How are you, Ангел?

В коридоре душно, серо, пахнет хлоркой, а голоса заглушают мысли. Бросаю беглый взгляд на толпу и умудряюсь выцепить её. Она, как королева, стоит среди людей, а взгляд может быть направлен лишь на неё. Она — центр Вселенной, и, может, лишь немного дольше положеного я смотрю. И она внезапно, будто ощутив, смотрит в ответ. Я опускаю глаза: не могу. Не хочу. Не буду. Мне тошно от неё, и я решаю бежать. — Мне нужна твоя помощь, — громом среди ясного неба звучит её голос. Я отвыкла от него, ведь она уже давно со мной не говорила. Не знаю, сколько времени прошло, но я уже успела забыть, что с ней тоже можно вести диалог. Что между нами могут и должны быть слова. А не простые переглядки и взаимная ненависть. Я поднимаю подбородок высоко, потому что чувствую, что она обращается ко мне. Какая-то дурацкая внутри гордость, что лишь я способна подать ей руку помощи. Хоть и совсем этого не хочу. Иду за ней, а коридор кажется таким длинным, что начинает терять смысл. Пол под ногами пролетает, и ему нет конца, как и мыслям. Я думаю, думаю, не могу остановиться. В голове мелькают образы, они обрастают деталями, звуками, запахами. Поток настолько плотный и сильный, что в любую секунду я могу с головой оказаться в своих мечтах. В дурацких, никому не нужных фантазиях. Я впечатываюсь в неё, и её громкий вздох разрезает пелену моих грёз на две части. В прорехе её образ, где огромные глаза обрамлены непониманием. Немым вопросом. Виновато улыбаюсь. Точнее, вздёргиваю уголки губ и прохожу в кабинет. Он тоже кажется огромным, глубоким, будто океан. Я двигаюсь в нём неумело, некомфортно, и нужно бежать. В висках пульсирует план побега, но я почему-то прохожу дальше, к шкафам. Перед рядом открытых и закрытых полок стоит стул. Я поднимаюсь на него и начинаю медленно снимать безделушки. Пыльно. Пыль летит в глаза, и я пытаюсь не рухнуть вниз, иначе вся моя гордость исчезнет раз и навсегда. Не хотела бы падать в её глазах и в прямом, и в переносном смысле. Но, кажется, её это не заботит. Она безучастно стоит рядом. Руки сложены на груди, а взгляд направлен к окну. За ним — осень. И она немного мёрзнет, поэтому вздрагивает время от времени и привычно закусывает губу. Знала бы она, как резко и безвозвратно она упала в моих глазах, ей бы стало грустно. От внезапной злости на себя и на неё я взмахиваю рукой. Очень неосторожно. Я задеваю что-то лёгкое, и оно падает, а следом задеваю вазу. Этот момент отпечатывается в моей голове так крепко, что я не успеваю сделать вдох. Она замирает. А я успеваю схватить вазу, чтобы та не упала на неё. Но не удерживаюсь на стуле сама, лечу вниз, ладонью врезаюсь прямо в осколки, которые подо мной хрустят. Больно. Глядя на кровь, я понимаю, что мне должно быть дико больно. Но — ничего не чувствую. Её взгляд давит мне на плечи, и голова начинает идти кругом. Мы будто на амерканских горках, но она стоит внизу, а я — катаюсь. Опять. Грёбаные эмоциональные американские горки. Ненавижу. Нужно выйти. Я несусь по коридору до туалета, зная, что она будет следом. Она будет по пятам, повторяя мои шаги. Я всегда пытаюсь убежать от неё, как от голодного зверя. А она — охотник. У неё есть оружие, с которым я никогда не справлюсь — она сама. Она тот клинок, которого я боюсь и на который раз за разом напарываюсь. Я слышу шум воды и её шаги. Она заглушает абсолютно всё в этом мире. Она не просто центр Вселенной, она — Вселенная. Всегда была и будет. И мой взгляд вновь, опять, снова, в очередной раз направлен на неё. Её глаза в отражении зеркала, и я знаю, они хотят говорить со мной. Только вот я не уверена, что готова вновь схлестнуться с ней в поединке слов. Наши диалоги давно исчерпали себя. — Я знаю, что обидела тебя. Прости меня, — её рука легко ложится мне на плечо. Я чувствую, как это обжигает, и мне хочется со всей силы пихнуть её в грудь. Мне хочется сделать ей больно. Боль делает меня живой. Может, ей тоже поможет. Я смотрю ей в глаза через отражение. Она извиняется, но во взгляде — пустота. Она будто между строк умолчала о том, что ей, на самом-то деле, плевать. Как обычно. — Не понимаю, как можно быть такой бесчувственной, — усмехаюсь. Я знаю, что полосую словами по живому. Да и всё равно. Она должна почувствовать то, из-за чего я грёбаными ночами не сплю, а днём продолжаю пить таблетки, чтобы забыться. Она столько всего натворила, что за всю жизнь грехи не отмолит. — Может быть, однажды Вы поймёте, что люди не Ваши куклы и ими нельзя играть, — разворачиваюсь так резко, что она отшатывается. Медленно напрягаются губы, и она кусает их сильнее прежнего. А в уголках глаз паутинами собираются морщинки. Только вот я-то знаю, что она снова отыгрывает роль. Ей не больно, не обидно, не совестно. Ей настолько плевать, что иногда я думаю, будто таких людей в реальности не существует. Но ведь вот она, вполне реальная. — Я очень виновата, — говорит ещё тише. Я едва могу различить слова, но думаю, что мне это и не нужно. Беспринципная, чёрствая, эгоистичная. Я не хочу ничего общего с ней иметь. — Хорошо, что Вы это осознаёте. Но мне больше нечего Вам сказать. Я хлопаю дверью, уходя из её жизни навсегда. Надеюсь, что и она в моей жизни останется одним лишь воспоминанием, пусть и самым отвратительным.