How are you, Ангел?

Её имя – разлетающиеся по полу осколки, ускользающий сквозь пальцы песок. Остервенелый ветер по лицу. У неё потрясающие зелёные глаза, а у меня – весна за окном, но осень в душе. Она курит то, что заставляет меня задыхаться. И наслаждаться медленной, глубокой комой из-за отсутствия кислорода. Ночами она зажимает в пальцах тонкую сигарету и закусывает губы – звёздное небо манит больше яда. Она мечтает по-английски о полётах в космос, и ей это можно, потому что не запретят никогда. «Никогда» и томный вдох – просто и часто повторяемо. Если бы я могла, то поделилась бы с ней своим теплом. Ей его особенно не хватает такими ночами, когда мысль сильней мира. А утром она изучает потолок, рассуждая вслух о пропорциях кофе и молока в капучино – её любимом. Она не любит туман под окном и ворчливых соседей. Потому что музыка играет громко и не в наушниках, ведь так жить проще – и душе спокойней. Обычно она долго крутится перед зеркалом – ищет новые морщинки – и смешно хмурится. Но не похожа на погоду в дождливом городе – солнце всегда в ней больше и дольше, оно нужно. Ещё по утрам вкусно пахнет апельсинами, и даже капля никотина не убивает не лошадь, а приятный аромат и романтику. Ей сложно планировать время, поэтому, пока на грани сна и яви, уже опаздывает на работу. В этом злом метро и мобильник не ловит, и бабочки в животе предпочитают отсыпаться. Она колко стреляет взглядом по людям, не слушая льющуюся с их шершавых губ желчь. Душно и противно – а жизнь-то продолжается. Станция за станцией, и надежда выскочить из вагона тает, как мятный леденец во рту. Хочется потерять имя и память, рискнуть – вырваться из паутины города и смыться на край света. А пока эскалатор услужливо плетётся к холоду и дождю. Наверх. Туда, где есть хоть какое-то существование – пусть и чисто физическое – этого мира. Бросает фантик в урну, мусорить нельзя – и это не мода, а закон. Не прописан, но в голове отпечатан с детства. Офис встречает буднично – все здороваются, всем чего-то надо. И катастрофически не хватает шапки-невидимки. Ну, или кляпа каждому лицемеру и просто любителю раскрыть рот и испортить утро не запахом, а звуком голоса. Когда-нибудь она заткнёт их, пока же – простое игнорирование расчищает дорогу к кабинету. Окно не закрыто со вчера, посему так холодно, что аж зубы сводит. Пробует на вкус терпение, но сегодня оно не в тему – лучше прикрыть створки, а то продует. Чего хуже – принесёт домой какую-нибудь сложную и совсем дурацкую болячку. Хочется понимания, тепла и шоколадку. Нет, нужнее кофе, не выпитое дома. В буфете: пакетики «три в одном» и растворимый из стекляшки – выбор трудный. Почти выбор и почти трудный. Это утро уже не спасти, так что любой кофе будет вполне в тему. Высыпает весь пакетик, помешивает непонятные сгустки и делает глоток. Тот, кто это придумал, – и Бог, и извращенец: с подобием кофе переборщил, а сахара пожалел. Злая ухмылка лезет на лицо, но тонет в чашке с напитком быстро и безоговорочно. Если бы верила в чудо, то силы работать появились бы из ниоткуда; знает про самовнушение – та же история, хоть трудиться можно с полной отдачей. День под покровом тумана не остаётся в памяти, только мышцы ноют, да голова болит. Часы на старте в отметке шесть-ноль-ноль, и спать хочется до резей в глазах. Но в кабинете просидит ещё с полчаса, потому что потолок невообразимо красивый, и дождь за окном хлещет, как никогда. Одевается медленно; застёгивает все пуговицы на пальто, потом – расстёгивает, после – понимает, что холод любит хрупкие фигурки, и застегивается на все. Документы запихивает без жалости, если помнутся или порвутся, потому что их внешний вид не входит в тройку «важного». И даже в пятёрку всё ещё не метит. Под дождём показывается безо всякого намёка на прикрытую голову и бежит, собирая сапогами все лужи. Дольше курит у подъезда и думает, что сегодня съест на ужин. Домофон опять не работает – ругаться уже надоело, да и сил никаких нет. Пусть он провалится в бездну или отдаст сломанный ключ. Внутри тепло и три этажа впереди. Поднимается, оглядывается так, словно первый раз здесь, чертыхается на зловония и мечтает упасть на мягкую кровать с чашкой нормального – Господи, неужели? – кофе. Связка звенит на дне сумки, а потом в замочной скважине, что на радостях возвращения хозяйки поддаётся с первого раза. Вздох облегчения ударяется о стены квартиры. В листах конспекта появляется лёгкое движение, и шаги за дверью приближаются, значит – дома. Музыку делаю громче – душа же должна успокоиться и отдохнуть. Поцелуй, сладкий и долгожданный, и стандартный набор фраз; она идёт мыть руки, я грею для неё заметно остывший ужин. Ест наедине с собой, потому что у меня учёба, а у неё много необдуманных мыслей по всему телу. Тарелку моет так чисто, что можно рассмотреть отражение, и в нём – несколько новых морщинок. Не жизнь – сплошное разглядывание недостатков в себе самой. Обнимает со спины, сладко сопит в шею и указывает на часы, стрелки которых с ума сошли, наверное. Половина первого – а сна ни в одном глазу. Она ложится в кровать с очередной книгой. Уже начало её не может обещать ничего хорошего, поэтому откладывает в сторону и наслаждается звенящей в ушах тишиной. Смотрю на неё с прищуром – такое счастье не могло достаться просто так; я, определённо, сорвала в своей жизни большой куш. Светлые волосы рассыпаются по подушке, и я гашу свет – должен же этот день хоть когда-то закончиться. И пусть «очередной» закончится рядом с любимым Ангелом. Молчу, но не засыпаю. Ведь потом опять ночь с сигаретой между пальцев и английскими мечтами; я буду неотрывно смотреть и думать, что к её имени можно придумать слишком много смешных рифм. Обниму и всё равно не согрею – природа у неё такая: мёрзнуть и не жаловаться. Сколько-то-там слов на «н», завершающее – «никогда», и потом вся она во власти беспокойного сна. Утром из-за этого опять проспит время выхода, постоит перед зеркалом и примет единственно-важное решение в жизни: - Бежать нужно из этого города. А то так и умрём в самом его сердце без намёка на счастье. Кивок – согласна. «Ты права, дорогая, как никогда».