Разное: Fate/

В новой квартире на окнах веселые занавески в цветочек, у нее в сумочке александриты и рубины, у него впереди новая работа, а значит, деньги. Кария привык питаться дешевой лапшой, спать на продавленных диванах, плескать в лицо отдающую затхлостью воду; порой он думал, не Зокен ли его проклял. Но за Аой ему страшно. Она молчит, не жалуется, не упрекает его ни в чем. Только вздрагивает иногда, когда слышит за дверью топот двух пар детских ног. Сакура кричит по ночам. За завтраком Рин заводит речь об отдельной комнате. Кария хочет сказать, что этого они пока не могут себе позволить, но Рин осекается сама, взглянув на безмолвную мать. Больше они об этом не говорят. Рин передает Сакуре ложку, расчесывает волосы, учит вместе с ней чужой язык. Осенью, если все сложится хорошо, она пойдет в школу. Кария выбрал для них новую фамилию, не похожую ни на Тосака, ни на Мато. Документы на новое имя лежат на столике Аой там, где он их положил. У нее в сумочке, кроме камней, хранится письмо Токиоми. Последнее, что он написал ей перед тем, как уйти в особняк Мато и там сгинуть. Даже когда Кария дома, Аой уходит к себе, достает это письмо и перечитывает, щурясь, в свете уличного фонаря. Карии она читать не дает, заслоняет от него листок. Он пожимает плечами: мол, понимаю, но в душе закипает тяжелый гнев, и за неимением лучшего адресата – женщины да дети кругом – он срывается на Токиоми. Токиоми тогда ничего не понял; он считал, что Кария довел себя до того, до чего довел, лишь потому, что всерьез не учился магии. Он-то, в отличие от беспутного наследника Мато, был безупречен. Никогда не терял головы. И душной ночью, готовой разразиться боем, это Токиоми тряхнул его за воротник, вырвал из потока бреда, бессвязных обвинений, задутых, обессмысленных сухим смехом Зокена, который все еще звучал в его ушах. «Повтори». Кария притих. Ледяной голос Токиоми перекрыл жужжание и шелест, шуршание потираемых друг о друга лапок, скрип разворачиваемых крыльев. Не будет боя? Но что же мы будем есть – «Повтори», - прошипел Токиоми, встряхивая его снова, на этот раз сильнее, его белое лицо с аккуратной линией подстриженных усов дрожало и съеживалось. Кария не выдержал – зажмурился. И повторил. А Токиоми сказал: «Будь ты проклят». И по сей день Кария не знает, кому это предназначалось – ему, Зокену, а может быть, Токиоми обозлился на себя, наконец-то поняв, что он натворил? Давно пора. Пусть великолепный, идеальный, обласканный судьбой Токиоми сходит с ума от собственного бессилия и невозможности помочь, пусть грызет и ненавидит себя, слепого, глухого, бесконечно жалкого в своей никому не нужной гордости, а потом пусть отправится прямиком к Зокену и там… Тут его фантазия иссякает. Какая-то часть его – ледяная, рассудочная – понимает, что ждать нечего. Старый червяк в своем логове непобедим. Но другой – почти задавленной, почти съеденной в эти черные месяцы в родном доме – исступленно хочется, чтобы Токиоми вышел оттуда живым. И вернулся – снова отнять у него все. В комнате девочек сегодня тихо. Кария гладит холодное плечо Аой, лежащей к нему спиной, и думает: будь ты проклят, Тосака. Хотя бы ради нее.