось беспокоиться. Ее казнь была ужасна, но наши с ней взаимоотношения вовсе не были глубоки. Совсем не так, как их отношения с Питом. Но, несмотря на это, мысли о Порции перекидывают меня к судьбе Цинны, а затем ко всем, кого мы потеряли. А если копнуть поглубже, можно будет найти там самую жуткую мою мысль: как же много я еще могу потерять, а затем и безнадежное осознание того, что даже Пит может вдруг исчезнуть из моей жизни, внезапно, по причинам, которые никто не в состоянии контролировать. И если это случится, я опять окажусь в постели, полностью раздавленная мыслями о том, скольких не стало для того, чтобы я смогла остаться жива, и парализованная страхом потерять своего мужа. Нет, я не могу больше ждать. Мне нужно двигаться, что-то делать. Задняя дверь захлопывается за мной, я мчусь через двор, по грязным лужам и тающим сугробам. Хоть сегодня и воскресенье, мне нужно на охоту. Дверь дома Хоторнов в ответ на мой стук открывает Пози, и ее лицо вспыхивает от волнения, когда она видит меня: — Китнисс, мы снова будем рисовать? — спрашивает она в предвкушении. — Может, недели через две или около того, — отвечаю я по возможности нейтрально. — Я не хочу красить остальные комнаты, пока не знаю предпочтений Пита. Конечно, он по любому не будет злиться, но, мне кажется, он и сам бы хотел поучаствовать. Семилетнюю девчонку не так легко отговорить: — Я видела, как он шел вниз по склону. На вид он был грустный. Мы могли бы снова сделать ему сюрприз. Он тогда развеселится. О, если бы это было так просто, малышка.  — А твой брат дома? Я хочу сегодня пойти поохотиться, — пытаюсь я сменить тему разговора. Кажется, мне это удалось, так как при упоминании о её брате, Пози посещает совершенно новая идея:  — Он дома, но он тоже грустный. И охота его развеселит, а я, пока он будет там, приготовлю ему кое-что. У меня должно получиться! Быстро, как молния, она несется вверх по лестнице, и выкрикивает «Рори» во все горло. После негромких переговоров на ступенях мелькают тени, и Рори спускается, перепрыгивая за раз по две ступени. Пози испарилась, видимо, уже приступив к подготовке сюрприза.  — Так ты собираешься идти в лес? — говорит Рори вместо приветствия. Я киваю:  — Думаешь, это не опасно? Он размышляет над этим не меньше минуты.  — Это всегда опасно. Но если мы пойдем вместе, все должно быть нормально. Снег уже стаял почти, и нам будет видно землю, да и льда уже нет. Мы быстро и незаметно идем через город. Издали я наблюдаю, как Пит разговаривает с владелицей нового универсального магазина, а мешки с одеждой лежат на земле рядом с ним. Возможно, однажды у нас будет столько жителей, что снова появится магазин, где торгуют только одеждой, да и портной, который был здесь раньше. Но сейчас нашему Дистрикту приходится довольствоваться только одной торговой точкой, где продается все сразу: ткани, одежда, обувь, инструменты и другие предметы первой необходимости. Уверена, Пит сейчас пытается убедить эту немолодую женщину просто взять за так все, что он принес, чтобы распродать по самой бросовой цене, но она из Шлака и вряд ли сможет принять такую благотворительность. Он не замечает, как мы проходим мимо. Велико искушение подкрасться к нему сзади, обхватить за талию и почувствовать, как он встрепенется от неожиданности, пока не обнаружит, что это я, и не издаст мягкий и довольный смешок, который всегда заставляет меня чувствовать себя такой счастливой и желанной. Но он ведь занят, а я чуть ли не впервые за много месяцев иду охотиться, так что останавливаться совсем не с руки. И я должна признать, что не уверена, что он сейчас чувствует, и самая трусливая часть меня хочет, чтобы именно он первым подошел ко мне. Знаю, что я ничего плохого не сделала, разве что вызвала у него воспоминания, которых он избегал, но я все еще виню себя за его боль. В лесу все покрыто толстым слоем непросохшей грязи, и пробираться нам с Рори через нее нелегко. Мы решаем не разлучаться и установить силки заново. Ведь все, что мы ставили раньше, уничтожены суровой зимой. Работа спорится и нам даже не надо разговаривать, мы просто держимся подальше от мест, где могут протекать подземные потоки, и напрочь избегаем окрестностей заброшенных шахт. Мы все время углубляемся в сторону участка леса, где прежде никто из нас не бывал. Это затея Рори. В отличие от меня, он любит исследовать новые территории. Мне же нравится делать привычные действия и посещать знакомые места. Мы почти не разговариваем, не больше, чем необходимо. Просто нет подходящих тем, и мы оба, полагаю, от этого испытываем большое облегчение. Вряд ли кому-то в городе такое положение дел было бы понятно. Пит, конечно, утверждает, что мы со средним из мальчишек Хоторнов чем-то определённо схожи, и это отчасти правда. Но это не отменяет и того факта, что меня не тянет поболтать с Рори, и, уверена, ему со мной болтать тоже не хочется. И это вовсе не из-за неприязни, потому что мне действительно не безразличен этот мальчишка, я беспокоюсь о нем, и подозреваю, что это взаимно. Просто почти все, что есть у нас общего, тесно связано с такой ужасной болью, что нам лучше вообще это игнорировать. Так что в какой-то степени мы вынуждены игнорировать и друг друга. Мы охотимся вместе по необходимости, и, думаю, отчасти чтобы чувствовать чье-то плечо, иметь компаньона, вместе с которым можно решать проблемы. Пока мы охотимся, я пытаюсь не думать о Пите, но дичи мало, и попадается она редко, чтобы это могло меня отвлечь. Те немногие звери, что нам повстречались, успели заметить нас первыми, и в итоге мои стрелы пролетели мимо цели и зарылись в землю. Рори вряд ли из-за этого расстроился. Хоть я и не назвала бы его счастливым, но уже сама возможность слинять из города его приободрила. Эта зима превратила его в тень самого себя, и то же самое произошло со мной.  — Ты сегодня что-то расшумелась, — говорит он безо всякой задней мысли, когда я упускаю еще одного зайца. Он прав. Я так напряженно стараюсь не думать о Пите, что не очень внимательно выбираю, куда ступать. Но не думать о Пите правда сложно. Кроме беспокойства, что я его расстроила, я ощущаю, что он меняется. Он уже не тот человек, за которого я вышла, не совсем, и уж определённо не тот же мальчик, что был со мной на Играх. Уже сейчас он порой реагирует вовсе не так, как я от него могла ожидать. И это не то чтобы плохо. Уж я-то как никто другой могу понять потребность срочно сменить обстановку, когда ситуация слишком ошеломляет. Но я ведь только начала делать успехи на пути превращения в приличную жену, и вот на тебе… Он что, собирается постепенно меняться таким вот образом всю жизнь? Я просто не представляю, какой реакции ждет от меня теперь это новое воплощение Пита. Мысль о том, что придется вечно за всем этим поспевать, истощает меня. Не то, чтобы я не хотела этого делать, но я не уверена, что я готова к решению этой непростой задачки. Так многое в жизни дается мне с трудом. И никогда уже не станет легким.  — Прости, — бормочу я. — Это все мысли в голове. Рори лишь усмехается. Он не кажется озабоченным. Теперь, когда поезда снова ходят, уже не приходится думать, что люди будут страдать от нашей неудачной охоты. Думаю, ему просто было приятно уйти в лес. Мне это тоже приятно, но дело в том, что сегодня мне бы лучше было остаться с Питом. Мне нужно вернуться к нему, и неважно, хочет он побыть один или нет. Я могла б хотя бы попытаться. И только я пытаюсь сказать это Рори, как земля под нами проваливается. Все мои внутренности мешает и трясет от внезапного полета вниз, а еще через миг мои зубы громко клацают, когда я врезаюсь в землю. Перед глазами взрываются звезды, и я погружаюсь в забвение. Я открываю глаза медленно, меня заставила это сделать боль, которая обжигающими выстрелами пронзает все мое тело. Мне видно, хотя и издали, что солнце успело пробежать уже большую часть неба. В голове у меня все спутано, а в ушах звенит… Я лежу на спине, и в позвоночник мне врезаются острые камни. Один из них, огромный, у меня под головой. Пытаюсь сесть и могу сделать это только с большим трудом. Касаюсь затылка, и нащупываю там еще не засохшую кровь. Не знаю, ни где я, ни как я здесь очутилась. Помню падение. Должно быть, я ударилась головой о камень, когда приземлялась. Пытаюсь сориентироваться, но в сидячем положении подкатывает тошнота, и мне приходится снова лечь. Я вся насквозь промокла, ведь упала я, похоже, в огромную подземную лужу. Стены представляют собой слоистый черный камень, шлам, какой часто можно увидеть возле шахт, где сваливали отходы угледобычи. Он горит, но не особо хорошо. В общем, почти бесполезен. Более того, он очень хрупкий, и не выдержит вес человека. Взглянув на стенки воронки, которая открылась, стоило мне туда наступить, я понимаю, что все здесь из этого непрочного материала. Так что самой мне отсюда не выкарабкаться. Следом, когда чувства ко мне начинают возвращаться, я замечаю упавшее дерево на краю воронки, его вывороченные корни свисают вниз. Но все равно они слишком высоко, мне не допрыгнуть даже в нормальном состоянии, а в нынешнем — и подавно. Воронка, видимо, разверзлась прямо под деревом и обрушила его на… На что именно оно упало…  — Рори, — начинаю звать я хрипло, кровь стучит у меня в ушах. Я понимаю, что будь он в порядке, я бы не лежала на дне этой ямы. Со стороны поверхности доносится страдальческий вздох, и он отвечает с недоверием:  — Китнисс? Ты в порядке? — Не знаю. Я здорово стукнулась головой. Хотя сейчас она уже, вроде не кровоточит. Ты можешь спуститься и мне помочь? Из-под упавшего дерева раздался шорох и треск, и Рори выдавил сквозь зубы, так, будто его мучает ужасная боль: — Я пытался до тебя докричаться где-то с час, пока не выдохся. На меня упало это дерево, прямо поперек спины. И мне не выбраться. Сердце бьется у меня в горле.  — Ты чувствуешь свои ноги? - Да, позвоночник не сломан. Просто я в ловушке. И что-то в животе шибко болит. Думаю, может там кровь идет внутри. Я как будто все больше мерзну. Я и сама вся закоченела, но ведь я-то лежу в темноте и вымокла до костей. А Рори, раз он лежит на солнышке, хотя оно и клонится к закату, не должно быть так уж холодно, разве что у него шок. Ему нужна немедленная помощь. С ужасом я сознаю, что записка, что я оставила Питу, гласит, чтобы он не ждал меня раньше ужина. То есть не раньше темноты. Не знаю, есть ли у нас столько времени. Зато я точно знаю, что единственный человек, который вообще мог бы нас найти в этом глухом месте, сейчас за сотни километров отсюда, управляет армейскими подразделениями.  — Рори? — я стараюсь, чтобы страх в моем голосе не был заметен. Он отвечает не сразу, и когда все же отвечает, голос у него вялый, полусонный.  — Не могу выбраться отсюда, Китнисс. Застрял под этим чертовым деревом…  — Рори, тебе нельзя засыпать. Продолжай говорить.  — Я…так устал… Он сейчас заснет и больше уже не проснется, погибнет здесь, в относительной безопасности близ нашего дома через два года после окончания войны. Он умрет, потому что я скорее готова убегать от своих проблем, чем решать их, и я умудрилась прихватить его с собой. Я не могу этого допустить. Еще одну смерть. Ни за что. И есть только один верный способ заставить его со мной говорить.  — Прим никогда о тебе не упоминала, — начинаю я, сжимая и разжимая при этом кулаки. То, что он в ответ начал хихикать, а не пробурчал нечто нечленораздельное, как я от него ожидала, красноречиво говорит о его нестабильном состоянии. Но сейчас он вдруг снова стал похож на того мальчишку, каким он был до Жатвы, где вытянули имя Прим. — Ну, а ты, Китнисс, на ее месте стала бы это делать? — его язык слегка заплетается, как будто он пьян. Смущенный до крайности, Рори все же завершает свою мысль: — Нет, скорее всего. Иначе я бы просто вышел из себя… Но вам и не надо было ничего знать, ничего ведь толком и не было, — он начинает спотыкаться на каждом слове, когда забытье все же одерживает над ним верх, но я снова и снова кричу его имя, и он снова приходит в себя, — не заходило дальше поцелуев. Мы были с ней еще детьми. Меня душат рыдания, но я ощущаю и странную, отчаянную благодарность этому мальчишке.  — Да у нас вообще все только началось, когда ты во второй раз ушла на Игры, — продолжает он. — А в Тринадцатом ты была слишком занята… страданиями… по мистеру… Питу.  — Мог бы меня и отвлечь, просветить насчет сестры, — отвечаю я, и начинаю мелко дрожать, ведь холод пробрал меня до костей. Рори опять ухмыляется: - Ага, и получить стрелой в глаз? Мы снова замолкаем. В очень редких ситуациях я могу говорить о Прим, да и то только с Питом. В этих ситуациях я всегда в безопасности, в привычной обстановке, и он всегда рядом, готовый прижать меня к себе и отогнать кошмары. Никак не предполагала, что смогу заговорить о ней для спасения жизни, лежа в канаве и трясясь от дикого холода. Я до крови кусаю губы, заставляя себя продолжить: - Ну, и как это все случилось? Я успела заметить только, что ты с ней обращался, как с младшей сестренкой…  — Ты не видела, что с ней случилось, когда ты ушла на Игры. Она вытянулась буквально на глазах. И потом у нее все везде… выросло, так что я быстро заметил, что она больше не маленькая девочка. Никогда не интересовался хорошенькими мордашками, хоть она и была хорошенькой. Мне нужен был кто-то, кто знает себе цену, а не эти школьные дурочки. Вроде, думаешь, раз выросли в Шлаке, в нашем Двенадцатом, то должны дружить с головой, но не тут-то было, судя по их поведению … Но Прим была не такая. Она была особенная: и смешная, и милая, и.… Но мы же были просто детьми. Да, она бы еще сильно поумнела, когда подросла. Я-то знал, что она для меня единственная… В его практичных словах полно душераздирающей романтики. Я едва держусь, чтобы не разрыдаться. Мои ногти врезаются в ладони. Я не хочу слышать это от него, сейчас… Я хочу услышать это от моей младшей сестрички… Чтобы она прибежала из школы и проболталась мне, что тихий, серьезный Рори Хоторн в первый раз поцеловал ее по дороге домой.  — Она так храбро себя вела, когда разбомбили Дистрикт. Не хотела уходить, настаивала, что надо позаботиться о раненых, хотя Гейл и торопил ее и твою мать бежать в лес. Потом она всю ночь лечила там людей. Никогда такого прежде не видел. И я набрался смелости и был все время рядом, раз уж больше было некому, — даже со дна сырой ямы я могу уловить улыбку в его голосе.  — Но в Тринадцатом, я даже не…  — Ты и не представляешь, в каком раздрае ты тогда была, Китнисс. Пита схватили, а сама ты могла только сниматься в роликах, и ты была почти на грани помешательства, насколько я могу судить. Вообще-то, мы там все слегка сбрендили. Почти каждый кого-то потерял, ну, кроме нас, но от этого было не легче. Вик ужасно хотел в школу, а Гейл… ужасно хотел тебя, полагаю. А я совершенно не жаждал никого убивать, но они стали учить меня, как это делается… — и он замолкает. Тринадцатый, ничем не лучше Капитолия в том, что касается детей и смерти. Мне приходится окликнуть его несколько раз, прежде чем он отвечает. Солнце еще только начало садиться за горизонт, но в лесу уже стало темно. Я слышу, как в яме ровно капает вода. Пытаюсь снова сесть, найти место посуше, но умудряюсь проползти только метр с чем-то, прежде чем у меня закружилась голова, и мне приходится снова лечь. От одежды никакого толку: тонкая ткань насквозь пропитана ледяной водой. А в спину мне врезается острый каменный выступ. И я вижу свой лук: от падения он разломился пополам. Острый укол горя, что я ощущаю в сердце, обрывает Рори, который возвращается к тому, на чем он остановился. И я прикусываю щеку, чтобы отвлечься от своей утраты: ведь лук был одной из последних вещей, которой касались руки моего отца. Но я ничего уже не могу поделать, я знаю. Воспоминания намного важнее, чем вещи. И каждый лучик той светлой личности, какой была моя сестра, я тоже должна вобрать в себя, даже если это меня обожжет.  — Нам пришлось оставить дедушкину скрипку дома во время бомбежки. Она там и сгорела. Но Прим как-то нашла мне новую в Тринадцатом. Наверное, убедила Плутарха, что ее можно будет показать в пропаганде или еще как. Последний раз я играл на ней, наверное, на той свадьбе. Я стал играть только для нее, когда Вика не было. Она все время сидела очень тихо. Иногда пела. У нее был вовсе не такой голос, как у тебя, просто небольшой, приятный, но людям хотелось ей подпевать, а не слушать молча. Я прижимаю к груди обломки моего лука, и тихие рыдания сотрясают мое тело. Я должна удерживать его внимание, заставить его разговаривать, но все, что у меня выходит из горла, это странные звуки, что больше похожи на крики животных. Он вздыхает, и снова становится тем Рори, что мне знаком на протяжении двух последних лет. Сдавшимся, сломленным, призраком самого себя.  — Я больше не могу держаться, Китнисс. Хочу уснуть и не вспоминать, что было дальше. И потом, сколько бы я не кричала, он уже не отзывается. Я все еще пытаюсь, снова и снова, трясясь от холода и пытаясь встать. Даже когда мне это удается, это не помогает. Меня снова выворачивает, и я теряю сознание. Когда я просыпаюсь, уже сгустилась тьма. И моей ямы звезд не разглядеть. Рори лежит без сознания. Может быть, он умер. А мое тело уже так закоченело, что не может больше дрожать. Я не чувствую пальцев ног и рук. Лежу на боку, свернувшись калачиком, и прижимаю к груди обломки лука. Думаю, я рыдаю, но я уже и в этом не уверена. Мое тело слишком яростно борется за жизнь, чтобы размениваться на мелочи. Промозглый холод неумолимо растекается по моим венам и артериям. Я начинаю угасать. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить каждую мельчайшую деталь лица Пита. Его ресницы, теплые смешинки, которые всегда таятся в его глазах, его добрую улыбку, сильную линию челюсти. Я могу буквально увидеть все это перед собой. Мой мозг, должно быть, вот-вот отключится. Сейчас у меня уже нет времени, чтобы прочувствовать горечь последних слов, что мы сказали друг другу. Уже ни на что нет времени. Я не могу больше ни о чем думать, а просто шепчу его имя в темноту, снова и снова. Надежда, что он найдет меня, отчаянная, даже безумная, но я все равно цепляюсь за нее из последних сил.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.