Холодные камни Арнора (13) Мертвый против мертвецов

Там, во внешнем мире, этот день назывался девятым марта. Там Гэндальф сказал по каменным плитам Белого Города, виток за витком вверх, к Цитадели. Там роханцы готовились утром помчаться на помощь Гондору, к славе и смерти. Там две крохотные фигурки, а с ними третья, почти неразличимая, приближались к Минас-Моргулу. Там было время, люди, судьбы. Здесь не было ни времени, ни событий. Ни людей. Только судьбы. Натянутые, как тетива боевого лука. – Завтра? «Полагаю, да». – Он чуть улыбается. Он всегда улыбается перед боем. Солнечный свет меркнет. Это не тучи. Это что-то другое. Пыль? Марево? Небо чернеет, будто сейчас не март, а декабрь. Посмотреть на солнце. На него уже легко смотреть. На него пока еще можно смотреть. Скоро смотреть будет не на что. А может быть – и некому. – Не отступить и не погибнуть. «Не отступим и не погибнем». – Он снова улыбается. Ему сейчас легко. Битва много легче ожидания. Он столько тысяч лет мечтал о битве. Всё решится на юге. Их судьба решится на юге. Если там потерпят поражение… «Сколько у тебя стрел?» – У нас есть поговорка: нечего делать – делай стрелы. Он улыбается и кивает. Им долгие месяцы было нечего делать. Стрел хватит. …стрелков бы. Он отдал бы сейчас что угодно – даже не за аглонскую дружину. За дюжину бойцов. За полдюжины. Он улыбается, отсекая несвоевременные мысли. Подкрепления не будет. Не время мечтать. Не всё решится на юге. Судьба Арнора решится в Арноре. Если они погибнут, если твари выползут из своих гробниц… не думать. Улыбаться и не думать. – У нас говорят: двум смертям не бывать. Еще говорят: дважды умирал только Берен. Он безмолвно смеется, запрокидывая голову и не разжимая губ. Имя былого недруга – донельзя кстати. Не станет же он поступать так, как Берен. Они не погибнут. Что бы ни случилось завтра – уже сегодня – они не погибнут. Не имеют права. Они ждали, что твари полезут ночью. А те полезли с рассве… рассвета не было. Только слабый сумрак. Твари, забывшие о всякой осторожности, о боли, которую им причиняли эти огненные. Твари, утратившие всякие остатки разума и своей воли, – уже просто живое оружие, уже просто щепки в бурунах воли того, кто застил своим мороком солнечный свет. Они пытались выбраться из гробниц, но их тела – с таким трудом оберегаемые тела! – были слишком слабы и непослушны для того, чтобы отодвинуть камни, прорыть выход сквозь осыпи… веками новое свежее сильное тело делало это само, прежде чем стать их телом, а тут… сил было много, очень много, больше, чем за все столетия, вместе взятые, но истлевающая беспомощная плоть была предательски непослушной. А снаружи караулил этот огненный. И как выбираться, если он отсек тебе руку?! И как шевелиться, если другой пронзил тебя десятком стрел? Да, они не рассекают плоть, но… Задавить их! Черный холод, черный лед крепче цепи скует их тела, в черном тумане их огонь ослабнет, потухнет, сгинет… Их только двое. И у одного есть тело. Крепкое сильное тело. Добыча самому сильному. Тому, у кого еще остались руки, и кто пророет выход наружу первым. – К спине! – рявкнул Хэлгон. Келегорм мгновенно повиновался. Не было ни мига задуматься, что не лорду выполнять приказ дружинника, всё это мелочи, которые важны только по ту сторону боя, а здесь – тот прав, кто знает что делает, а Хэлгон – знает. Следопыт запел. Как семь столетий назад, когда так же стояли спина к спине, и было не отбиться от стаи, и отбились, и неважно, что и как было потом, нет ни прежде, ни потом, есть только сейчас, и надо выстоять, и выстоим. Золотом – зло рассыплется золой, зависть изовьется в слабость, рассеется раздор. След – сгинет, стает, ослабеет слепая ваша стая, свернешься, скорчишься, сгниешь! Копыт – корчись, кровью… … они не варги, у них нет крови. Но его голос перекрыло пение Неистового. Избранник Оромэ, он лучше, много лучше своего дружинника знал, как воззвать к силе Аратара, силе, воплощенной в плоти Арды, где навек отпечатки копыт Нахара золотым следом горят в земле. Ветер – волею вьется власть Владыки, верностью высока воля. Гривой – губит грозный гниющих врагов, громок голос рога его. Коня – крепче, круче, кратче. Звездою – звоном изольется свет, разобьется, расколется в дребезги бессильное зло. Острие – оживет, отразит, обожжет. Копья – корчиться прахом и крахом в кромешном мраке курганов. Посветлело. Не то чтобы мрак разошелся. Но всё же бледный диск солнца стал виден. Хэлгон сел, привалившись к валуну, и выдохнул: – Как же нам не хватало тебя эти века… «Значит, – Келегорм чуть прищурясь глядел на восток, – мы можем воззвать к Его силе, не взывая к Нему самому?» Следопыт чуть кивнул. «Я не думал об этом…» Хэлгон усмехнулся: – В Белерианде такие мелочи нас не интересовали. Против драконов не поможет. «А против тварей Нан-Дунгорфеба было не нужно, да. Что ж, наше счастье, что Он нас научил». – Нас? – мрачно переспросил арнорец. Мертвый лорд нахмурился. – Он учил вас. Мудрых и сильных. Тех, кто поведет нас. «И всё же ты выучился», – тон Келегорма был спокойным. Таким гасят недовольство. – Я разведчик. Я умею слушать. И слышать. «И хорошо умеешь». Снова становилось темнее. Сумрак сгущается? Или просто наступает вечер? «Хэлгон, мы в ловушке. Что бы мы ни сделали – будет хуже». – ? «Тварей ведет воля Саурона. Сейчас они отдышатся – и полезут снова. И если мы снова отобьемся песнью…» – Мы станем слишком заметны. Келегорм кивнул. – И что ты предлагаешь? Не петь, пока это возможно? Он снова молча кивнул. Нолдоры молчали. Сколько они должны продержаться? Как долго быть этому сумраку? Дни? Недели? Месяцы? Годы? «Точно не годы. – Келегорм ответил мыслям их обоих. – Месяц… ну, если Саурон будет очень занят, два – и мы будем заметны так, что моя мечта о схватке с назгулами осуществится». Он обернулся, пристально взглянул на следопыта. – Ты спрашиваешь, не брошу ли я тебя? «Я не спрашиваю. Но ответ я хочу услышать. Я – набегался по отступлениям. А тебе есть что терять». – Если этот мрак будет и через несколько месяцев, – покачал головой следопыт, – значит, я потеряю то единственное, чем дорожил здесь. Я тоже набегался по отступлениям. За эти тысячи лет – гораздо больше, чем ты за свою жизнь. «Ладно, – резко перебил его Неистовый. – Тьма всего день, а мы уже мрачнее наших друзей снизу. Поговорим о чем-нибудь хорошем. Расскажи мне о Владыке. Ты ведь видел его – потом? Он простил нас?» – Нас? – снова переспросил Хэлгон. Келегорм усмехнулся – в точности, как при жизни. «Значит, вот как? Те, кто исполнял приказы…» –Я не знаю, – негромко перебил его Хэлгон. – Я не знаю ничего и ни о ком. Только о себе. Со мной Он и говорить не хотел. «После Мандоса?» – После Мандоса. Если бы не Хуан… Брови Неистового дрогнули. – …да, не вмешайся он, мы бы сейчас не разговаривали. Меня не отпустили бы сюда. «А… Хуан? Что он?» – Делал вид, что ничего не произошло. Вообще – ничего. Что светят Древа. Келегорм молчал. – Вот он – точно простил. Всё. И еще… по нему не скажешь, особенно когда он притворяется просто собакой, но… когда он увидел меня, он был так рад… Келегорм молчал. Только сомкнутые губы чуть напряглись. – Если ты когда-нибудь уйдешь в Мандос… «Если я когда-нибудь выйду оттуда», – привычной усмешкой. – Выйдешь. Я не знаю помыслов Владыки Судеб, но уверен: выйти оттуда тебе может помешать лишь одно: ты не захочешь войти. Но если – Хуан будет счастлив снова увидеть тебя. «Может быть, – он снова щурился, глядя на восток, – Саурон позаботится о нашей встрече». Дни и ночи различались мало. Если им приходилось песнью отбиваться (отпеваться, как не преминул заметить Хэлгон) днем, то потом становилось чуть светлее. Если ночью – то нет. Луна шла на убыль, нолдоры ни разу не видели ее сквозь тучи и морок. Отпевшись, можно было немного отдохнуть. А потом снова. Даже лишившись рук, умертвия продолжали попытки выбраться. Их могло остановить только одно: уничтожение тела. И именно этого делать было нельзя. Тьма и снова тьма. Даже Моргот не был способен на подобное. Или Морготу это было ненужно? Что творится на юге? «Битва еще идет, – отвечал Келегорм на безмолвный вопрос Хэлгона. – Незримый мир бурлит. Если Саурон победит, я услышу это». – Гэндальф… «Гэндальф мог ошибиться». – Гэндальф погиб и вернулся. Он знает пределы риска. «Хотел бы я так верить в него, как ты. Чья сила с ним? Манвэ?» – Я не думал об этом. «А мне теперь интересно. Если Король-Чародей, разрушая Амон-Сул, призвал, как я теперь понимаю, силу Саурона, если мы держимся силой Оромэ, то кем так силен Гэндальф?» – Но он майа. Олорин. Неистовый усмехается: «Мальчишкой я бывал в Лориэне. ‘А это королева Мириэль, и цветы с нее рвать не надо’. Я видел Олорина. Гэндальф был им. Давно. Очень». – Тебе виднее. Они молчат. Именно сейчас им бы говорить и говорить, потому что завтра может уже всё кончиться. Но они молчат. Долго. Скоро опять полезут твари. «Хэлгон, как ты думаешь: Король-Чародей и сила Саурона, я и сила Владыки – есть надежда?» – Надежда на что? Уничтожить его и уцелеть? «Уцелеть – вряд ли. Но – уничтожить?» Хэлгону тотчас вспомнилось лицо Кирдана, когда он узнал о гибели корабля С*. Вспомнились слова о морозе и силе Моргота. Былой дружинник понял, что не может сказать своему лорду правды. Но отвечать было надо. Немедленно. И не дать ему заметить… – Мой лорд… – уже почти забытое обращение отвлекло внимание Келегорма и давало драгоценные мгновения придумать убедительный ответ, – некогда Глорфиндэль произнес слова… А если это правда?! Если пророчество – о нем?! – … что не смертному мужу уничтожить Короля-Чародея. «Твой златокудрый друг… – медленно произнес Келегорм, скрывая волнение, но глаза его засияли, – давно занимается провиденьем?» – Это было лишь единожды, – Хэлгону отчаянно хотелось верить, что вот–именно–так–и–будет! «И ему поверили?» – Да. Все. «‘Не смертному мужу’? Хотел бы я знать, известно ли Моргулу об этом?» – Я не знаю. «Сладкая мечта о поединке… А потом окажется, что Король-Чародей предупрежден, и на нас выйдут восемь остальных разом. – Он покачал головой. – С одним, с двумя мы, может быть, справимся. Но вряд ли больше. Ты поможешь мне тогда уйти в Мандос? Черное небытие или вечный плен у Саурона радуют куда меньше». – Нет, – спокойно отвечал Хэлгон, – не помогу. Это был не отказ, а что-то другое. «Почему?» – Здесь не нужна помощь. Достаточно усилия воли. И мига. Бегом. К очередной гробнице. Ноги слушаются хуже обычного. Устал? Было бы с чего, это даже не битва. Беготня. Сколько ночей не спал? Четыре? Пять? Столько выдержат и люди. Не пристало эльфу жаловаться на мелочи. Бегом! Тело словно каменеет. Глупости. Всем известно: у эльфа тело подчинено духу. Вот и подчиняй. Бегом. «Очень надеюсь, что посылаю вас скучать». Вот именно. Здесь невыносимо скучно. Бегай от гробнице к гробнице и руби то, что там никак недодохнет. Легкое и скучное занятие. Особенно для древнего нолдора, который смеялся в ответ на Пророчество Мандоса и которому нипочем было… …в глазах темнеет. Да нет, это просто тьма вокруг. Просто самая обычная Тьма из Анг… тьфу, из Мордора. Саурон как Саурон, ничего нового. Следом силы стали скованы из стали… Откликнулось – оружие. Кинжалы воителей Артедайна и Кардолана, выкованные тогда, еще до первой ангмарской войны… что ковал сам, что К*, что другие, кто сумел призвать силу Владыки… тогда казалось неразумным хоронить эти клинки с их павшими хозяевами, а сейчас – это же то подкрепление, о котором и не мечтал. Под землей взвыли твари – музыка, слаще эльфийских арф. Кинжал не может сам язвить плоть умертвия, но судя по этому прекраснейшему, мелодичнейшему, отчаянному и пронзительному вою, это и не нужно. Хорошие кинжалы мы тогда делали. Сказал бы нам какой-нибудь провидец, как они нам пригодятся сегодня. Это бы, конечно, ничего не изменило – но людям было бы приятно узнать, что спустя две тысячи лет… …можно не бежать. По крайней мере, пока. Всё замерло. Застыл воздух – ни ветерка. Затихли твари под землей. Ни звука – ни в Явном, ни в Незримом мире. Все ждут. Вслушиваются в то, что происходит на юге. Здешние схватки – не больше, чем детские забавы по сравнению. Кто победит там – тот победит и здесь. Нолдоры забыли о тварях, умертвия – об эльфах. Холмы и гробницы, трава и небо – всё словно исчезло. Остался только Незримый мир, и он вибрирует от силы Врага. Тьма. Ледяной порыв силы. Грохот рухнувших… чего? Так уже было. Они оба это помнят. Так Моргул обрушил Амон-Сул. Значит, кончено… Осталось только погибнуть не зря. «Хэлгон, а может быть, не пойдем в Мандос? Успеем скрыться в Незримом мире… будем бродить двумя призраками?» Смеется. Это правильно. Пока до нас не добрались – будем смеяться. – Я бы с радостью, но не могу. Боюсь… «Боишься?» – Боюсь, жена меня не поймет. «М…» И отвечать ему со всей возможной серьезностью. Пока у нас тихо. – Она готова терпеть мое отсутствие, пока я сражаюсь. Но когда я погибну… «Немедленно домой?» – Безусловно. «А если нет?» – Мне страшно подумать. Прошлый раз она прошла через Лед, чтобы сказать мне, какой я негодяй. Что она сделает теперь, если я… «Где ты нашел себе такой ужас в жены?» – Не поверишь: на террасах Тириона. Арагорн ее, помнится, назвал… «Подожди». Голос воинского рога – вдалеке, едва слышно, так далеко, что и не слышно… словно эхом отразившись – нет, не от скал и стен Белого Города там, на юге, но от следов копыт Нахара, от силы Владыки, волной и лавиной звуков, в сотни рогов и гордой песне, человеческой песне, что сложена смертными и смертными поется, но в этих звуках – голос и мощь Валаромы, которого тысячи и десятки тысяч лет не слышали эти земли, голос Рога Владыки, что звучит сквозь все времена в сердцах доблестных и отважных, рассеивая мрак и ведя к победе. Рассвет и южный ветер в клочья рвут вражий морок, равно истаивают и ужас слабых, и гордость обреченных. Холодная улыбка смертника сменяется живой радостью. «Не сегодня!» Нет. Может быть – именно сегодня. Многие люди – наверняка сегодня. Но не в безысходной доблести поражения, а ради победы. Сияет солнце. Поют рога роханцев. Гремит над Средиземьем эхо Валаромы. «Они же люди… простые смертные… как смогли они?» – Арнорские кинжалы ковали тоже люди. «Потомки Элроса. А это – обычные…» – Перемени свое мнение об обычных людях, мой лорд. Они не хуже нас с тобой смогли призвать силу Владыки. «Нас этому учили. Кто учил их? Кто еще здесь – из служивших Ему?» – Говорят, их кони – потомки меарас. «Потомки? Или валинорские духи, сменяющие тело за телом?» – Я не был в Рохане. Это было всё еще утро. Того же дня. Другого мира. Мира, где победа над Врагом, – возможна. Пока не достигнута, да, и рано радоваться. И всё же ее могут добыть не Валары, не помощь из-за Моря, а те, кто сражается здесь и сейчас. Хотя, если вернуться на Холмы Мертвых, то никакой схватки здесь и сейчас не было. Тишина. В лесу пищит нахальная пичуга. Умертвия затаились как мыши от голодного кота. Сила, что гнала их наружу, рассеялась, и как ни мало было разума у тварей, но он говорил, что эти огненные не тронут тебя, если ты будешь сидеть тихо-тихо. Не обязательно быть живым, чтобы очень хотеть выжить. Хэлгон почти не умел смотреть на дальние земли через Незримый мир, но рядом с Келегормом это было легко. Еще легче потому, что сила Оромэ, разбуженная гордой песней Рохана, была для этих двоих своей, родной, любимой с юности, мучительно утраченной некогда и сейчас обретаемой так, как они мечтали… еще в Свете Древ. Мечты сбываются. Не сразу, но. Иногда надо сперва умереть, а потом снова выдернуть себя в жизнь – вопреки всему. Но ради осуществления мечты это ведь мелочи. И, честно сказать, грызло чувство зависти. Они – сражаются там. Несут силу Владыки на острие своих копий. А ты – стоишь здесь. И смотришь. Большего не заслужил. Но хотя бы увидел. Знакомый холод. Скоро узнавать его не глядя будешь… Хотя какое «глядя», «не глядя» для призраков. Рвануть бы туда. Мгновения хватит, чтобы встать против него. Достойный противник. Рискнуть жизнью (пусть тела нет, так и у него нет тела – а жизнь есть у обоих!). А с таким щитом, как пророчество, – быть уверенным, что риск не напрасен. Но нельзя. Надо сторожить эту мерзость, снова превратившуюся в мелочь. Променять сильнейшего из слуг Врага на мелких молчаливых мертвяков… А что делать, ты сам согласился на это в тот осенний разговор с Гэндальфом. Что бы ни происходило на юге, ты можешь только смотреть. Не уйти отсюда – ни ради доблести, ни ради помощи. …пронзительный крик пронесся над миром. Крик убитого мертвеца. И затих. Даже бессовестная пичуга замолчала. Келегорм медленно обернулся к Хэлгону. Такого лица у сына Феанора былой дружинник не видел никогда. Он знал лорда и в бешеной ярости, и в ледяном спокойствии, в горечи утраты и в отчаянье поражения. Он впервые видел на лице Келегорма глубокую, беспросветную, безысходную… обиду. – Зачем ты мне рассказал о пророчестве? – горько спросил он. – Нет надежды для Дома Феанора. – Надежды для Дома Феанора нет, – невозмутимо отвечал следопыт. – Но восемь назгулов пока осталось. «Выиграна битва, но не война». Они повторяли себе это каждый день. Впрочем, им и не давали отдохнуть больше привычного. Оправившись от ужаса гибели Моргула, умертвия вовсе не сдались. Да, они больше не пытались выбраться наружу – зачем это делать, если сначала надо уничтожить этих огненных, потом завладеть новыми телами и только потом… Сила Саурона продолжала питать их. Не так мощно, как всего несколько дней назад, но – эльфийские костры раз за разом гасли, а дурманящие слова про черный холод, черный лед звучали в сознании нолдор то громче, то тише, но почти всегда. Нолдоры пели в ответ. Как же быстро это стало привычным. А ведь еще месяц назад и не думали, что такое возможно. Хэлгон урывками спал. Призрак во сне не нуждался, и это было кстати. Оч-чень кстати. «Береги силы, – повторял ему Келегорм. – Если победят наши…» Мертвый сын Феанора не слишком задумывался, кого он теперь называет этим словом. Гэндальфа? Дунаданов? Роханцев? Кого-то еще? Наши – и всё тут. Если победят – в точности узнаем, кто это. «…наши, то мы потом разберемся и с умертвиями. А если нет – я предпочту, чтобы после встречи с нами из восьми назгулов осталось не больше шести. И лучше – вообще не одного. Чтобы было что Хуану потом рассказать». Хэлгон являл собой воплощенное повиновение. Почти как в Первую Эпоху. Внешне – так не отличить. Им сильно помогало арнорское оружие в гробницах. Хэлгону оно откликалось с полумысли («Ты был оружейником?!» – «Нет, просто знаю, как его ковали. И помогал иногда. Не с молотом»), у Келегорма сначала не получалось, но когда следопыт посоветовал «Думай о дунаданах, ты же их видел. Представь себе Хальбарада, представь, что это его кинжал» – дело наладилось. Так прошло девять дней. Ночь на двадцать пятое марта была ясной. Молодой месяц сиял на небе, а ниже его, над самым горизонтом блестела та из звезд, чей свет был для нолдор некогда горечью гнева, но – прошлое опало тленом, а Изначальный Свет сиял так же, как и немыслимые тысячи лет назад. Келегорм неотрывно глядел на небо, и лицо его было спокойным. Почувствовав взгляд Хэлгона, он обернулся. «Добрый знак». – Ты сам говорил: выиграна битва, но не война. «Узнаем, что будет завтра». – Ты чувствуешь… «Я не провидец, как твой Глорфиндэль. Для Дома Феанора нет надежды, но – мы тут, они там. Для них она есть». Он улыбнулся – но не той холодной улыбкой смертника, с какой ждал прихода Тьмы. …их чуть не сшибло с ног. Извержение Ородруина и крушение Барад-Дура было столь мощным, что, казалось, земля дрожит – даже здесь, на севере, за сотни лиг. То, что творилось в Незримом мире, Хэлгону напомнило гнев Оссэ, когда однажды потревожили его, – только многократно усиленный, а Келегорму – Войну Гнева, только десятки лет были сжаты в один день. Не скоро они обрели дар речи. «Что ж, Хуану придется еще несколько веков скучать без меня. Хэлгон, ты не мог бы, когда будешь писать жене, попросить ее…» – Что? «Передать ему весть от меня». – Что, «люблю, тоскую, не вернусь»? «Ну… да». – Хорошо. Только я боюсь… «Теперь?! Чего?» – Хуан очень обрадуется вести от тебя. Даже такой. «Так чего бояться?» – Тебе ли не знать, как радуется Хуан. Я боюсь за прическу Эльдин.