Amber phoenix - это проклятье?

      Снова. Это снова повторяется. Нудный гул прохожих эхом отдается в сабрийских улочках, утянутых во тьму. Мирное сердцебиение под ухом лучше любой колыбельной, спетой матерью на ночь, родные руки сцепленные за спиной в мягких объятиях заставляли чувствовать своеродную защиту перед этим жестоким миром.       Ком, что душил и терзал горло изнутри, вырвался наружу глухим кашлем, но это нисколько не помогло. Нет, только не это. Глаза, не могу их открыть. Они словно налиты свинцом, а вязкий холод до дрожи в костях уже не столь беспокоит и на смену ему приходит огонь, что медленно обволакивает тело.       Тяжело. Прекратите. Нет!       Почему твое сердце так быстро стучит?       Перестань. Это давит на уши.       Пожалуйста.       Слова о помощи так и рвутся наружу, но они слишком быстро разбиваются с той же надеждой о спасении об удушающий ком, вырывая из горла лишь жалкий кашель.       Пожалуйста…       Нет, мы не всегда так жили. Брат мог прекрасно раздобыть для нас еду или одежду, а мы в свою очередь легко могли проникнуть в самое подсознание, в самый центр прекрасного места, Бездны. Я помню, хорошо помню тот момент, когда Она с нами заговорила впервые. Ее голос был такой тихий и спокойный, но я помню… Да, точно. Этот голос был наполнен грустными нотками. Ей было одиноко. Правда ли мы смогли заполнить эту пустоту?       С приходом зимы все менялось. Это тело всегда было физически слабое и ни на что негодное. Оно легко поддавалось болезням и простуде. Надоедало, но сделать ничего нельзя было.       Быть беспомощной — ужасно.       Но в ту ночь. О-о-о да, я помню ту ночь. Было ли это ошибкой? Не знаю. Холод городских улочек терзал мое тело, как и жар, что исходил изнутри. Все это сменилось теплом чужих рук. Это точно не мои брат или сестра, их тепло всегда такое родное, а это такое чужое, но не менее мягкое.       Стоит ли мне беспокоиться? Я не слышу никаких возмущений с их стороны. Значит. Все нормально? Мне не стоит беспокоиться? О дорогая Бездна, дай мне утонуть, прошу. Пробуждение всегда было тяжелым. Свинец, что вечно держал глаза закрытыми, медленно стекает по щекам, оставляя мокрые соленые дорожки. Не люблю соленое, оно неприятно щекочет язык, оставляя странный привкус. Поэтому маленькие ручки, сложенные в кулачки, спешат стереть эти слезы, останавливая поток.       Но открыть глаза страшно. Страшно, потому что не знаю этого места. Нет привычного гула и топота копыт, нет зябкого холода, нет родного тела рядом, вместо этого мягкая ткань, что даже щекочет кожу от непривычки, приятное тепло и чужие запахи ударяют в нос.       Может, просто кажется, и всё это сон? Может, проснусь, и всё вернется на свои места?       Аха-ха, нет… Это реальность и пора признать, что оказался в чужом месте, что спишь на мягкой кровати, что родных рядом нет.       С неохотой разлипаешь глаза и первое, что бросается тебе, это красный балдахин, закрепленный у потолка за счет каркаса и мягко свисающий к полу, формируя подобие купола, что не позволял проникать назойливому утреннему свету. В спине проскальзывали покалывания от непривычки, но жар, что готов был сжечь твое тело до костей, отступил.       Можно было вздохнуть полной грудью и принять сидячее положение, чтобы увидеть всю суть ситуации, хотя от такого покалывания напомнили о себе, что вызвало измученный вздох.       Это одеяло. Проводишь ладошкой по не менее красной, чем балдахин, ткани, зарываясь в нее пальчиками, чтобы ощутить столь непривычную мягкость. Но раз дают возможность, то стоит ею насладиться, ведь на улице такое не повстречает даже среди лохмотья. Кстати, о лохмотьях. Что случилось с теми тряпками и что это за рубашка? Вроде так называют её дворянины. Грязные волосы распластались по подушке, мягко спускаясь волнами с плеч, мокрые от недавних слез глаза разбавлены еще слабо выступающими мешками, еще красноватый нос от отступающей простуды — страшно даже в зеркало смотреть.       Может просто стоит спуститься в Бездну и там подождать сестру? Не доверяю этому месту. На выдохе определяюсь с выбором и, закрыв глаза, откидываюсь назад на кровать. Тело расслабляется, а в голове летают разные мысли об этом прекрасном месте без времени и конца. Раз за разом проскакивают знакомые места, а в ушах слышу звон цепей.       Как-то странно. Открываю один глаз, а за ним и второй, видя всю ту же картину, что раньше. Дыхание учащается, а в голове нарастает паника. Как это, черт возьми, возможно? Почему не получилось? Такое происходит только во время лихорадки, ибо невозможно контролировать себя, а тут будто резкий толчок назад. Что-то не пускает.       Из мыслей вырывает негромкий стук в дверь, а после в комнату заглядывает молодая девушка, что поспешно приклонила голову. К чему это? Судя по ее неброскому и простому наряду, это служанка — люди, что исполняют приказы и поручения дворян. Жалко их. — Молодая госпожа, утро доброе. Как вы себя чувствуете? Вам лучше? -интересуется та, пытаясь смягчить тон. Еще один ее шаг, как тут же приходится отойти назад, заметив, как дрожащая рука потянулась к канделябру.       Не доверяю.       Обычно не такая, спокойная, но сейчас просто нельзя поступить по-другому. — Кто вы? Что я тут делаю? — хриплым голосом произнесла альбиноска. Видно, что служанка опасалась подойти ближе, но и уйти просто нельзя было. Так что она просто приклонила голову, отвечая: — Вы в поместье моего господина. Вас принесли еще два таких же ребенка. Вас лихорадило и пришлось вызвать врача, молодая госпожа. Если вы не против, то я. — Даже не думай подходить ко мне, -пригрозила девушка, нагло оборвав слубанку. Даже ее объяснения не вызовут хоть долю доверия, а прикасаться к себе тем более не позволю. Она чужая, как и все, кто находил нас в переулках. Они кричали и хотели принести боль. — Хей, что за шум с утра пораньше? -поинтересовался голос сзади девушки, издавая веселые нотки. Девушка в свою очередь сделала шаг назад, поворачиваясь и снова преклоняясь. Как ей не надоело? — Можешь идти.       Служанка не стала ничего возражать и молча покинула помещение. Судя по ее странно тихому поведению, это и был господин девушки. Теперь его была очередь приближаться к кровати. Дворянин он или нет, его постигнет та же участь, что и ту служанку. Но рука не то что нечего в защиту не взяла, но вообще подыматься не стала. Почему? Почему от этого человека пахнет Цепями, посланниками Бездны, как любят изображать их в сказках. Кто он вообще такой? Кровать рядом прогнулась, а парень заинтересованно рассматривал виновника шума. Кто он? Почему его лицо такое знакомое? Имя так и застряло где-то на языке, не желая озвучиваться вслух. Почему к нему так тянет? Лицо хозяина поместья выражало любопытство, что обычно присуще детям, а в глазах играл задорный огонек. Ему весело? Странный он.       Блондин поднял руку, чтобы проверить температуру, но в его лицо сразу же прилетела подушка. Прямое попадание. Готова была увидеть что угодно: злость, гнев, негодование, крики, но никак не смех. Да, подушка мягко сползла вниз, а тот просто смеялся. — Сколько эмоций! Не кипятись ты так, -тот все же подал голос, перестав смеяться.- Неужели так ты благодаришь своего спасителя? Какая жалость. Теперь все складывается в один пазл. Чужие теплые руки, Цепи, не могу спуститься в Бездну, чужая комната, остановленная лихорадка — это все он! — Но кто вы? -скажи же свое имя. Пожалуйста. Сделай это за меня. Не могу вспомнить. Твое лицо так и режет память. На лице парня расплывается задорная улыбка. — Я.       Девушка резко принимает сидячее положение, жадно хватая воздух ртом. Капли пота медленно стекают вдоль висков, сливаясь мокрыми дорожками слез на щеках.       За распахнутым окном уже вовсю кричат рабочие, шутя про местных зевак или обсуждая какой груз куда перенести, дети веселили себя разными играми и забавами, а взрослые мирно обсуждали местные новости. Игривый ветерок развевал тонкие занавески, что практически не спасали от назойливых лучей, что падали на кровать и стены, крашенные какими-то маленькими картинами.       Рука, что была приложена ко лбу, пока голова собирая воедино мысли, медленно, стирая выступившие капли пота, опустилась на одеяло, которое было довольно быстро сжата ею.       Негодующая, шипя, зарылась с головой под ткань, выкрикивая что-то непонятное. — Нет. . Только не снова! Надоело. Хватит, просто хватит мне это показывать! — голос стал дрожать.- Я. просто хочу забыть это. Дайте мне забыть это, пожалуйста. Их больше нет. Их больше нет!       Человек, которого люди привыкли видеть волевым и сильным внешне, мог запросто захлебываться в слезах собственного кошмара. Это обычное дело. Это нормально для человека. Лампо привык к таким сценам, привык видеть чужие слезы и страдания. Но все же смотреть на сломанную хозяйку даже для Цепи тяжело. Он всегда спал с ней. У ног, на ней, рядом, у кровати — не важно. Главное, что он всегда охранял ее сон, каким бы он не был.       Лампо зарылся мордочкой под одеяло, вглядываясь в покрасневшее от слез лицо, и аккуратно провел язычком по мокрым дорожкам. Все же поддержка как-никак. Та мягко отсмеялась, обнимая и зарываясь пальцами в его шерстку. — Хорошо-хорошо, малыш. Видишь? Мне лучше? — Эти кошмары будут преследовать тебя только тогда, когда ты о них помнишь, — продолжала Цепь, на что та закатила глаза, мол не начинай. — Тогда это хорошее время, -протянула девушка, вылезая из укрытия и мягко ступая босыми ногами на холодный пол, — чтобы начать день. — А будешь бухтеть, останешься один в четырех стенах, -пригрозила пальчиком в шутку та, останавливая попытки Цепи вмешаться.       Альбиноска встала с кровати и по пути к шкафу, без стеснения расстегивает пуговицы рубашки, что сменяла ей одежду для сна. Цепь томно выдохнула и положила мордочку на лапы, наблюдая за той.       Люди всегда были для него странные создания, всегда. Их эмоции, переживания, цели — все так глупо и бессмысленно. Еще в первые дни тот готов был им смеяться в лицо, растоптать их амбиции и желания. Но все это оказалось столь мелочным, когда он стал присматриваться к ним. Их переживания и слезы — делают их сильнее, смех и радость — расслабляют и уравнивают настроение, цели — заставляют двигаться и переворачивать горы, если на то потребуется. Цепь смогла все взглянуть под другим углом. И конечно же его хозяйка стала ярым примером. На протяжении стольких лет Лампо никогда не задумывался о том, что та сделала что-то напрасно или бессмысленно. Ее эмоции большой пазл с яркой картинкой в конце. Она просто человек, которого раньше он, как думал, презирал. — Каковы планы на сегодня? — поинтересовался тот, как в любое другое утро, чтобы сгладить тишину, пока Лили мучается с ужаснейшим изобретением века, корсетом. — Хочу заглянуть к Рейнсвортам. Все же я пропала на целый год, стоило бы их посетить. Малышка Шерон наверное уже подросла.       Цепь издала краткий смешок, ведь такое предположение для него было риторическим. — А что думаешь про ту запуганную куклу?       Девушка резко затормозила, оставляя волосы лишь наполовину заплетенными в косу, явно рассуждая об этом вопросе. Она не сразу, но все же поняла о ком шла речь. Лили тяжко вздохнула, четко давая понять, что он зря поднял эту тему, и продолжила заплетать, отвечая: — А не все равно ли? Он простой человек, что приходит и уходит из жизни каждого.