Молоко

Меня зовут Саша, Александр Анатольевич Стах. Правда, Александром меня никто, кроме брата, не зовет. Учусь в девятом классе. Свое повествование я начну с появления брата — поворотного события моей жизни. До него у меня была только мама. Отец, Анатолий Степанович, был птицей залетной, разъезжая на своей фуре по всей стране, и я никогда не воспринимал его частью своей семьи. Он был человеком, которого я практически не видел, потому что во время его появления у нас дома меня отсылали в мою комнату или гулять на улицу. На меня он даже не смотрел, а мама говорила не лезть к нему. Вот так и получилось, что с родным отцом за всю жизнь я не имел ни одного разговора, довольствуясь его приветствием и прощанием. Когда же мне исполнилось семь, он исчез — уехал работать в Финляндию и больше к нам не возвращался. Можно сказать, что на этом отношения моих родителей закончились. О том, что у меня есть брат, которого зовут Андреев Никита Андреевич, я узнал полгода назад. Когда от туберкулеза умерла мама. На тот момент родственников в стране у меня не оказалось, и я временно попал в приют для сирот, пока всякие службы искали тех, кому можно было меня сбагрить. Я говорил им, что не хочу туда, но меня не слушали. Меня никогда не слушают. Это был ад! Озлобленные, жестокие дети. Они все были одинаковыми, обзывались... «неженка» и «слабак» было самым распространенным обращением. Я им не нравился. Наверное, это был для меня шок. Я до сих пор смутно помню тот период, видимо, сработал какой-нибудь защитный механизм психики или инстинкт самосохранения, и сознание отвергло травмоопасные воспоминания. Конечно, ничего такого уж страшного со мной не произошло, я же несовершеннолетний и закон должен меня охранять. Но та неделя навсегда останется моим кошмаром. Чем часто пользуется эта скотина, мой брат! Он появился под стягом спасителя, в непрошибаемой броне самодовольства и самоуверенности, с паршиво воняющим клинком его справедливости и власти. Этот ублюдок имел наглость осведомиться, каково мне приходится, он не собирался меня оттуда вытаскивать, чем меня теперь каждый день попрекает! Я просто не выдержал тогда. Мне было всё равно, что я его никогда не знал, что он был неприветлив и что смотрел на меня с плохо скрываемым пренебрежением и злостью. Я хотел, чтобы меня забрали. Неважно, кто и куда. Мне казалось, любое место будет лучше, чем приют. Тогда-то я и узнал, что у мамы до нас с отцом была другая семья. До моего появления в ее жизни был другой сын — Никита и другой муж — Андрей Сергеевич Андреев. Она родила рано, в шестнадцать лет. И со слов Никиты материнский инстинкт у нее отсутствовал напрочь. Впрочем, его злые слова по отношению к маме не сильно меня задели, потому что со мной она вела себя так же, а именно: снабжала всем необходимым и предоставляла самому себе, не особенно вникая в мои дела, типа оценок, поведения и наличия друзей-приятелей. Я чаще был с ровесниками и их родителями, чем со своей семьей. А у Никиты был любящий отец, который мог о нем позаботиться. Моя мама и папа Никиты жили бедно, родственники были решительно против столь раннего брака и поддержку молодой семье не оказали. Помогала им только бабушка Андрея Сергеевича, но маму она не любила. Все это тянулось на протяжении десяти лет, пока в один прекрасный день мама не сбежала с моим отцом. Мыльная опера? Для меня так оно и было. Все это произошло до меня и, следовательно, никаких эмоций у меня не вызывало. Зато мой вновь приобретенный брат все это видел и прочувствовал на своей, тогда еще детской, психике. Понятное дело, что внезапно объявившийся блудный брат в моем лице — сын беглянки, его, мягко говоря, не обрадовал. После пережитого в приюте квартира Никиты была для меня раем. И даже этот злыдень не мог испортить только начавшую налаживаться жизнь. Пришлось переехать в другой город, сменить круг общения и поначалу меня это только радовало. Но постепенно… жизнь бок о бок с Никитой становилась всё невыносимей и невыносимей. А теперь я даже видеть его не могу! Впрочем, надо отдать ему должное, дома он бывает нечасто. Зато когда бывает, мы ссоримся в пух и прах! Наверное, он меня просто ненавидит. А когда я вижу его осуждающий взгляд, полный презрения, будто обвиняющий в самом факте моего существования… я срываюсь. Ну, в чём я виноват? Почему не могу молча сносить его присутствие? Я даже понимаю, что во многом не прав. Что если бы придержал язык за зубами, мы бы не так часто ссорились. И я бы даже смолчал… С любым другим. Но не с ним.

* * *

Очередная командировка брата растянулась на неделю. Вы думаете, я скучал? Ничуть! А даже если такие мысли и мелькали в моем сознании, стоило только вспомнить его вечно недовольную физиономию, как они испарялись. И вот он вернулся. Я ждал. Но всё равно вздрогнул, когда ключ врезался в замочную скважину. Меня била нервная дрожь, успокоиться никак не получалось. — Здравствуй, Александр, — взгляд серых глаз даже не задержался на мне, скользя по комнате в поисках кресла, в которое Никита незамедлительно упал, ослабляя галстук и расстёгивая верхние пуговицы рубашки. Ненавижу, когда меня так называют! Но спорить бесполезно. Пробовал. И это всегда приводило к ссорам, потому что он упертый баран! — Хаюшки! — поздоровался и я. — Судя по тому, как ты трясёшься, в дневнике порядочно замечаний, — лёгкая усмешка появилась на четко очерченных губах, но взгляда он так и не поднял. Интересно, это вопрос, утверждение или издёвка? Чего он ждёт? Что я опять буду оправдываться, спорить, или что сразу полезу на рожон? Нет! Молчать. Надо молчать. Спор он все равно повернет в свою пользу. — Я устал. Неси дневник, — заявил Никита. Дневник был уже приготовлен к экзекуции вместе с ручкой. А то, что он устал, мне по барабану. Думает, я из-за этого молчать буду? Держи карман шире! Однако, наученный горьким опытом, я предпочел не нарываться и просто отдал ему дневник. Никита быстро просмотрел его, а потом расписался везде и, что самое странное, тоже молча, вернул. — А... ты разве ничего не скажешь? — я был очень удивлён. Потому и не сдержался, хоть и обещал себе слова ему не говорить. Он соизволил поднять на меня взгляд… И я сразу почувствовал, что не могу пошевелиться. Будто меня придавило к полу роялем. — Разве мои слова что-то изменят? — Нет, конечно. Просто, странно, что ты это только сейчас понял, — я что, опять что-то ляпнул? Чёрт! Надо молчать! — Полагаю, в ближайшие лет двадцать ты так и останешься грубым, невоспитанным мальчишкой. Грубым, невоспитанным? Да он шутит! На него никакой воспитанности не хватит. Мальчишкой! Но прежде чем я успел что-то сказать… — Всё. На этом дискуссия окончена. Марш спать, — распорядился Никита. Против его строгого тона и прямого взгляда я ничего не мог. Потому, нахмурившись, поплёлся в постель. Но был так зол, что заснуть никак не получалось. Вспомнилось, что в таких случаях помогало тёплое молоко. Я встал и пошел на кухню. Включил свет и резко зажмурился. М-да, время было полтретьего, уже сегодня в школу, а это значит, что я точно не высплюсь. Добравшись до холодильника, я достал молоко и стал пить большими глотками. Ну и что, что оно не тёплое? Главное — моральный эффект. — Молоко из холодильника, да ещё большими глотками — верный способ простудиться. Решил школу прогулять? Думаешь, это тебя спасёт? — неожиданно раздался голос Никиты. Я выронил упаковку и очутился посреди молочной лужи. Правда, это прошло мимо меня. Вид полуголого брата перетянул все внимание на себя. Он что, спит без пижамы? Никогда не задумывался, в чём он может спать, прочно ассоциируя его с деловым костюмом. Я его даже в джинсах, если подумать, ни разу не видел. Но эти мысли были где-то на периферии сознания. Взгляд застопорило на голом торсе, в голове все плыло, сердце по ощущениям застучало где-то в горле, а ноги почему-то подкашивались… Последним, что врезалось в память, была быстро приближающаяся лужа молока.

* * *

Очнулся я уже в своей постели. Нагишом, укрытый только одеялом. Сел, отчего меня противно замутило. Открылась дверь, зашёл Никита в пижаме. — А вот об обмороках меня никто не предупредил, — кажется, он был сильно раздражён. — Я что, в обморок упал? — не поверил я, ведь раньше за мной такого не водилось. — Ну, а как ты, по-твоему, в постели оказался? — вот же дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос. — Как ты себя чувствуешь? — Хм… неплохо. Думаю, теперь я засну, — меня такая слабость взяла, что глаза сами собой закрывались. — Так вся эта история из-за бессонницы, — похоже, что он уже обдумывал, как меня прибить понадежнее. — Ладно, надевай пижаму и ложись. Я понял, что до пижамы сам ни за что не доберусь. Кажется, до Никиты это тоже дошло. Он достал из шкафа пижаму и трусы. Подошёл к кровати и наклонился надо мной. Достигший меня запах был очень приятным, хотелось уткнуться в его источник носом и вдыхать в полную силу лёгких… Резким движением Никита сдернул одеяло, в которое я был укутан, и схватил меня за ногу. Казалось, от его прикосновения дёрнуло током — тряхнуло, так, что сердце на мгновение остановилось, а в голове сразу прояснилось. — К-какого?.. — задыхаясь, я испуганно уставился на него. Никита нахмурился. — Тогда одевайся сам, — он швырнул мне пижаму, вместе с трусами и вышел из комнаты. Спать снова расхотелось. Сердце билось, как сумасшедшее, и я тупо пялился в темноту.

* * *

Зазвонил будильник. Зараза, как же хотелось спать! Пока собирался, думал, что лучше бы меня пристрелили. — Доброе утро! — за столом уже восседал довольный жизнью Никита. Сволочь. Как он смел быть таким свежим и бодрым?! «Чтоб ты провалился!» — подумал я и плюхнулся за стол. Как и всегда, когда брат был дома, завтрак больше напоминал пир в миниатюре. После еды стало немного лучше, но что-то определённо было не так. — А как насчёт благодарности? — долетел до меня голос Никиты при попытке вывалиться из-за стола. Собака! Какая благодарность с утра пораньше? В общем, я уже был готов высказать всё, что думаю относительно «доброго утра» и «милого братца». Но не тут-то было… Открыв рот и задействовав голосовые связки, я наконец-то понял, что меня беспокоило всё утро. Разумеется, не считая того, что я не выспался. У меня не было голоса, а горло от напряжения заболело так, что на глаза навернулись слёзы. — Та-ак… Молоко, — с лица Никиты мигом слетело самодовольное выражение, брови грозно сошлись на переносице. Уже через полчаса приехала скорая. Никита орал сначала на меня, потом на кого-то по телефону — этому кому-то досталось больше, чем мне. Но хуже всего пришлось врачам скорой помощи, потому что, по мнению «его величества», они опоздали. Из-за всей этой суеты и шумихи можно было подумать, что я как минимум при смерти. Однако врач видно сталкивался с такими тиранами и попытался поставить разошедшегося брата на место… Но он не рассчитал, с кем связался, и вскоре был вынужден согласиться с тем, что виновен во всех смертных грехах. После чего, наконец, Никита позволил ему меня осмотреть под своим неусыпным надзором — как будто меня бы съели, если бы он отвернулся хоть на минуту. Сначала было горло. Довольно болезненно, но терпимо. Затем врач велел снять рубашку. И тут я завис. Странно, но рубашку снимать не хотелось, как последнюю. Отчего-то зачастило сердце, а ещё стало нестерпимо жарко… Так я опять валялся на кровати в своей комнате и лицезрел недовольное лицо Никиты и обеспокоенное — врача, который что-то говорил брату, а тот, что удивительно, молча слушал! Хотя обычно Никита не упускал случая наговорить гадостей в ответ на любое слово. — Я на пару минут выйду, а ты не вставай с постели, — уже после ухода врачей сказал Никита в своей обычной манере, не глядя на меня. Только на этот раз без самодовольства, что меня почему-то совсем не обрадовало. Я всегда думал, что буду несказанно рад посмотреть на него слабого и беспомощного. Но даже потеря его выставленного на всеобщее обозрение самолюбия заставила меня не радоваться, а напрячься от беспокойства. Тут, совсем некстати, вспомнилась голая грудь Никиты и его запах... Меня бросило в дрожь и вновь замутило. Сжавшись в тугой комок, я пытался побороть слабость и головокружение... Тяжело дыша и забыв, что у меня нет голоса, я попытался позвать брата. Острая боль в горле спровоцировала слезы. Но Никита всё же пришел. Он обхватил меня за плечи и крепко прижал к себе... так плотно, так хорошо... Что-то успокаивающе нашёптывая, перебирал спутанные пряди на моей макушке. Я не знал, что, когда он говорит так тихо, его голос хрипнет и становится таким напряженным, густым, проникая и заполняя собой весь мир... Не знал, что брат может быть таким горячим, что он тоже может дрожать, что его тело такое жёсткое, твёрдое и напористое. Стало легче, слабость отступила, вместо неё пришел жар... Я изо всех сил цеплялся за рубашку Никиты, прижимаясь к нему как можно теснее, будто он мог наполнить меня своей силой... И он наполнил. В первый момент я просто ошарашенно распахнул мокрые от слёз глаза, когда его горячий язык оказался у меня во рту. Пока я пытался осознать, что же на самом деле происходит, Никита уже подмял меня под себя, всем своим весом вдавливая в кровать. Инстинкт сработал безоговорочно. На применение по отношению к себе силы я резко уперся ему в грудь, изо всех сил толкая от себя. Похоже, сопротивление привело его в чувства. Никита быстро отстранился, неровно дыша и пронзительно глядя в мои глаза. Отвернуться я, как всегда, не мог и нервно облизнул губы. Он жадно проследил за этим жестом, глухо застонал и отвернулся. — Забудь, — звучало это то ли приказом, то ли просьбой. Последнее было ему совершенно несвойственно. Чёрт! О чём я только думаю?! Меня только что целовал мужик, я же отплёвываться должен через левое плечо! О!.. Вот почему он так странно на меня смотрел. Я же после этого ещё и облизывался! Чёрт, чёрт, чёрт! Хочу умереть прямо сейчас. Я не умер, а уснул. Когда проснулся, увидел в своей комнате Никиту и вздрогнул. Моя реакция заставила его нахмуриться. — На, поешь. Потом прими эту таблетку, — с этими словами он пододвинул стул, поставил на него поднос и вышел, сопровождаемый моим пристальным взглядом. Хорошо, что я не могу говорить. Что я могу сказать в такой ситуации? Или что бы я ему мог наговорить? А что, если он извращенец? Нет. Что угодно, но извращенцем он быть не может. Почему я так в этом уверен? Он же меня... Боже, даже думать об этом не могу... сразу становится трудно дышать. Нет, он не извращенец, иначе мне бы было неприятно... Стоп! Что значит «было бы неприятно»? Мне что, было... приятно?! Нет! Это же неправда. Нет, приятно мне не было. Но и неприятно мне не было тоже. Чёрт, Боже! Пожалуйста, пусть всё будет просто сном, бредом больной головы! Я не хочу вспоминать его голую грудь, его руки, вес его тела, его запах, его жар, его дрожь... Всё! Хватит! Я снова задыхался, словно рыба, вытащенная из воды. Есть совсем не хотелось, но сейчас Никите лучше не перечить, себе дороже выйдет. Надо успокоиться и выздоравливать.

* * *

Брат уже второй день не ходит на работу. Это нормально? Не помню, чтобы за те полгода, которые я у него живу, был хотя бы один день, полностью проведённый им дома. А тут два дня безвылазно! И ещё... он на меня пялился! Это меня раздражало. Ведь раньше вечно глаза отводил. Теперь же мне просто было некуда деться, повсюду я натыкался на его взгляд. И притом, он так на меня смотрит, что хотелось провалиться сквозь землю или хотя бы к соседям снизу. А его, похоже, ничего не смущало. Скотина! Говорить я не мог, но, по крайней мере, горло уже не саднило, когда я пытался что-то прохрипеть. — Ты всегда добиваешься, чего хочешь, — я так и подпрыгнул от этих слов. Чёрт!.. Я читал учебник. Привык заниматься в гостиной. Так что когда диктатор остался дома, я просто не мог изменить своим привычкам. И теперь он чего-то хотел добиться от меня этим выпадом? — Захотел заболеть — заболел. В школу ходить не надо, все с тобой носятся. Удобно. Я сузил глаза и злобно зыркнул в сторону обидчика. Я что, по его мнению, специально заболел? Вот тупость! И как до него это донести? Написать? И потом, кто это «все»? И кто их просил со мной «носиться»? — Захотел жить со мной и живёшь, — продолжал свою мысль оратор. Я не хотел с тобой жить! Но больше этого я не хотел оставаться в приюте! Опять эти нападки? Ты мне уже всю душу ими вымотал. Да понял я. Понял! Что я для тебя обуза. Думаешь, меня это не тяготит? Я устал. Устал быть лишним, никому не нужным. Устал до смерти. Почему я вечно не могу отвести взгляд от этих холодных глаз? Чувствую себя кроликом, которого неминуемо съест питон. — Чего ты от меня хочешь? Ты же всё равно всё получишь! Зачем тогда тебе я? Что он имеет в виду? Я удивлённо смотрел на взволнованного Никиту, не понимая, что могло произвести на его каменное величество такой эффект. И дёрнулся, когда холодные пальцы коснулись моего подбородка. Но ни сказать, ни отвести глаза... Да что там! Я пошевелиться под этим взглядом не мог. Всё, что мне оставалось, это наблюдать как убийственно медленно, приближается ко мне лицо брата. А потом его губы приоткрылись... И я как зачарованный повторил это его движение, тут же оказавшись в плену его губ. На затылок, взъерошив волосы, зажав их в кулак, легла его рука. На этот раз он не напирал... Осторожно касаясь языком, прикусывая зубами мои губы, исследуя мой рот, он не отпускал мой взгляд. Я инстинктивно положил руки на его грудь, наверное, чтобы оттолкнуть... Только не оттолкнул. Дышать становилось всё труднее... Это было слишком близко. Когда я решил, что сейчас задохнусь, Никита оторвался от моих губ, отчего я протестующе что-то пропищал. Его собственные губы влажно блестели в кривой усмешке. Он дёрнул мою голову назад за волосы и жадно припал к шее, свободной рукой задирая футболку и опускаясь поцелуями на грудь и живот. А рука прошлась по бедру, на мгновение остановилась и решительно накрыла пах. Я изогнулся всем телом, то ли пытаясь его остановить, то ли требуя большего. — Тише… — предостерёг меня хриплый шёпот в самое ухо, и неровное, горячее дыхание опалило кожу. — Я ничего тебе не сделаю... Ничего? Он это так называет? А, чёрт! Что?.. Н-нет... Не понимаю, то ли я сопротивлялся, то ли нет. Мне повезло, что из-за шока я почти ничего не соображал. Смотреть на него совсем не хотелось, но я все-таки опустил голову. Никита поправлял мою одежду. Будто так и надо. Боже! У него на губах осталась эта гадость… Вспомнилось чёртово молоко, с которого и начались все мои неприятности. Меня передёрнуло. Он это заметил и поднял глаза. Проследив направление моего взгляда, ухмыльнулся и облизнул губы. Что это?.. По позвоночнику побежали мурашки, и внутри снова стало тепло. Нет! Я резко выдохнул, теперь хорошо понимая, куда меня могло завести это тепло. И быстро отвёл взгляд в сторону. Если подумать, что ещё он мог со мной сделать... то, да, он мне почти ничего не сделал. Ничего, что не могла бы сделать и девушка на его месте. Но это была не девушка! Это был мужчина. Фу, гадость-то какая!.. Мало того — мой брат! Если вчера мне хотелось умереть, то сегодня я этого хотел ещё сильнее! Какого чёрта он творит?! И как после этого прикажете доказывать, что он не извращенец? — Не бери в голову. Большинство парней твоего возраста давно этим занимаются. Этим? Нет, думаю, именно этим они не занимаются. Мне было очень не по себе, но почему-то встать и уйти в свою комнату я не мог. — Это абсолютно ничего не значит. Ты ведь мог сам... Абсолютно ничего?! Для него это «абсолютно ничего»? Меня переполнили ярость пополам с обидой и чем-то ещё... тёплым и дрожащим, внезапно съёжившимся от холода. Я с размаху заехал ему в скулу... Правда, замах получился не сильный, он сидел слишком близко. Чувствуя, как что-то внутри меня разлетелось вдребезги, и неудержимо накатывают рыдания, я сгорбился и закрыл лицо руками, содрогаясь от всхлипов. Пару минут я просто ревел. Он сидел там же. А потом Никита меня обнял и, вместо того чтобы вырваться, я влетел в его объятья, уютно расположившись там и самозабвенно поливая его рубашку слезами. Глупо. Особенно после того, что он сделал. Это я понял под конец своей истерики, когда мысль «что делать дальше» нарисовалась в мозгу. — Прости, — тихо прошептал Никита, равномерно убаюкивая меня в своих объятиях. Хорошо. Но если он сейчас ещё что-то скажет… Я напрягся. Но он промолчал.

* * *

Даже когда ко мне вернулся голос, мы так и не поговорили. Я откровенно боялся этого разговора и всякий раз, когда Никита пытался поднять больную тему, уходил любыми путями. Кажется, дома он стал появляться ещё реже. И его самовлюблённое спокойствие куда-то испарилось. Теперь мы не спорили, а каждый раз увязали в напряженной тишине. Он сверлил меня непонятным взглядом, от которого было тяжело дышать. А я шарахался от него, пытаясь избежать чего-то нависшего над самой моей головой. Я вдруг понял, что оставаться одному дома очень неприятно и страшно. Понял, что тишина давит, поэтому приходя, сразу включал телевизор и компьютер. У меня, казалось, болели все внутренности, хотелось свернуться калачиком и умереть. После месяца мучений, когда я уже был на грани и совсем издергался, неожиданно нашёлся способ спастись от себя, хотя бы ночью. Оказалось, стоит мне зайти в комнату Никиты, как щемящая боль притуплялась и можно было даже выспаться. Сначала я спал в кресле, потом перебрался на кровать. — М-м?.. — я сонно сощурился. Светло? Чёрт, что с будильником? — Я его отключил, — послышался хрипловатый приглушённый голос. Никита? В горле пересохло. Я резко повернул голову. На другой половине кровати лежал брат в одних пижамных штанах. — Что ты тут делаешь? — раздражённо спросил я, стараясь скрыть беспокойство. Последнее получилось не очень. — Это, скорее, я у тебя должен спросить, что ты забыл в моей комнате и в моей постели. — Ну, она же тебе не нужна, когда тебя нет, — резонно заметил я. — И давно ты не позволяешь скучать моей… комнате? — насмешливо спросил он. Давно? Около двух недель. За это время он появлялся уже дважды. Мне ему это говорить? И какого чёрта я болтаю с ним в его кровати? Совсем спятил, что ли? Я сел, собираясь уйти. — Ты мне не ответил, — тяжёлая рука опрокинула меня обратно. — Ну и что ты хочешь от меня услышать? — я напрягся. Он продолжал удерживать меня на кровати. — Для начала, почему ты спишь здесь. И когда это началось? Видимо, недавно... Потому что будь иначе, я бы заметил, — он приподнялся на локте, теперь нависая надо мной. Чёрт! Он же полуголый! Надо как можно быстрее с этим разобраться, пока не стало слишком поздно. — Мне не по себе оставаться дома одному, вот я и приходил сюда хотя бы на ночь. Больше я так делать не буду. Обещаю, — смотреть на него я отказывался. — Не то, чтобы я возражал... С каких пор? — его голая грудь коснулась моего плеча. Я вздрогнул и повернулся к нему. А вот это было ошибкой. Взгляд залип на глубоких, затягивающих в свою бездну глазах… Слишком близко! — Две недели назад! Отпусти! — паника накатывала быстро, но Никита не отпускал. — Почему? — его губы были слишком близко. — Мне надо. Мне было плохо, здесь лучше... Пожалуйста, отпусти! — мой голос уже дрожал. Он ухмыльнулся. — Тебе надо... плохо... — его глаза расфокусировались, а голова медленно приблизилась к моей груди. Он тяжело дышал, проводя носом по моей пижаме. Я выставил руки перед собой, но наткнулся на голую грудь... и застонал. Горячо! Никита напрягся и хрипло произнес: — Если я продолжу, то на этот раз возьму тебя... Иди, пока я ещё могу тебя отпустить. Повторять не требовалось. Я влетел в свою комнату, часто дыша, дрожа всем телом, и сразу направился в ванную. Наплевав на пижаму, влез под душ как есть... Руки немедленно забрались под резинку и легли на возбуждённый член. М-м... То, что я проспал, не было такой уж большой проблемой. Если бы поспешил, успел бы на физкультуру. И сбежать из дома мне очень хотелось. Наверное, именно поэтому в школу я не пошел. Мое уединение нарушил резкий стук в дверь и голос брата: — Можно войти? Это было что-то новенькое, раньше он себя так не утруждал. Только теперь я понял, что остаться было моей большой ошибкой. Но гордость и упрямство, из-за которых я не пошел в школу, заставили меня совершить вторую ошибку — открыть Никите дверь. — Нам, наконец, надо поговорить, — рука брата нервно пробежала по влажным волосам, а взгляд задержался на моей мокрой макушке, отчего его губы скривились в противной понимающей улыбке. Гад! — И о чём ты «наконец» хочешь поговорить? — стараясь не выдать внутренней дрожи, переспросил я. Показывать свою уязвимость не хотелось до ужаса, но стоять под холодным, пронзающим насквозь взглядом было слишком неуютно. И я непроизвольно обхватил руками свои плечи. Он отвёл взгляд и сделал шаг обратно к двери, облокотился на неё спиной, то ли подчёркивая, что пока мы не поговорим, никто отсюда не выйдет, то ли увеличивая между нами дистанцию и ища опору. — Тебе нельзя со мной оставаться, это ты и сам должен был уже понять. Геям, — тут он кривовато улыбнулся, — не зря не дают детей воспитывать. — Каким ещё геям? — не понял я. Никита удивлённо посмотрел на меня, похоже, в свою очередь, не понимая, о чём говорю я. — Геям, голубым... мужчинам, которые занимаются сексом с другими мужчинами... я гей, — его глаза как-то странно сверкали, то ли бешенством, то ли чем-то всепоглощающим, дрожащим на пределе своих сил, и потому страшным. Я сглотнул и каким-то чудом отвёл взгляд от опасности затаившейся в его зрачках. В голове почему-то было пусто, хотя сердце грозило шмякнуться с какой-то немыслимой высоты в какие-то невообразимые глубины отчаяния, пустоты и пугающей тьмы. Похоже, меня затрясло уже не только внутри. Отчаянно цепляясь за плечи, я пытался осмыслить ситуацию. — Я знаю, что значит слово «гей», — смог выдавить я. Только вот поверить в то, что Никита гей, было как-то не то, что дико… Немыслимо. Раньше же он не жаловался на свою ориентацию. Такие мысли меня немного отрезвили. Всё же никогда не смогу понять своей непоколебимой уверенности в брате. Я удивлённо смотрел в пол. Почему? Отчего я так уверен, что он не извращенец и не гей? — Не мели ерунды! В каком месте ты гей? — сердито и упрямо осведомился я. Глаза Никиты превратились в узкие щёлочки, и он сделал шаг по направлению ко мне. Я же шагнул назад, отчего упёрся в подоконник и нервно вздрогнул, поняв, что отступать некуда. Жёсткая усмешка на его губах сказала, что этого он и добивался. — Твои слова не соответствуют твоим поступкам. Говоришь, что я не гей, но боишься именно этого. — Я тебя не боюсь! И прекращай уже дурачиться! — Дурачиться?.. Что-то пошло не так, будто с хрустом надломилось что-то невидимое и в самом воздухе разлилось напряжение.. Никита оказался слишком близко, слишком быстро. Тяжело опёрся руками о подоконник с двух сторон от меня. Я только и мог, что испуганно смотреть в его жесткое, будто в миг выцветшее от напряжения лицо. — Тебе действительно не стоит меня бояться. Я ничего не смогу тебе сделать, кроме одного… Если ты не уберёшься с глаз моих, я тебя трахну. Так, что ты неделю будешь валяться подо мной мордой вниз. Меня заколотило. Я знал, что он способен мне сказать такое, хотя… Почему-то больше всего меня пугало то, что мне нужно было уйти. Я быстро сообразил, что разглядывание пола спасёт меня хоть в какой-то степени от осознания, как Никита близок к выполнению своей угрозы. Не знаю, каким чудом его выдержки хватило, чтобы развернуться и уйти, а моей, чтобы не вякнуть чего-то, отчего всё бы окончательно полетело в тартарары. Соображать я начал только к вечеру. И перспективы обрисовались весьма безрадостные. Приют вновь замаячил на горизонте. Но больше всего пугало то, что о постели брата я подумывал с каким-то обречённым облегчением.

* * *

Брат не появлялся несколько дней. Я был на грани нервного истощения, в любой момент ожидая прихода Никиты с твёрдым решением отправить меня в приют. И вот он пришёл. Да ещё и не один. С ним была симпатичная пара средних лет: улыбчивая женщина и по-доброму взглянувший на меня мужчина. Никита пригласил всех в гостиную, где и представил меня чете Морозовых. У Инны Сергеевны и Виктора Ивановича уже было трое детей: старшие дочь и сын, которые давно выпорхнули из отчего дома, и ещё дочь моего возраста. Они заверили, что были бы рады, если бы я поселился у них до выпуска из школы — на срок который установил Никита, тем более что комнаты старших детей были свободны. Оказалось, Виктор Иванович и Никита были знакомы по работе и неплохо ладили, несмотря на разницу в возрасте. Я же был настолько шокирован, что просто не мог поверить в происходящее, осознать, что вокруг меня творится. Так что меня просто упаковали и отправили на новое место жительства. Никиты не было видно всё время, что меня собирали. Он появился только чтобы сказать «счастливо», глядя куда-то мимо меня вдаль. А я как вкопанный стоял напротив и непонимающе пялился на его щетину и тени усталости, залёгшие под глазами, пока меня не отволокли в машину.