Black and White

- Зануда Келлин! - оглушительно смеясь, прокричали сверху, и тяжёлая школьная парта опрокинулась на меня, придавливая своим весом к полу. У меня перехватило дыхание, я весь замер, пытаясь вдохнуть, но в областях груди и живота невыносимо давило, мешая подняться. Мой рюкзак упал прямо на лицо, несколько ручек откатились в сторону, книги и тетради рассыпались по полу, подставка откатилась в самый дальний угол и теперь лежала там, укрываясь в тени. - Моё имя Кевин, - чуть слышно прохрипел я, отчасти из-за слишком большого веса, навалившегося на не слишком-то крупное тело, однако меня услышали. - Вы слышите, что он бормочет? Моё имя Кевин, - совершенно непохожим голосом передразнили сверху, и я увидел яркую вспышку камеры мобильного телефона. Ну отлично, теперь видео, где я униженно барахтаюсь под весом парты разлетится по всей школе! А я-то уж было думал, что всё обошлось после того, как целое ведро желтоватой жидкости сомнительного происхождения окатило меня при первом же входе в класс моей новой школы, и все ученики и учителя принялись хохотать, снимая данное действие. - Это всё потому, что он белый! - услышал я последнюю колкость, слетевшую с уст мучителей, которой всегда и заканчивались их проделки надо мной, и почувствовал, как вес парты заметно ослабел. Ученики средней школы имени Святого Катлего расходились в разные стороны, всё ещё периодически посмеиваясь и пряча телефоны в карманы джинсов. Когда последний из них покинул класс, я с трудом вылез из-под перевёрнутой парты и присел на подоконник, чтобы немного отдышаться после пережитого. Как же достал этот Мвенай со своей шайкой! Ненавижу его! Но, пожалуй, стоит начать сначала. Моё имя Кевин Джонасон, и мне недавно исполнилось четырнадцать лет. В связи с этим я перешёл из общественной бесплатной школы в среднюю школы имени Святого Катлего. У родителей никогда не водились большие деньги, поэтому выбранная школа не была самой благоприятной. Здесь встречались дети заурядных мастеровых, малоимущих, ребята с садистскими наклонностями и даже сыновья и дочери настоящих преступников. И всё бы обошлось ещё, если бы все они не были "чёрными", не постесняюсь этого постыдного слова. Все ученики, учителя, даже просто школьный персонал данного учреждения были афроамериканцами, или, как они сами сокращённо называли себя, афро. А я представляю собой нечто странное и своеобразное, не всписывающееся в такой коллектив. Я "белый". Белый без латинских корней. Я не метис, не мулат, не араб. Я чистокровный европеец, и в моей семье никогда не было людей с тёмным оттенком кожи. Именно поэтому я с самого начала был в этой школе лишним. Конечно, определённую роль сыграли моя бедность и замкнутость, ведь с самого начала я успешно учился и не спешил заводить себе более близких друзей, чем люди, которым можно сказать "привет - пока". Люди из этой школы несомненно притягивали меня, многие казались хорошими ребятами, но я медлил, я хотел освоиться. И пожалел. Кроме того, моя внешность была далеко не красивой, даже не симпатичной. Я высокий, худой, нескладный, с рыжевато-коричневыми волосами, потому что когда-то наша семья заключала брак с армянином, зелёные с серой расплывчатостью глаза, тонкие губы, острый нос и дурацкие веснушки, покрывающие руки, щёки, нос, лоб и подбородок. А теперь представьте, что такой человек носит истёртые рубашку с брюками, ходит постоянно сгорбленный и одинокий, отвечает на каждом уроке и ведёт скрытный, непонятный другим образ жизни. Отталкивает. Отталкивает всех и каждого. И я не спорю, во многом моя вина. Но и афро-элита не могла просто игнорировать меня. С самого первого дня обучения в новой школе я терпел лишения, оскорбления и унижения от всех её членов, в том числе, учителей и директора. А когда мои родители приходили в школу, то слышали лишь презрительное хихиканье и море замечаний о том, что я "мешаю работать другим ученикам своими громкими выкриками на уроках". На деле я просто пытался перекричать шум в классе и привлечь к себе внимание безразличного учителя, который обычно слушал только своих любимчиков. Но, какими бы суровыми не были времена в школе, всё-таки самым злым, вредным и язвительным был Мвенай Роджерс. Его семья, насколько мне известно, владела когда-то крупной линией фирм по производству одежды. Потом обанкротились, стали экономить на обучении сына, сперва перевели его в более дешёвую частную, после и подавно в эту. И самым страшным было то, что причиной бедности Мвеная были "белые" акционеры, прибывшие из Западной Европы в поисках нелегального производства, чтобы разжиться на чём-нибудь запрещённом. Вот и вышло, что я - один из главных врагов Мвеная, соответственно, и всей остальной школы. Поначалу я честно пробовал подружиться хоть с кем-нибудь, кто ещё презирает или хотя бы недолюбливает полного, черноволосого, короткостриженного, желтоглазого Роджерса, который вечно рядился в свой тёмно-шоколадный костюм в тон коже, но все такие люди либо слишком боялись Мвеная, либо слишком презирали меня. Когда-то у меня даже вышло поладить с темнокожим мальчиком по имени Норман, но он быстро перевёлся, и я даже догадываюсь почему. Со мной никто не хочет общаться, опять же из-за Роджерса и его компании. Вся она состоит из трёх человек, а также дополняющей его массовки. И всё-таки основных трое: сам Мвенай, худощавый и низкий парень Джитуку и грузный, словно огромный бык, темнокожий Буру, который всегда стригся, оставляя на голове лишь короткую щетину и два небольших холмика, вроде рогов. Об этом и говорит его имя, что с африканского переводится "бык". Да и вообще все ученики этой школы были переселенцами из Африки. Джитуку больше походил на крысу, низкий и маленький, он имел слишком узкие для афроамериканца глаза и корнями отходил к латино-американцам. Его крохотная узенькая фигурка постоянно появлялась подле Мвеная, готовая в любой момент ухватит жертву под мышками или вокруг пояса и держать до тех пор, пока главарь банды набивает об неё кулаки. Глаза, кстати говоря, у него были пронзительно серые, что казалось ещё более странным для афро, но тем не менее, терялось на моём "белом" фоне. Буру был иной комплекции, грузный, плечистый, мускулистый, он пугал меня своими чертами лица и строением тела. Его необычайно широкие скулы, большие глаза, толстые губы - всё в нём казалось увеличенным свыше нормы. А еженедельные походы в тренажёрный зал только усиливали полноту его мышц. Честно говоря, я понятия не имею, зачем он ходит в "качалку", потому что и без неё имеет достаточно внушительные размеры. Но заикнуться об этом означало бы совершить глобальную ошибку, а близкое знакомство с компанией Мвеная кое-чему меня научило, в том числе, не подмечать подобных вещей. Кроме неразлучной троицы на месте проишествия всегда появлялось немалое количество зевак, которые скучали в ожидании очередного издевательства. И конечно же издевательства происходили с непременным участием меня, ведь никто в целой школе не провинился больше "белого зануды Кевилла". Я не знаю, почему афро-элита неверно называет моё имя - коверкает ради потехи или правда не может расслышать. Но имя Кевилл прицепилось ко мне, и теперь даже учителя иногда оговариваются. - Ученики, займите свои места! - послышался отдалённый голос профессора Баксфорда, вырывающий меня из мыслей и возвращающий в реальность. Я слез с подоконника, что, разумеется, не могло уйти от глаз чернокожего учителя, и подошёл к своей недавно пострадавшей парте. - Мистер Джонасон, пожалуйста, объясните классу, что Вы делали на подоконнике, - попросил профессор, поворачивая ко мне густо заросшую волосами и жёсткой щетиной голову. Эта его любимая привычка - "объяснять всё классу" - всегда забавила афро и раздражала меня. Поначалу я ещё пытался объясниться, но вскоре понял, что попытки бесполезны, поэтому просто опускал взгляд на пол и смирялся со словами, вроде "отсталый белый". Вот и сейчас я лишь опустил глаза и пробормотал: - Простите, профессор. - Что ж, Вы будете наказаны. Останьтесь после уроков и зайдите в мой кабинет. Мы отыщем работу, которая поправит Ваше непослушание. После такой недлинной тирады Баксфорд вернулся к теме урока, позволяя всему классу злобно шипеть в мою сторону нечто, сродне напоминающее "тупица белый". Что ж, мне не привыкать. Но до чего же несправедливым оказалось наказание! Мне стало дурно, и это чувство не отпускало до самого конца уроков, даже когда я уже шёл на исправительные работы. Моя голова тяжелела, а руки и ноги плохо слушались. Обида и гнев перемешались в моей голове, очень хотелось кричать и плакать, но я молчал. Все уже ушли, коридоры и кабинеты пустовали. Да и профессор, когда я оказался у него в кабинете, быстро ушёл, оставив мне ключ и наказав убрать весь кабинет. С тяжёлым сердцем я собирал клочки бумаги, подметал пол, мыл доску, протирал пыль. И всё это время в моей голове рождались одна за другой страшные мысли о мести, о несправедливости, о побеге. Я страшился будущего, но не больше, чем настоящего. С какой-то странной грустью вспоминалось мне прошлое, и я готов был отдать всё, что имел, чтобы снова вернуться в общую школу для разных детей, для "чёрных" и "белых"...