Империя

«…Эти события я не забуду никогда. Кто бы мог подумать, что обыкновенная девка-прислужница приглянётся Анне Демидовой. Я родилась в далёком северном Тобольске. Работала я в лавке у отца, впрочем, как и вся наша семья. Только разнеслись первые слухи по городу о приезде царской семьи, так все сразу подняли цены даже на спички. Отец тогда потирал руки и говорил: «Спустят они тут своё золото, и заживём мы!» В то далёкое одиннадцатое августа 1917 года я мыла пол в нашем магазинчике и даже не подозревала, что зашедшие две дамы с взволнованным мужчиной являются не просто посетителями. Не обратив на них должного внимания, я крикнула отцу, что к нам пришли, но он, видать, куда-то вышел. Поэтому, подождав пару минут, я вытерла руки о передник и с улыбкой повернулась к покупателям. Помню, будто это было вчера, они попросили продать им бумаги. Пока я искала её, то краем уха слушала разговор женщин. У них была прислуга, и одна из девушек, Глаша, сильно захворала. И тогда до меня дошло, кто эти люди, ведь простой народ не держит слуг. Я быстро выудила из коробки немного листов и протянула их самой молодой из двух женщин. Они хотели уже уходить, как та, что постарше, остановилась, посмотрела на ведро и тряпку, которой я мыла пол, а затем на меня. «Хорошо вымыто», — сказала женщина, а дальше, как во сне, я соглашалась работать у них, несмотря на маленькое жалование. Мне работалось хорошо. Поручениями никто не заваливал, только противный Никольский своими странными идеями отравлял нам всем жизнь. Шло время, и в одну из ночей, когда все спали, случилось что-то странное. Все слуги знали, что давеча государь повздорил с царицей, и поэтому вели себя необычайно тихо. Было чуть за полночь, я сидела в небольшой каморке и в свете свечи штопала платье Ольги Николаевны. С моих уст лилась тихая песня, потому что так мне работать всегда легче. Дверь скрипнула, и я увидела на пороге комнатки государя. Я быстро вскочила и отвесила ему поклон, он жестом показал мне, чтобы я продолжала своё дело. Царь был необычайно грустен, и мне хотелось его утешить. До конца не понимаю, как всё это между нами произошло, но он был моим первым мужчиной. Он также тихо ушёл, как и пришёл. На следующий день он не подал виду, что что-то случилось. Оно и хорошо. В начале ноября у меня всё не начинало мазать кровью. Я всерьёз заволновалась и обратилась со своей проблемой к Боткину. После короткого осмотра он улыбнулся и сказал, что я в положении. Мысли о том, чей это ребёнок выбили почву у меня из-под ног, и я лишилась чувств. Дорогой Евгений Сергеевич привёл меня в себя, но я могла лишь плакать, вместо слов у меня изо рта вылетали хрипы и всхлипы. Он успокаивал меня, и я открылась ему. После моих слов мужчина подскочил и начал ходить кругами по комнате, бросать на меня косые взгляды. Он мне не верил, оно и ясно, ведь все знают, как царь любит государыню. Поджав губы, он вышел из комнаты прочь. Прошло не больше пяти минут, как он вернулся, но не один. Николай Александрович посмотрел на меня как-то странно. Я не могла понять, что у него на уме, но главное, он не был зол. Мужчины тихо переговаривались, и в итоге мне сказали, что я должна говорить, будто беременна я от местного распутника Петьки. Александра Фёдоровна не должна знать об этом, а дальше они обдумают с Долгоруковым, как со мной поступить. Напоследок добавили фразу, которую мне так не хотелось слышать — вероятно, мне придётся уехать. Я плакала ночи напролёт, но однажды осознала, кого ношу — не простого селянина, а цесаревича или цесаревну. С тех пор я почувствовала себя иначе, у меня появились силы, о которых я и не подозревала. Месяца бежали друг за другом, и вот, в середине марта, меня вызвал к себе царь. В помещении уже были Боткин и Долгоруков. Мне вручили два письма, запаянные сургучом, которые я немедленно спрятала в корсаж платья. Мне выдали немного денег, документы и пару дорогих колец. После мне сказали, что я уплываю в Крым, а затем на пароме еду в Великобританию, где меня встретит Ариадна Владимировна Тыркова, которой я должна буду показать эти письма. Как добились разрешения на мой отъезд, я не поняла, впрочем, я не знала, чем мотивировали моё отбытие перед всеми домочадцами и местными. Неизвестность очень пугала, но выхода не было. Поэтому через неделю я отправилась в свой долгий путь. До Крыма я добралась без приключений, и там, смешавшись с остальными беженцами, села на корабль, который увёз меня в Англию. В море нас застал сильный шторм, и я с моими соседками по каюте, взявшись за руки, молилась. Молилась не за свою жизнь, а за своего ребёнка, ведь он уже начал толкаться. Буря продолжалась пару часов и стихла так же внезапно, как и началась. Каждый последующий день пребывания на судне стал для меня пыткой. Ожидание, скука, качка — это всё заставило меня возненавидеть море. Полтора месяца пути и постоянное наблюдение одних и тех же лиц! Только когда я увидела землю, у меня улучшилось настроение. Ариадна ждала меня на пирсе в толпе встречающих. Мне сказали, что она будет в жёлтом пуховом платке. Поэтому женщину, которая активно махала им, я заметила сразу. Она была не одна, а с мужчиной британцем, который только кивнул мне головой в знак приветствия. Не тратя наше время на болтовню, она побежала к дороге и поймала кэб. Всю дорогу эта обаятельная женщина расспрашивала меня о ситуации в Империи, я же в свою очередь отвечала по мере возможностей. Ариадна то возмущалась, то радовалась. Расспрашивала меня на сколько я планирую остаться, и, не получив вразумительного ответа, оставила меня в покое. У неё был дом, один из множества одинаковых на улице. Это меня удивило: они все были как под копирку. Обстановка была довольно бедной, но главное, было чисто и довольно уютно. Мне выделили небольшую комнатку на втором этаже. В моём распоряжении были кровать и стул, но и этому я была рада. Я легла отдохнуть и проспала до самого ужина. Даже не умывшись, спустилась за стол. Мысли о письмах не давали мне покоя, я не знала, как их вручить, поэтому после ужина выудила их из своего платья и отдала Ариадне. Попутно я объяснила ей, кто мне их дал, и что открыть их имеет право только она. Женщина развернула их, пробежалась глазами, внимательно посмотрела на меня и, выдохнув: «Боже!» — лишилась чувств. Я побрызгала на неё водой и немного похлопала по щекам. Придя в себя, она снова прочитала письма и, схватив меня за руку, сказала, что нам всеми правдами и неправдами нужно попасть на аудиенцию к королю Георгу V. Она кричала, потрясая у меня перед носом письмами, что мы изменим историю. Она смотрела на мой живот так, будто я Мария, и ношу под сердцем Христа. На следующий день она собрала всех дворян, которые эмигрировали в Великую Британию. Нам нужны были их связи и поддержка, а ещё их капиталы. Вскоре нашими силами на уши был поставлен весь Лондон. Но мы всё ещё ждали момента, когда можно будет написать прошение об аудиенции. Чтобы «кроваво-красные руки» (они так называли нынешнее революционное правительство) не добрались до меня, мне один граф даже оплатил охрану. После этого мы с Ариадной решили не ждать более. Два раза нам отказывали в приёме, но нас это не останавливало, мы писали каждую неделю. 20 июля 1918 года всё изменилось. Сообщили, что Николая Александровича с семьёй больше нет. Расстрел. Как об этом узнали, я не имела ни малейшего понятия, но потом осознала, что, скорее всего, доложила разведка. Неделю я провела в невменяемом состоянии, врачи мне давали успокоительное, и я засыпала, а после пробуждения плакала. Всю ситуацию усложняло то, что я вот-вот должна родить, и доктора опасались, что у меня случится выкидыш. Я и сама этого боялась, но не могла ничего с собой поделать. Мысли о том, что меня уже, возможно, приговорили на родине к смерти, пугали. Я всё ждала, что в один из ярких солнечных дней мне пустят пулю в голову или вспорют живот. Из-за всех этих нервов я не сразу поняла, что рожаю, только когда отошли воды, и низ живота свело спазмом, я начала кричать и звать Ариадну. Роды были тяжёлыми. Мне казалось, что ребёнок убьёт меня. На моей постели не успевали менять бельё, мне казалось, что я больна, и поэтому всё моё тело покрыто испариной. На вторые сутки я разрешилась. Комнату наполнил громкий крик моего ребёнка. Я родила чудную голубоглазую девочку, которую без раздумий нарекла Анной, в честь той, что навсегда изменила мою жизнь. Разрешившись от бремени и удостоверившись, что с ребёнком всё хорошо, я провалилась в такой долгожданный сон. Когда очнулась, моя подруга сидела у меня на кровати и качала на руках дитя. «Анна II — неплохо звучит, правда?» — она со смехом спросила меня. Через одну неделю после моих родов нам ответили из королевского дворца. Нас ждали через два часа. Не раздумывая ни о чём, я с Ариадной быстро оделась, взяла с собой Аню и поехала в Виндзорский замок. У нас тряслись поджилки от волнения. Я шла к королевскому кабинету, уперев свой взгляд в пол. Мне казалось, что нам здесь не место, и что нас просто поднимут на смех и вышвырнут вон. Слуги впустили нас в просторную комнату, посреди которой стоял огромный стол, где сидел… Я сначала не поверила своим глазам, так король был похож на царя. Это меня настолько поразило, что я забыла обо всех правилах приличия и просто стояла, глядя на Георга во все глаза. Он пригласил нас сесть. Он о чём-то долго беседовал с Ариадной и иногда кивал головой в нашу с Анютой сторону. Я плохо знала английский и поэтому улавливала только общую суть. Король не верил в то, что это царский ребёнок и требовал доказательства. «У Аглаи есть документы!» — воскликнула моя подруга, и я, не мешкая, достала из своей сумочки два письма, которые уже были изрядно потрёпанными. Я знала, что они были написаны на английском, вероятно, Николай уже тогда подозревал, что его не отпустят на свободу и не позволят больше жить. Георг внимательно прочитал письма, подошёл ко мне и взял Нюту на руки. Он долго рассматривал её крохотное личико и, судя по его улыбке, был удовлетворён увиденным. «По всему вероятию, это действительно потомок Романовых. И если это так, ситуация для большевиков кардинально изменилась, — довольным голосом проговорил король. — Завтра же я объявлю об этой маленькой царице. Посмотрим, что ответит мир!» В тот же вечер я отправила приглашения местному русскому дворянству. И написала и отослала письма Колчаку, Деникину и Корнилову. Мы с моей маленькой дочуркой начали шатать мир. На следующий день король объявил всем послам, что приютил внебрачное дитя убиенного императора. После этого прошло не больше месяца, как вышли газеты с заголовками: «Ленин убит, а Троцкий в камере», «Крах большевиков?». И в тот же день мне пришло письмо, в котором было сказано, что царские войска ждут Анну Николаевну в Крыму и помогут совершить ей победный въезд в Санкт-Петербург. Моей радости не было предела, я плакала и смеялась, бегала по дому и с диким хохотом собирала вещи. Ариадна веселилась со мной вместе, и тогда я ей сказала: «Я буду регентом!» — она же лишь ухмыльнулась и ответила, что простую необразованную селянку не допустят к трону. Но я была готова на всё, ведь никто так не защитит мою дочь, как я сама…»