Когда она ушла навсегда

В такой же день Сомс добился от Ирэн слова, которого ему пришлось так долго ждать. Сидя на стволе упавшего дерева, он в двадцатый раз повторял ей, что, если брак их окажется неудачным, она получит свободу, полную свободу! - Поклянитесь! – сказала тогда Ирэн. Несколько дней назад она напомнила ему об этой клятве. Он ответил: - Глупости! Я не мог обещать подобный вздор! (с) «Сага о Форсайтах: Собственник», Джон Голсуорси

7 октября 1887 г., понедельник Когда она наконец заговорила, ее голос прозвучал до того устало, вымученно, хрипло, до того отличался от ее обычно мягкого и несколько отстраненного голоса, что Сомс невольно вздрогнул. - Кто это был? И, возможно, именно поэтому он не нашел в себе достаточно сил соврать: - Молодой Джолион. Медленно она поднялась с дивана. Может, голос и изменил Ирэн, но даже в этот момент ее осанка оставалась идеально ровной, идеально прямой, гордой и… впервые за все это время – независимой?.. Сомс сделал пару шагов ей навстречу, так же медленно и осторожно, впервые за все это время – боязливо?.. Впервые. - Я сказал ему, что ты никого не принимаешь, - негромко добавил Сомс, но Ирэн уже, судя по всему, его не слышала и не слушала. Неторопливо она обошла всю комнату, задержалась у стеклянной двери на веранду. Ту самую, у которой Филипп впервые поцеловал ее – всего около года назад, но, Боже, как давно это было!.. Мы могли быть счастливы, Филипп. Счастливы, понимаешь? Мы могли бы жить в Робин-Хилле – он ведь тебе так нравился, правда? Не представляю, каково это – столько времени работать над одним проектом, провести столько бессонных ночей, посвященных одному-единственному дому, фактически сродниться с ним и телом, и душой, а потом – в одночасье – лишиться его. Лишиться, как я лишаюсь тебя… я могла бы преподавать музыку. Под своей девичьей фамилией, разумеется, хотя мне никогда не нравилось, как звучит «Ирэн Эрон», но «Ирэн Форсайт», после пяти лет совместной жизни с Сомсом, звучит для меня еще невыносимее. Он не дал бы мне развода. Скорее всего, не дал бы… но, в конце концов, Сомс нуждается в наследнике, которого я ему подарить не могу – ему пришлось бы пойти на это. Мы могли бы быть счастливы, Фил. Или мы могли бы встретиться еще до моего замужества. Зима 1881-ого года тебя устроила бы? Ты как-то раз говорил, что зимой 1881-ого был недалеко от Борнмута, гостил у друзей. Тогда же я и задалась вопросом: почему? Почему же в том году мне было суждено встретить Сомса, а не тебя? Почему встретила того, кому суждено было раз и навсегда разрушить мою жизнь, почему, почему, почему?.. В этом мире слишком много вопросов, на которые людям никогда не дано будет услышать ответов. По крайней мере, настоящих, верных, не уклончивых ответов, удовлетворяющих их вечной жажде знания. Да, да, да, я уверена, мы встретились бы в театре в феврале 1881-ого, встретились бы взглядами, встретились бы случайно, задели бы друг друга рукавами в антракте или столкнулись в холле театра – я бы выронила веер, и ты бы подал мне его, и в тот момент мы бы поняли, что это – судьба, что это – знак свыше, что ради этой встречи мы и жили, и существовали все предыдущие годы. И, я уверена, где-то там – далеко, далеко – возможно, даже в другой, соседней Вселенной, все так и было. Так, как должно быть на самом деле. Может, именно эта мысль и позволяет моей крови до сих пор циркулировать по венам и артериям; может, именно эта мысль и удерживает меня до сих пор от страстного желания убить Сомса, задушить, застрелить; его жизнь – в обмен на мою, изломанную им, искалеченную, разбитую… а может, у меня просто не осталось сил ни на что больше, кроме как сидеть здесь, перебирая один за другим, как бусины четок, мысли и воспоминания, стараясь – не слишком успешно – не сойти с ума. Только бы не сойти с ума, только бы… Ты говорил, что хочешь скромную свадьбу. Без многочисленных родственников (чего, правда, было не избежать в случае с Джун), без шума, без всей этой пышности… без всего того, через что прошла в свое время я. И я не хотела бы себе вторую такую же свадьбу. Мы поженились бы тихо. Пригласили бы только самых близких, самых любимых. А может, обошлись бы и вовсе без гостей, только мы с тобой, священник да свидетели. Если честно, я никогда не знала по-настоящему, что означает слово «семья». До смерти отца еще понимала, – чисто интуитивно, – кто такие «близкие люди», но для «семьи» этого недостаточно. Ею, как и всем прочим, меня обеспечил Сомс; теперь, когда кто-нибудь при мне говорит это слово, услужливая память по привычке выталкивает вперед Форсайтов и представляет их перед моим мысленным взором. Ты не представляешь, как я тебе в этом плане завидую… и даже отчасти завидую Сомсу. Я могла бы их полюбить, честно, могла бы; думаю, в глубине души я действительно любила Уинифрид, Джун, старого Джолиона, со временем смогла бы полюбить и остальных, если бы ни… муж. Мы бы встретили их после свадьбы, проводя выходные где-нибудь в Брайтоне, встретили бы старого Джолиона с Джун. Или даже с сыном, да-да, слишком уж много о нем умалчивали остальные Форсайты, и слишком уж сильно мое любопытство. Кажется, у него даже есть жена и двое детей, Джолли и Холли, если не ошибаюсь. Мы бы непременно их встретили и позвали вечером к себе, и им бы очень понравилось, несмотря на скромные размеры нашего жилища. В ответ они позвали бы нас к себе – на тот случай, если мы в ближайшее время будем в Лондоне, а молодой Джолион, узнав о твоей профессии, заказал бы тебе проект – тот самый, в Робин-Хилле, понимаешь, Фил?.. А я поняла, я поняла сразу же, как только тебя увидела, но возраст и семейное положение учат женщину преодолевать свои слабости… хотя бы на время. Даже если это такая слабость, как любовь. Возможно, именно в этом наше превосходство над мужчинами. Сейчас, глядя на Сомса, я понимаю это лучше, чем когда-либо раньше. Мы могли бы быть счастливы. Мы ведь так подходим друг другу, подходим как никто никогда не подходил… мы могли бы снять контору побольше, чем та, которой ты располагал, я бы помогла, я бы всегда и во всем тебе помогала, Фил… ты бы работал над заказами, над проектами, мы бы обсуждали их вслух – вечером, дома, сидя в креслах у растопленного камина, и я подавала бы тебе крепко заваренный чай с молоком и двумя ложками сахара (как ты любишь), перегнувшись через стоящую на журнальном столике вазу с цветами… - Ты никогда не давала мне шанса, - наконец нарушил это становящееся невыносимым молчание Сомс. – По-настоящему – никогда… мне – никогда… чем же этот Босини был лучше? Ирэн! Она не ответила, только еще плотнее закуталась в свой серый мех и отвела взгляд от веранды. - Я люблю тебя, Ирэн… Все хорошо в свое время. И эти, зачастую оказывающиеся роковыми, слова – тоже. Однажды для них становится слишком поздно. Однажды горькое «мы могли бы быть счастливы» перевешивает. - Я полюбил тебя уже тогда, шесть лет назад, как только тебя увидел, ты помнишь, Ирэн? Помнишь? Нет, не уходи, Ирэн, не оставляй меня больше, нет, - быстро, сбивчиво зашептал Сомс, сокращая расстояние между ними парой широких, стремительных шагов. – Обещаю, клянусь, я больше тебя не трону, никогда не посмею к тебе даже просто прикоснуться, того, что произошло тогда… - При упоминании той ночи Ирэн вздрогнула – что ж, и на том спасибо, хоть какое-то проявление жизни! – То, что произошло тогда, - тут же продолжает Сомс, - этого больше не повторится, никогда, я обещаю… Ирэн!! Но она уже вышла в холл, не обращая внимания на последние слова мужа. Или… делая вид, что не обращает?.. Когда она протянула руку, чтобы открыть дверь, Сомс заговорил вновь. И, наверное, впервые за столько лет Ирэн слышала в его голосе столько мольбы, столько отчаяния: - Мы ведь… мы… Ирэн, мы могли бы быть счастливы. Она распахнула входную дверь. Последние слова мужа повисли в октябрьском воздухе – еще не холодном, но сыром, тяжелом, пронизывающем до костей. Ирэн медленно повернулась, и на мгновение – всего на одно блаженное мгновение! – Сомсу действительно показалось, что она останется. Но это мгновение прошло, – так же быстро, как проходит все хорошее в жизни, – их глаза встретились (кто знает, может, в последний раз?), и по ее взгляду – печальному, но как никогда решительному – Сомс понял: она никогда больше не вернется. Она будет жить. Может быть, впервые за все свои предыдущие годы она действительно будет жить! Она должна жить. Должна жить ради Филиппа и ради их «мы могли бы быть счастливы», ведь иначе просто-напросто нельзя. Где-то в недрах дома настенные часы тяжело, гулко отбивали полночь. Перед тем, как ступить туда, – в новый день, новый мир, – Ирэн в последний раз печально улыбнулась мужу: - Могли бы. Если бы ты отпустил меня.