***
Я все еще пою, хотя это уже скорее лишь хриплый шепот, когда я слышу голоса. Как кто-то кричит и карабкается. Упавшее дерево сдвигается, на меня сверху, с края ямы, льется поток жидкой грязи. Она набивается мне в рот, а я могу лишь издать слабый, жалкий, едва различимый звук. Но и его достаточно. — Солнышко? — Хэймитч с недоверием зовет меня сверху. Уже теряя сознание, я напоследок понимаю, что прежде его голос никогда в жизни не был полон такого счастья и такого облегчения.***
Ощущение тепла так блаженно, что я готова никогда больше не просыпаться, не вставать с постели —, но уже не из-за депрессии, как раньше. После невыносимого мокрого холода в той яме, ничего не может быть прекраснее, чем жар, что отогрел меня до кончиков пальцев. Но все же я медленно, но неуклонно просыпаюсь, и покрепче утыкаюсь в теплое тело, с которым я и так очень тесно сплетена. Я обнажена, кожа прижата к теплой коже. Как я здесь очутилась? Это что — моя кровать? Может, я ее и не покидала? Я не вполне уверена, что реально… Медленно приоткрываю глаза, щурясь от яркого света, который залил всю комнату, не минуя самых дальних уголков. Стоит мне сфокусировать взгляд, я сразу вижу Пита, который лежит, опираясь на меня, его растрепанные кудри сияют в солнечных лучах, как золотые. Глаза его полны слез. — Ты не пришла на ужин, — его голос сбивается, и потом он зарывается лицом мне в шею, вцепившись в меня так, будто уже никогда не отпустит. Я пытаюсь выпростать руки, чтобы обнять его, но они все еще тяжелые и плохо слушаются, и я лишь хрипло шепчу: — Прости. Так мы и лежим бесконечно долго. Я вбираю его тепло. Это блаженная роскошь, и я больше никогда, ни в коем случае не буду снова принимать ее как должное. — Как ты меня нашел? — в конце концов, нахожу в себе силы вымолвить я. Моя слабая еще рука поднимается и убирает волосы у него со лба. Он тоже убирает мне волосы, и тут я понимаю, что моя голова вся в толстых бинтах. Тогда события прошлой ночи снова выходят для меня на первый план. — Где Рори? — я вскакиваю еще до того, как он успевает ответить. Моя голова сильно пострадала от кровопотери, и я чувствую, как все вокруг завертелось. Пит твердо берет меня за плечи и настоятельно требует, чтобы я вернулась в постель. — Он довольно серьезно ранен, но главное - жив. Гейл выслал за ним планолёт. Он уже на пути в Тринадцатый, где его ждут хирурги. Врач сказал, он выкарабкается. Волна внезапного облегчения ломает шлюз внутри меня, что сдерживал потоки слез. И они спешат пролиться, а я сглатываю рыдания. — Я не… я просто… я думала, можно… — Тс-с-с, Китнисс, — он гладит мои волосы. — Все хорошо. Все теперь хорошо. — Прости, что заставила тебя говорить о Порции, — я слабо всхлипываю, как будто это не менее важно, чем-то, что мы с Рори едва не погибли. Но сейчас меня мало не заботит схема мироустройства. В моей голове это важно, и все тут… — Нет, Китнисс, нет, — от крепко прижимает меня к себе. — Это не ты меня расстроила. Просто о ней мне и вправду больно говорить. Дело было не в тебе, любимая, не в тебе. Продолжая сопеть ему в плечо, я спрашиваю еще раз: — Так как ты нас нашел? Когда он наконец отвечает, в его словах море горьких сожалений. — Меня там не было, когда вас нашли. Я был прикован наручниками к крыльцу. Мои всхлипывания снова становятся бескрайним потоком слез, я бормочу извинения, прижавшись лицом к его коже. Он мотает головой: — Все хорошо, правда, —, но на моем лице, должно быть, ясно отразилось, что я хочу знать все, от начала до конца, и он продолжает: — Я все думал, что с тобой что-то случилось, что ты пострадала… Вряд ли что-то еще может до такой степени выбить меня из колеи… И, когда со мной случился приступ, он был совсем не как обычно. Думаю, он начался, когда уже сильно стемнело, а вы вдвоем так и не вернулись домой. Я принялся метаться, все крушить, в отчаянии, что не могу тебя найти. Так что целых тарелок у нас почти что не осталось, прости… — сложно не улыбнуться, глядя на его глуповатое выражение лица. — Я уже готов был сам кинуться в лес, но Хеймитч меня отловил, приковал к крыльцу, и потом послал Тома и всех, кто только мог … — он на миг останавливается, чтобы унять волнение и сглотнуть горечь от этих воспоминаний, — …вести себя адекватно, чтобы вас искать. Они прочесывали лес много часов, и не могли вас найти. Я снова не могу ничего понять: — Так кто же в итоге нас нашел? — Сойки-пересмешницы, — отвечает он просто, но для меня от его слов дело яснее не становится. — Пози сидела со мной. Все остальные ушли в лес искать вас, а она за мной приглядывала, или может я за ней… Может, это и не было таким уж правильным решением, но ведь все остальные взрослые в нашем Дистрикте — буквально все, без исключения — отправились на поиски. И пока мы так сидели, я чуть было не вырвал себе все волосы, пока спорил с ним, с монстром, о том, могла ли ты от меня сбежать… — Сбежать с Рори? — переспрашиваю я, не веря своим ушам, и не могу сдержать смеха. Он кивает: — Да, я тоже не поверил, но именно так, во всяком случае, он считал. Пози на меня сразу разоралась, когда монстр такое сказанул – она, думаю, была очень зла… Она ведь даже не понимает, что такое приступ, и почему я сам с собой спорю. Она так волновалась о брате, а я, по ее мнению, посмел плохо о нем отозваться… В общем, нас вдруг отвлекла стайка соек-пересмешниц — знаешь, те молодые самцы, у которых нет еще пары, и которые шумят по ночам, не давая нам спать? Я киваю. — Она стали петь песню долины. Ох. Поток его слов полился еще быстрее: — Первый раз в жизни мы с монстром смогли хоть в чем-то согласиться, и оба стали убеждать Пози — можно узнать, где вы находитесь, если следовать за птицами. Не знаю, был ли в этом смысл, но она побежала как пуля к Сьюзи, а та уже оповестила все поисковые команды, и так эта идея не дошла до Хэймитча, а самое главное — до Тома. У них ушел час на то, чтобы поймать песню в лесу и пойти за ней. Ты уже к тому моменту была… — он сглатывает воздух и крепко зажимает в руках одеяло. — Они чуть было не опоздали. Его голос задрожал и оборвался. Часть меня хочет, чтобы он остановился, чтобы отложил рассказ на потом, ведь всю прошлую ночь он промучился в тисках приступа. Но мне нужно знать, что же случилось. — Том рассказал, что как только они тебя нашли, Хэймитч разделся по пояс и завернул тебя в свои куртку и пиджак. Он нес тебя на руках всю дорогу до дома, в основном бегом, пока все остальные пытались вытащить Рори из-под упавшего ствола. Не знаю, как он справился, — бесконечная признательность в его словах почти осязаема. — Он даже не остановился, чтобы дать мне взглянуть на тебя, когда, наконец, добежал — сразу помчался по лестнице в ванную, чуть не снес по дороге Сьюзи, и бросил тебя в теплую воду. И потом просто оставил тебя на ее попечении, будто ничего особенного и не случилось. Ну, мол, подумаешь — нестись с тобой в охапку много километров через лес в полной темноте. Этот рассказ может вызвать у меня разные чувства, но только не удивление. Я ведь не дурочка, чтоб не понимать, как сильно Хеймитч обо мне заботится, и насколько он при этом не заинтересован сам мне в этом признаваться. — Когда он расстегнул мои наручники, выйдя из дома, он сказал, что вообще-то он предпочитает гусей – мол, от нас с тобой сплошные неприятности. Потом он пошел к себе домой и напился до бесчувствия. По крайней мере, мне Сьюзи так сказала. Сам-то я был слишком занят, пытаясь тебя отогреть, — вот теперь я уже за Пита не волнуюсь, потому что его голос уже перестал дрожать, пока он описывал эти завершающие подробности. Он выпустил одеяло и снова начал гладить мои волосы. Я жива. Жива благодаря Питу и Хэймитчу, и всем остальным. Теперь у меня есть шанс. Возможность прожить настоящую жизнь с моим мужем. И я ее не упущу. Все благодаря им. — Ты спас меня, — шепчу я еще через несколько минут. Пит мотает головой. — Нет, Китнисс. Ты сама себя спасла. Не начни ты петь, мы бы не смогли… — он не в состоянии закончить фразу, он лишь цепляется за меня, прячет лицо у меня в волосах и бормочет мое имя. И тут я вдруг вспоминаю, какой сегодня день. — Небольшая годовщина, хм? — объявляю я. Он смотрит на меня в изумлении, а потом вдруг смешинка попадает ему в рот, потом еще одна, и еще. И вот уже его плечи ходят ходуном от хохота, вызванного радостным облегчением. Наверное, не очень просто расслабиться и наслаждаться жизнью в тот день, когда смерть прошла от тебя совсем рядом. Но я ведь к смертельной опасности на своем пути привыкла едва ли не больше, чем к спокойной жизни. И ведь все эти проблемы и неприятности, включая нашу вчерашнюю ссору и то, что случилось в лесу, были все-таки более… нормальными, чем были некогда Игры, и война, и многие другие жуткие ситуации, с которыми мне приходилось справляться. Это тоже были настоящие проблемы и опасности, которых чудом удавалось избежать. Но наши нынешние гораздо ближе к жизни обычных людей, чем все, что случалось прежде. Мы с Питом не вылезаем из кровати весь день, дремлем, свернувшись в тесных объятьях друг друга. Когда я, наконец, просыпаюсь, я пускаюсь исследовать каждый сантиметр его покрытой шрамами кожи, вновь запоминая каждую крохотную деталь. Пока он балансирует на грани между сном и явью, я бесстыдно исследую все его тело, чтобы однажды, если придется снова столкнуться с неизбежностью своей скорой смерти, ничто не помешало восстановить его в памяти таким, как сейчас. За этот год так многое изменилось. Теперь мне стало рядом с его телом настолько комфортно, что оно мне кажется продолжением моего собственного. И очень роскошным продолжением, должна отметить. Когда я, наконец, бужу его поцелуем, мы занимаемся любовью медленно, с беспредельной нежностью. Стремясь не только к удовольствию, но, кроме того, к ощущению несказанной эмоциональной и физической близости, какая только возможна между двумя людьми. Когда он движется во мне, я, наконец, говорю ему все те драгоценные, милые слова, которые мне не удалось сказать ему в его День рождения, и даже потом. И я добавляю к ним много новых, о том, что мне удалось понять за год нашего брака. Я нашептываю ему, что он для меня маяк во тьме, и что его свет пролился в мою душу. Он не отвечает, только слушает и целует меня снова и снова пока я говорю все, что должна была сказать. Мы прерываемся и начинаем снова, растягивая это насколько только возможно, и сказанные шепотом «Я люблю тебя» парят в священной тишине нашей согретой солнцем спальни. Потом мы засыпаем вновь, все еще соединенные, и мои темные волосы смешиваются с его золотыми на белоснежной подушке. В сумерках нас будит грохот внизу. Пока он пытается справиться с протезом и своей одеждой, я набрасываю халат и бесшумно спускаюсь по ступеням. Мне приходится держаться за перила, чтобы не споткнуться, мышцы до сих пор не очень слушаются от слабости. Даже в столь немощном состоянии, я все еще бесстрашна и готова к чему угодно. И я справляюсь. Успеваю поймать ее в самый последний момент, когда она уже готова выскользнуть через парадную дверь. — Пози, что ты здесь делаешь? Ее темные волосы летят взад и вперед, когда она трясет головой и ухмыляется. Я чувствую, что Пит уже появился на лестнице позади меня, и слышу его шумные шаги. — Сюрприз, — выкрикивает малышка, а затем выскакивает на крыльцо и исчезает в сгущающихся сумерках. Я оборачиваюсь к Питу, который все еще стоит наверху лестницы, одетый только в свои пижамные штаны. Волосы у него торчат во все стороны. — О чем это она? — спрашивает он, спускаясь ко мне. — Не знаю, — говорю я, направляясь на кухню выпить воды. — Она просто выбежала… за… дверь… — я не в силах продолжить, так я ошарашена увиденным. — Китнисс? — зовет Пит напряженно, врываясь на кухню следом. Мы оба удивленно замираем, вовсю смотря по сторонам. С двух шкафов свисает крупный лозунг: «С годовщиной вас, семья Мелларк!». На всех стенах приклеены рисунки, очевидно, вышедшие из-под пера Пози. Это портреты обитателей нашего Дистрикта. Ниже висят сделанные ее неровным детским почерком надписи: «тарелки», «одеяло», «цветы» и так далее и тому подобное. Я не могу понять, в чем дело, пока не бросаю взгляд на стол. Он буквально завален подарками. В основном это небольшие, доступные, практичные вещи. Такие обычно дарят у нас на свадебной церемонии. Они нам тогда не особо были нужны, а так как мы о свадьбе не объявляли, их никто нам и не дарил. Хотя теперь, после того, как Пит расколотил все наши тарелки и вообще основательно разгромил кухню, такие вещи своевременны как никогда. Он нагоняет меня в дверях и медленно идет к столу, и когда он берет в руку карточку, еще одно творение Пози, его глаза сияют. На обложке нарисованы мы вдвоем. Волосы Пита почти такого же размера, как его голова, а моя коса спускается аж до земли, но в целом это довольно точное изображение. «Ваша свадьба была тайной, но мы знаем, какой сегодня день. Так что вот ваши подарки. С любовью, Пози и Двенадцатый Дистрикт» — гласит открытка. Он поднимает глаза, и я вижу, как они блестят. Через открытую заднюю дверь к нам, спотыкаясь, вломился Хеймитч. Он снова пьян, а может быть все еще пьян — тут нелегко определиться. В любом случае, я ловлю его взгляд, и мы киваем друг другу так, что в этом кроется миллион разных смыслов. — Простите, я припозднился, — ворчит он. — Забыл тут вот. Он кладет на стол фотографию в рамке. Не знаю, кто ее сделал, но прекрасно помню день, который она запечатлела: тогда Пит пытался научить меня печь хлеб. Попытка вышла не очень удачной, и фотография это подтверждает. Я нависаю над куском теста, пытаясь его замесить, и на моем лице столь явное отчаяние, что это даже комично. Пит стоит позади меня, и, скрестив руки на груди посмеивается, но это все меркнет в сравнении с полным любви и преданности выражением его глаз. У нас обоих мукой припорошены щеки и даже волосы, а сквозь оконное стекло сочится мягкий свет летнего дня. — Спасибо… — начинаю я, отрывая взгляд от фотографии. Она идеальна, не только потому, что на ней есть мы и наши чувства, но и потому, что она явно описывает, какими нас видит сам Хеймитч. Но он уже ушел. Все еще пораженные, мы с Питом валимся на стулья, и через стол берем друг друга за руки. Его большой палец поглаживает мою ладонь. Это движение так привычно, и в каком-то смысле столь же интимно, как наш самый первый любовный акт. — Вот уж не ожидал, — трясет он головой, слегка обалдевший, но его глаза искрятся весельем. Киваю в знак согласия: — Пози в самом деле любит сюрпризы. — Думаю, это значит, что нас с тобой уже водой не разольешь… Раз у нас есть подарки и все прочее, — он сжимает мою руку. Но подразумевает он больше, чем говорит вслух. Хочу ли я по-прежнему быть с ним? Хочу ли я его по-прежнему? Через стол я смотрю ему в глаза. В те самые голубые глаза, в которые мне никогда не надоест глядеться при любом свете, в любом возрасте, что бы ни случилось. — Так и есть, — мурчу я. Мы нежно улыбаемся друг другу, и я понимаю, что эта его улыбка, больше, чем что-либо другое в мире, означает для меня дом. Дом, который я никогда не захочу покинуть, сколько бы трудов ни потребовалось, чтобы хранить его и укреплять. Возможно, быть хорошей женой нелегко, но я ведь не из тех, кто легко сдается… У. Б. Йейтс. Сердце женщины Ах, что мне комнатка моя, Полна молитв и тишины?! Он в тенета́ увлек меня, Льнет грудь моя к его груди! Ах, что мне матушкин завет И отчий теплый, милый кров?! Кудрей моих душистых тень Нас скроет от любых невзгод! Ах, сень кудрей, ах, влажный взор — Уплыли прочь и смерть, и жизнь! Его дыханье — воздух мой, И сердце на сердце лежит! (Перевод стихов Александра Злобинского) --- The Heart Of The Woman William Butler Yeats O what to me the little room That was brimmed up with prayer and rest; He bade me out into the gloom, And my breast lies upon his breast. O what to me my mother's care, The house where I was safe and warm; The shadowy blossom of my hair Will hide us from the bitter storm. O hiding hair and dewy eyes, I am no more with life and death, My heart upon his warm heart lies, My breath is mixed into his breath.