Разное: Fate/

the cherry blossoms dance, falling into my empty hand ephemeral, gentle, and fragile, this flower that seems like you

Весна. Двери распахиваются, и свет бьет в глаза — такой сильный, что впору ослепнуть; свет и яркие краски, от которых так легко отвыкнуть в прохладных стенах семинарии, мало чем, в сущности, отличающихся от запретных стен Часовой башни. Он качает головой, усмехается: все равно никто не поймет. В той, скрытой от многих, части Церкви он почти легенда, почти знаменитость; здесь — почти не заметный, но старательный ученик, одиночка-перестарок с диковинным именем и повадками. Здесь никто не считает его призраков и не мешает заново вчитываться в слова, в которых он большую часть своей сознательной жизни никакого смысла не видел. Другие идут мимо цветущих деревьев, болтая и смеясь. Это не вишня; вишня далеко. Он отстает, машинально изучая обстановку, и почти сразу замечает черную тень под одиноко стоящим деревом. Она не прячется и не двигается с места. Другой вздрогнул бы; в другое время сердце подпрыгнуло бы у него в груди. Но сейчас он даже не сбивается с шага — лишь останавливается, чтобы переложить книги в другую руку, и тем же ровным шагом идет к молчаливой, ждущей его тени. Кирицугу поднимает глаза, когда он подходит. Вид у него потрепанный, как всегда. В пальцах вертит незажженную сигарету. — Я тебя не ждал. — Я сам себя не ждал, — он роняет сигарету, утратив к ней интерес, и рассеянно вдавливает ее в землю носком ботинка. — Значит, ты теперь здесь? Хорошее место. Тихое. Кирей безмолвно кивает. — Ты, наверное, уже с ума сходишь, — говорит Кирицугу, спокойно глядя на него снизу вверх. Он отвечает, чуть помедлив: — Нет. На самом деле нет. Здесь хорошо... думать, — он делает еще одну ненужную паузу. — Разве там, где ты сейчас, не так? Кирицугу тихо смеется: — Нет, не совсем. Он смотрит вверх. — Здесь красиво. Цветущие яблони окружают их, все краски далекой весны. Праздные руки Кирицугу беспокойно подергиваются. Кирей молча смотрит на них. Потом протягивает руку, срывает с ближайшей ветки хрупкий белый цветок и подает на раскрытой ладони: — Держи. Кирицугу улыбается своей раненой улыбкой: — Мне нельзя. Ты же знаешь. Кирей не двигается. Кирицугу не берет цветка. Вместо этого делает шаг вперед и легко касается ладонью щеки — тем же неуловимым жестом, что и Кирей четыре месяца назад, с тем же словом — — Прощай. И уже Кирей не отвечает. Так он и стоит, когда за ним приходят; соученик трогает за плечо, заглядывает в глаза и завистливо спрашивает: — Встречался с кем-то? Кирей машинально качает головой: — Нет, он уже умер. Слова даются нелегко, будто он произносит их в первый раз. Белый цветок чуть заметно трепещет в ладони.