"Подари мне тишину и покой" (Give Me The Quiet Things)

Первое, что он осознает – это боль. Острая, раскалывающая череп, жгучая боль, безжалостно простреливающая всю голову и спускающаяся ниже по телу, пульсирующая, вызывающая тошноту, постоянная и неутихающая. Он знает, что издал какой-то звук, знает, что сознание возвращается, потому, что ему опять стало хуже. Когда он наконец пытается раскрыть веки, они едва разлепляются в узкие щели, и он снова закрывает глаза. Кажется, что яркий солнечный свет хочет выжечь дорожку в его измученном мозгу, и это больно. Такой боли он раньше никогда не испытывал. - Джон? Где-то в стороне он слышит голос, низкий и настойчивый, но он ему не поможет. Ощущения от звуков похожи на всполохи взрыва за закрытыми веками, и он, должно быть, вздрогнул, потому что голос замолкает, уступая место напряженному молчанию. Потом на лицо ему падает тень, закрывая от света, он благодарен хоть за такое облегчение и снова пытается заставить себя открыть глаза. На несколько секунд он затаивает дыхание, сильно моргает - перед глазами кружатся белые точки, а потом мир неохотно приобретает четкие очертания. Первым делом он понимает, что находится в кровати, в больнице, и человек, чьи очертания вырисовываются над ним, кажется невероятно, почти ослепительно счастливым. Из-за ушибленной головы трудно ясно мыслить, тело изранено и плохо реагирует, но явь, наконец, начинает просачиваться в его расстроенное сознание, добавляя подробностей ощущениям: тупая ноющая боль в ноге, он не может пошевелить руками, но, боже, голова - ей хуже всего. «Я чувствую себя так, будто меня разорвали пополам, привязав между двумя гоночными машинами, иначе как можно чувствовать себя настолько ужасно и почему болит все сразу». Должно же быть этому какая-то причина, он должен был что-то помнить - аварию или падение, хоть что-нибудь, но затуманенному сознанию не за что уцепиться. Он снова закрывает глаза, отбрасывая пока ясные мысли и ища самые последние воспоминания, хоть какую-нибудь подсказку о том, что… Осознание - быстрое и мучительно ясное, его глаза вдруг дико и встревоженно распахиваются. Человек, склонившийся над ним, в эту секунду кажется еще более обеспокоенным, называя его «Джон». Как будто само собой разумеется, что он должен знать, кто это, черт возьми, а он ничего не помнит. Он действительно не помнит. В сущности, он не помнит ровным счетом ничего, и на его лице, должно быть, отражается ужас, потому что брови мужчины вытягиваются в линию, а глаза подозрительно сужаются, но он тут же тихо и заботливо говорит: - Джон, ты знаешь, где ты находишься? Он не может говорить, его горло слишком пересохло, и рот полон горечи. Он встряхивает головой, и тут же возвращается тяжелая пульсирующая боль. Он чувствует, как сердце неровно колотится о ребра, а ритмичная боль от самой шеи простреливает все тело болезненными спазмами. Чем больше он поддается панике, тем труднее дышать, и он начинает задыхаться, глаза слезятся и болезненно отекают, и мужчина настойчиво жмет кнопку вызова врача на стене над кроватью. Его охватывает ощущение потерянности, он словно тонет в бушующем море; вбегают медсестры, вкалывают успокоительные, а ему хочется рыдать от горя, потому что, несмотря на все усилия,ему кажется, что язык атрофирован, и единственное, что он хотел бы сейчас знать – «что, черт побери, происходит?» *** Джон уверен, что когда-то осенние листья были сухими и ломкими, а теперешние, что валяются под ногами, мокрые и скользкие от дождя и липнут к ботинкам, как тяжелые глыбы. - Ты уверен, что это то самое место? – спрашивает он. Шерлок наклоняется, кончиками пальцев тщательно ковыряя что-то в листьях. - Ее бросили здесь, – говорит он. – Перетащили позже. Он смотрит вверх на деревья над головой, стаскивает одну перчатку и встает на ноги, растирая рукой кожу, потом поворачивается и показывает Джону зеленое пятно от листвы на ладони - то самое вещество, которое они нашли на спине девушки. Джон не верит своим глазам, не в силах подавить улыбку. Неважно, сколько раз Шерлок такое проделывает, он никогда не перестанет удивляться. *** Большую часть времени он только спит. Редкие вспышки сознания перемежаются с забытьем от лекарств, в котором не так сильно чувствуется боль. Ему сказали, что его зовут Джон Уотсон, он врач, бывший военный, и с ним произошел несчастный случай. Наверное, кроме этого есть что-то еще, но Джону и так все дается с трудом - ему нужно вспомнить хотя бы основное. Ему снится яркий свет,будто кто-то держит его за руку, и иногда, когда он просыпается, ладони у него потные, будто кто-то сжимал их. Изредка, как в тумане между сном и явью, он слышит едва различимые отголоски горя, но когда заставляет себя открыть глаза, в палате находится только один человек – Шерлок, безучастно копающийся в своем мобильном. Он никогда не видит снов о том, что с ним случилось, и действительно не подозревает, что произошло и кто он такой, и с выяснением придется подождать, потому что от всех этих мыслей голова просто раскалывается на части. Думать до сих пор доставляет неприятные ощущения. От лекарств он слишком рассеян, а снижение дозы возвращает такую острую боль, что он не может сосредоточиться. Золотой середины нет, и мир вокруг напоминает одно бесконечное размытое пятно, в котором его способность понимать, что говорят окружающие, стерлась. Кратковременная память от болеутоляющих слегка расстроилась, и ему бывало неловко, когда люди говорили ему что-нибудь, а он секунду спустя забывал что. Наверное, неудивительно, что его мозг работает так заторможено, потому что хотя формально он и «вышел из комы», но последние три дня почти все время проспал. К счастью, кажется, Шерлок больше с ним не заговаривал, и Джона это прекрасно устраивало. Он был рядом каждый раз, когда Джон приходил в сознание, с замкнутым и непроницаемым выражением лица просто молча сидел и смотрел, заняв кресло для посетителей так, будто оно было его собственностью. Тихий, погруженный в себя, он либо сидел, переплетя пальцы в размышляющем жесте, либо беспокойно набирал что-то в «Блэкберри»,пока Джон то приходил в себя, то забывался. Шерлок его сосед и даже, как понял Джон, больше, иногда они работали вместе, но над чем именно - неясно. Джон не знает, что такого сделал, чтобы заслужить такую привязанность, но, тем не менее, был за это благодарен. В присутствии Шерлока он почему-то чувствовал себя в безопасности, защищенным даже в забытье, будто Шерлок якорь, за который Джон может зацепиться, центр тяжести, который остановит его кружение в бесконечном пространстве, ведь каждый раз, когда он закрывает глаза, ему все еще кажется, что он падает в никуда. - Ш…лок? – имя кажется иностранным, произносить его тяжело, Джон повторяет звуки медленно, его речь по-дурацки невнятная и нечленораздельная от усыпляющего эффекта наркотиков. Он понятия не имеет, сколько времени, но в комнате,затопленной светом низкого зимнего солнца,очень светло. - Да, Джон, – голос Шерлока тихий и неторопливый, и Джон с трудом сглатывает. - Подумалось, я слышал, кто-то плачет, – он делает медленный вдох. – Кто это? - Тебе опять приснилось, – говорит Шерлок спокойно. – Или слуховая галлюцинация. Здесь никого нет. Он слышит шорох ткани, когда Шерлок меняет положение и удобнее усаживается в кресле. - А. -Спи, - бормочет Шерлок. – Все хорошо. Джон опять засыпает. *** - Ты сумасшедший. Ты гений, но совершенно сумасшедший, ты знаешь об этом? Грудь Джона тяжело вздымается, пар от дыхания клубится в чистом зимнем воздухе, горячую кожу под одеждой покалывает от пота. Его щеки раскраснелись от бега, и он не в силах подавить смешок, когда Шерлок смотрит на него с самодовольной ухмылкой. - А разве безумие определяется не финансовым положением? – говорит Шерлок, - он еще не успел остыть после бега, но нос у него покраснел от резкого холода. Джон,смутившись, мотает головой. – Что ты сказал? - Сумасшедшие только бедняки, Джон. Люди со средним достатком могут позволить себе называться эксцентричными. - Ого, ну тогда мы попали, да? – спрашивает Джон. Шерлок смеется, легко, весело, и так естественно, что становится непохож сам на себя. *** Всю неделю Джон то спал, то мучительно бодрствовал, и к тому времени, когда он настолько оклемался, чтобы начать вникать в то, что произошло, единственное, в чем он по-настоящему разобрался, так это в том, что информации так много, что вникнуть в нее, не притворяясь, что все понимаешь - пустая трата времени. Посетители, которых становится все больше, рассказывают Джону всяческие подробности про него самого, и все их истории он должен бы помнить, но не помнит. Он плывет по течению и срывается, неуклюже и слишком легко сбивается с пути, знает, что это нехорошо - понимает по реакции людей, хотя они и пытаются ее скрыть. Джон легко определяет, что говорит или делает что-то не то, по тому, как они вздрагивают, и самые незначительные, самые мелкие детали и есть причина всех проблем. Слова, жесты, изменившиеся суждения - он теперь другой. Ему уже все равно, все эти мелочи уже не имеют для него никакого значения, но люди обрывают разговор, неуклюже успокаивая его. Он все еще болен, не только физически, но и эмоционально, и хотя знает, что эти люди привыкли считать себя его друзьями, ему кажется, что они не понимают - он действительно их не знает. У него нет особенного желания видеться с ними, и даже если бы ему удавалось припомнить их имена, ему было трудно удержать их в памяти все сразу. Людей так много, они мелькают туда-сюда, ничего не объясняют, ждут от него понимания такого количества тонкостей, что это сводит с ума. Он чувствует, будто на полшага выпал из времени с остальным миром, и в спокойные минуты желает, чтобы они все оставили его в покое. С контролем и ожиданием почему-то труднее иметь дело, чем с собственной амнезией. На его характер, и без того не слишком ровный, влияет смесь лекарств, болеутоляющих и чистого, простого страдания, и ему от всего этого противно. Ясно, они все думают, что он стал другим, не тем, кем был, кем-то, и ему от этого тоже противно. Сам он старается осторожно, будто на цыпочках, обходить эти вопросы, ведь если на него слишком сильно давить, он окончательно потеряет связь с настоящим Джоном. Но из-за своей осторожности он часто даже не знает, чего от него все хотят. Он весь буквально зудит, горит желанием наорать на кого-нибудь или разозлиться, лишь бы сбросить давление, нарастающее изнутри, но, кажется, вся ярость выплескивается лишь изнурительным долгим каскадом головных болей. Боль настолько сильна, что наполовину ослепляет, и Джон ударяет в кнопку звонка, прося как можно больше морфия. Он хочет стучать кулаками, швыряться вещами, бушевать, но едва может двигаться, а тело внутри и снаружи до сих пор опутано капельницами, трубочками и шунтами.Все заканчивается отчаянием и ощущением, что попал в ловушку, и от горького разочарования он измученный и больной, не раз принимается рыдать, а приводящие в бешенство люди всё чего-то от него хотят, всё испытывают его хрупкое самообладание. Когда его, наконец, оставляют в покое, не нужно больше притворяться, будто он действительно ко всему привык и со всем справляется. Шерлок знает. Конечно, он знает. Потрясающе умный человек, от которого с первого взгляда ничто не скроешь, да Джон даже прекратил всяческие попытки, с такими быстрыми взглядами, такими глубокими суждениями. Шерлок просто наблюдает за ним, сидит в кресле и не говорит ни слова, только ограничивает часы посещений. Он никогда не поднимает тему несчастного случая, никогда не касается Джона, но кажется, всего раз взглянув на него, уже знает, когда Джон выйдет из себя. Он готовит чай, который будто ниоткуда возникает на прикроватной тумбочке, и кажется, что чай это своего рода предложения о перемирии, панацея от всех бед. Все это странно и вроде бы мелочи, но почему-то лучше, чем сочувствие. Джон даже пьет с трудом, но Шерлок все равно постоянно приносит чай, как по негласной привычке, и Джон подозревает, что тот делает это больше для себя. Шерлок сдержан в попытке утешить его, совсем не прохладен, но ненавязчив. Он редко вспоминает того человека, которым был Джон, если его прямо не спрашивают, и независимо от того, что он говорит, это всегда спокойно и беспристрастно. Отчасти его поведение помогает Джону справиться, ведь ему необходимо просто иметь рядом человека, с которым можно по-настоящему поговорить, кто не подгоняет его под свои стандарты – это гораздо лучше, чем общаться с теми, кто тебя постоянно оценивает. Так что, если Шерлок иногда отвечает на вопросы презрительным тоном человека, который всю жизнь вынужден объяснять простейшие вещи глупым людям, Джон готов простить его. Если честно, он догадывается, что это не так уж далеко от истины. - Тебе, должно быть, скучно, - наконец говорит Джон. Уже поздно, но они оба не спят, и Джон пребывает где-то за гранью бодрствования и усталости. Он не дремлет, потому что голова чешется под бинтами, и не может понять, почему Шерлок остается с ним, когда все другие только рады уйти. Те люди заставляли его чувствовать себя обязанным им чем-то, а сами скорее хотели освободиться от обязательств, но Шерлок ведет себя по-другому, и Джон не может понять, что это значит. – Сидишь здесь все время со мной. Вряд ли я хорошая компания. Часы на стене пробили два часа ночи. Джон не спрашивает, почему Шерлок не пошел домой. - Изучаю из первых рук эффект амнезии, - говорит Шерлок спокойно. – Это не так скучно, как ты думаешь. Уверяю тебя, если бы мне было скучно, ты бы узнал об этом. Вот и все, чего Джон смог от него добиться. *** - Ты идиот. Разве не знаешь, что это положено делать в перчатках? - Перчатки, нет у меня времени на перчатки. Джон раздраженно вздыхает, жидкость с едким запахом капает на кухонный стол, разъедая лак полировки, но,похоже, больше пытаясь разъесть кожу с ладони Шерлока. - Слушай, сядь-ка, - говорит Джон поспешно. – Боже, просто хрен знает какое чудо, что ты еще не стал королем дерматита. Шерлок садится с таким выражением лица, будто его заставили силой. - Нет такого государства Дерматит, или ты пытаешься пошутить? – вздыхает он. - Будто имею дело с пятилетним ребенком! Ты заткнешься, если я пообещаю тебе шербет «Дип-Даб»? *** Джон откидывается на подушки и вздыхает, глядя в потолок. Все доктора говорят ему, что переход из палаты интенсивной терапии в общую - положительная тенденция. Конечно, он не может отрицать, что легче забыть о серьезности своих травм, когда в мысли не вмешиваются бипанье, хрип и бульканье аппарата искусственной вентиляции легких. Но все равно он всего лишь притворяется, что все не так плохо, как есть на самом деле, а врачи говорят ему гораздо меньше, чем знают. Палата у него отдельная, тихая, полна свежего воздуха и,как все говорят, довольно симпатичная. Миссис Хадсон, когда приходила, сказала ему, что брат Шерлока – какой-то правительственный чиновник, и именно он помог оплатить специальное лечение. Хорошо иметь поддержку человека с именем, но, надо признать, это довольно неожиданно. Наверное, доктор Уотсон был весьма обласканной персоной, размышляет Джон, иначе зачем шишке из Уайтхолла обременять себя заботой о благополучии соседа своего брата. Папка с фотографиями все еще лежит нетронутой на прикроватной тумбочке, и он знает, что доктора разочарованы тем, что он больше не желает ее смотреть. Честно говоря, он бы хотел, чтобы кто-нибудь вообще убрал ее куда-нибудь подальше. Смотреть ее назначили якобы в лечебных целях. Фотографии и документы, банальные сувениры, - вся его жизнь уместилась в содержимом этой папки, в ней все, что ему нужно знать, что может дать толчок его никудышней памяти. Джон просмотрел ее один раз, за все время только раз, и все ее содержимое вывалилось ему на колени, будто чужие, случайно подброшенные вещи. Собираясь рыться в жизни человека, которого даже не знает, он чувствовал неловкость и раздражение, к тому же, его пугал объем информации. Он все еще боялся выяснить, сколько ему предстоит вспомнить, даже если не признавался в этом. Спустя меньше минуты, как открыл папку, Джон поспешно сует назад все ее содержимое, с явной злобой смотрит на кучу бумаг, затем на Шерлока, который лениво созерцает потолок. На протяжении шести часов он совсем не двигался и за все это время сказал лишь пару слов, - вообще это немного странно, потому что стоит Джону забыть о его присутствии, Шерлок будто становится частью мебели. И он все время в палате, постоянно, почти никуда не отлучается, и Джон покорно вздыхает. - Думаешь, я должен попробовать еще раз, да? – спрашивает Джон. Кажется, пару секунд Шерлок обдумывает ответ. – Я думаю, ты забыл, что это не экзамен, - говорит он наконец. – Ты не должен сидеть и изучать эту папку, предполагается, что ты будешь пытаться, и что-то подтолкнет твою память, а не механически заменит ее. Джон подавляет виноватую полуулыбку. - Я всегда был так предсказуем? – спрашивает он. Шерлок не отвечает, опять игнорируя его и отдавая предпочтение потолку. Джон со скучающим видом достает файл из папки. Она легко раскрывается и соскальзывает вниз на его укрытые одеялом ноги, Джон здоровой рукой ворошит выпавшие фотографии. Вторая рука полудюжиной булавок прикреплена к плечу - ему, конечно, не нравится то, как это выглядит, но пока ничего не поделаешь. Взгляд Шерлока вдруг останавливается на нем, он ощутимо, почти физически напряжен, и Джон делает все возможное, чтобы игнорировать этот немигающий взор. Большинство фотографий – случайные снимки. Вперемешку старые отпускные и семейные фото, распечатки снимков сослуживцев и пара фотопортретов, но ничего особенного. На большинстве из них Джон улыбается - пальцы замирают над одним из снимков, где изображен он сам в военной форме. Похоже, снято, когда он только пошел в армию, на фото почти ребенок, гордый, взволнованный и до глупости молодой. Может быть, тогда все было совсем по-другому, но он не чувствует себя человеком, который ради страны жаждал бы рисковать жизнью и здоровьем. Он даже близко такого идеализма не ощущает. Ему даже кажется, будто тот, другой человек недостаточно умен, чтобы быть врачом, но все подтверждения вот, перед ним: результаты экзаменов, служебные документы, сертификаты. Он вскользь просматривает армейский рапорт об увольнении, отмечая с едва заметной искрой удивления, что был ранен. Он многого не знает, но, похоже, Джон Уотсон был не слишком счастлив на военной службе. - То же самое плечо? – спрашивает он. - И в самом деле,– бормочет Шерлок тихо, а Джон роняет рапорт обратно на кровать. - По крайней мере, теперь хромота настоящая, - добавляет Джон. Шерлок просто хмурится и издает уклончивый звук. Он мастер по изданию таких кратких звуков, Джон слышит их, по крайней мере, дюжину в день. Обычно они служат прикрытием для того, о чем Шерлок не особенно хочет говорить, но чем больше Джон проводит с ним времени, тем чаще он гадает, не кроется ли за этими хмыканьями что-то большее. В некоторых вещах Шерлок очень сдержан, и Джон не совсем понимает почему, это раздражает, даже если логика подсказывает, что тут может быть что-то личное. Его единственная сестра Гарри. Она приходила несколько дней тому назад, плакала над ним, от нее несвеже и слабо пахло сигаретами и последним пропущенным стаканчиком. Шерлок позже рассказал ему, что она была алкоголичкой. Джон и сам о многом догадался, когда она подошла поближе - к ее коже будто прилипли остатки острого, горького аромата алкоголя. Они провели вместе неловкие пару часов. Джон не знал, как ему обращаться с этой странной женщиной, которую, как подразумевалось, он помнит. Еще у нее была неприятная привычка во время разговора цепляться за его запястья. Ему не нравилось, что она дотрагивается до него, почему-то прикосновения стали казаться слишком интимным жестом. От полой иглы в запястье ее захваты становились вдвойне неприятными. Тем не менее, он не смог найти подходящих слов, чтобы она все поняла и ушла. Она его сестра, он должен чувствовать к ней хоть что-то, хотя бы какое-то сострадание, но то место в его сердце, которое она занимала раньше, теперь опустело. Он ощутил ее разочарование, когда она, наконец, поняла, что он и вправду позабыл об их общем детстве. Уходя, Гарри опять тихо повернулась к нему, закусив нижнюю губу, сказала о своей жене и их разводе. Ее лицо с беспокойством вытянулось, она ждала его реакции. Вообще Гарри,с этой своей бывшей женой, которую Джон никогда не видел, была странной, и хотя он не сказал ей этого прямо, до сих пор не понимал, почему это должно его касаться. Он даже не помнил, вникал ли раньше в ее личную жизнь. Во время всего разговора Шерлок сидел с замкнутым и презрительным лицом, и, извинившись, довольно скоро вышел, чтобы не видеть этого неуклюжего родственного воссоединения. Если быть до конца честным, Джону хотелось бы выйти вместе с ним. Оставшуюся часть визита Гарри он сдерживался, и,когда она ушла, почувствовал себя свободнее. Все говорили, что они с ней не слишком часто виделись, и у него появилось ужасное подозрение, что он с трудом мог ее выносить. Вернувшись, Шерлок проявил мало интереса к ее визиту, но он вообще редко выказывал что-либо, кроме созерцательности и пренебрежительности. И если его в самом деле серьезно, а не чисто абстрактно, беспокоит, что Джон не может вспомнить, он хорошо умеет держать себя в руках, чтобы казаться глубоко равнодушным. Хотя Джон замечает, что у Шерлока есть довольно неприятная привычка наблюдать за ним, когда он думает, что тот не видит - еще одна из его странностей, на которую Джон еще не знает, как реагировать. Он равнодушно разглядывает оставшиеся снимки, потом аккуратно складывает всю стопку в файл. - Знаешь, было бы больше толку, если бы ты оставил свою врожденную нетерпеливость и посмотрел на что-нибудь дольше 3 секунд, - говорит Шерлок. - Я не знал, что ты обращаешь внимание, - отвечает Джон. - Я на все обращаю внимание, - заявляет Шерлок спокойно. Это немного задевает Джона, и он показывает Шерлоку красноречивый жест средним пальцем, без настоящей злости, но Шерлок глубоко вздыхает. - Ребячество, - говорит он. Джон усмехается и с головой уходит обратно в папку, откладывая в сторону перетянутые резинкой сертификаты, и берет составленный полицией доклад, лежавший в самом низу. Он улавливает, что Шерлок немного напрягается и внезапно замирает. Мимолетная вспышка, но для Шерлока и это неожиданно. Возможно, это слабый отзвук тревоги, понимает Джон, хотя откуда ему знать. Он никогда не видел Шерлока по-настоящему чем-нибудь обеспокоенным, но то, как напряглись его плечи, расслабленные минуту назад, какой взгляд он бросил на доклад - Шерлок явно насторожился. Со времен той первой ослепительной улыбки это была самая беззащитная реакция, которую Джон у него видел. Он отогнул уголок папки, мельком посмотрев на первую страницу. - Ты ведь не хотел, чтобы Лейстред давал мне это, да? – спрашивает Джон. Шерлок ничего прямо не отрицает, но глаза у него на долю секунды темнеют – Джон оказался прав. - Слушай, если я собираюсь прочитать оставшуюся часть этой дебильной папки, я имею право знать, что со мной на самом деле произошло, - говорит Джон, и Шерлок возводит глаза к небу, складывая ладони вместе и большим пальцем лениво касаясь губ. - Конечно, смотри, – отвечает Шерлок. – Но есть и другие способы всё узнать чем читать это. Будет неприятно. - Думаю, все будет нормально, - говорит Джон, и Шерлок с непроницаемым лицом откидывается на спинку кресла, сжимая челюсти, будто мысленно пожимая плечами, уступая решению Джона, и снова утыкаясь безразличным взглядом в пеструю потолочную плитку. Все равно они уже оба знают, о чем говорится в этом докладе. Эта безобидная кипа бумаг содержит описание дела, над которым они работали до того, как Джон попал в больницу. Дело закончилось как раз тогда, когда он уже лежал здесь, и чем дольше он смотрит на папку, тем сильнее его любопытство. Он знает, что Шерлок прав, может, ему не следует читать, это будет неприятно, но, в конце концов, в общих чертах он уже знает всю историю. Инспектор Лейстред, посетив Джона вскоре после того, как его перевели из палаты интенсивной терапии, очень неловко и формально изложил основные моменты, но все же слишком много вопросов оставалось без ответа. Когда Джон спросил, сможет ли он прочесть итоговый доклад сам, инспектор долгим взглядом посмотрел на Шерлока, и только потом согласился принести копию доклада. В течение всей встречи угрюмый и тихий Шерлок сидел в другом конце палаты, и вел себя так, чтобы Лейстреду стало явно не по себе, и хотя Джон заметил поведение Шерлока, он даже теперь все еще не до конца понимал, что оно значит. Какое-то затаенное чувство, недосказанность и внезапная перемена – вот и все, что пришло в голову доктора. Он решительно перевернул первую страницу доклада - по спине прокатилось покалывающее волнение. Он единственный, кто пострадал в этой истории, и, наверное, не совсем справедливо, что все кроме него знают, как это случилось. Может быть, они так о нем заботились, но все же ему необходимо знать, он заслуживает того, чтобы знать, потому что это повлияет на всю его оставшуюся жизнь. Текст изложен сжатым, сухим, сугубо фактическим языком, и Джон быстро осознает, что ему потребуется время, чтобы во всем разобраться. Вначале доклада было описано убийство, с которого и началось расследование, и от описаний жертв его, признаться, замутило, а при виде запекшейся крови покинула твердая выдержка врача, но страницы пронумерованы, так что их легко можно пролистать. До сих пор они с Шерлоком толком и не говорили об этом, топчась вокруг да около, и Джон начинает более внимательно вчитываться в доклад. Запутанные объяснения Шерлока о связи между лакокрасочном покрытием и грязью на брюках - своеобразные экскурсы в работу мозга гения, и больше ничего, только скупая заметка о них, покидающих место преступления после приезда полиции. Дальше описывалось, как полиция выслеживала преступника, и в докладе сообщалось, что он все еще разгуливал на свободе. - Почему мы не подождали полицию? – спрашивает Джон. – Когда мы поняли, кто убийца, мы просто взяли и погнались за ним, никому ничего не сказав. Шерлок отводит глаза. - Они неповоротливые и глупые, - наконец отвечает он. – Узнав, что его обнаружили, убийца запаниковал. Если бы мы стали ждать, когда со сверкающими сиренами примчится полиция, они и до его дома не доехали - он был бы уже на полпути в Испанию. Джон опять смотрит в доклад. Почему-то всё это кажется нереальным, будто перед ним лежит какой-то роман, а не конец его собственной жизни. Он молча читает показания свидетелей - обрывки сведений, которые ему предстоит связать воедино, в целостную картину, и в самом конце - подшитое заявление Шерлока. Он прочитывает его наполовину, но останавливается и снова возвращается к началу, потому что информация до него просто не доходит. *** - Ты невероятен, черт возьми. - Как всегда, Джон, как всегда. - Это не комплимент. - Я знаю, но в любом случае хочу думать, что комплимент. Джон не отвечает, и Шерлок удовлетворенно ухмыляется. Идет дождь. Серые тучи весь день угрожающе тяжело и низко висели над городом, наполняя воздух запахом грозы. Запахи - электричество и озон, как горечь на корне языка Шерлока. Его пальто уже вымокло под ливнем, волосы прилипли к голове, с них капает, дождевая вода, увлажняя воротник, просачивается от шеи к спине. Впереди вырисовывается комплекс высотных зданий, в их темных окнах отражается оранжевое мерцание уличных фонарей. Возле одного из этих мрачных зданий, разрушающейся 70-тонной бетонной высотки, изуродованной граффити и вандалами, поздней ночью было жутко и пустынно. - Каким путем? – спрашивает Джон. Он промок и видно, что замерз, весь дрожа под курткой, а дождь продолжал шлепать по бетонным перекрытиям. Путь перед ними разделяется надвое. Один, прямой, пересекая короткий центральный двор между зданиями, ведет по хорошо протоптанному участку грязной травы к большой дыре в проволочной изгороди - видимо, тут ходили чаще. Другой маршрут всего периметра газона, по выложенной красным кирпичом дорожке, примыкающей к краям зданий. Здесь идти было длиннее. Очевидно, что человек, которого они ищут, перелез через забор – так быстрее, к тому же он местный и знает пути быстрого отступления. Но погода отвратительная, Джон действительно одет слишком легко, а Шерлок совсем не хочет, чтобы ближайшие две недели он мучился от воспаления легких. - Равная вероятность, – лжет Шерлок. Его голос заглушает близкий раскат грома, и он смотрит на губы Джона, начавшие дрожать от холода. – Возьми эту дорожку, а я возьму лужайку. Он может уходить и там и там. Джон согласно кивает, направляясь к дальнему краю здания. Едва он уходит, Шерлок меняет направление и, пройдя по вытоптанной траве, ныряет в дыру в заборе. Он вытаскивает фонарик, освещая себе путь по раскисшей от дождя лужайке. В грязи отпечатались следы - кто-то бежал, каблуки ботинок впивались в глинистую землю. Шерлок приседает, взяв конец фонарика в рот, рассматривая края притоптанной травы. Он может рассчитать скорость бега, длину шага, точно узнать, как быстро… Молния раскалывает небо в тот самый момент, когда раздается первый выстрел. *** - Сколько выстрелов? – спрашивает Джон. Наступает вечер, темнеет, и начинающийся дождь легко стучит в окно. Доктор потирает больную ногу. - Повезло, что только в бедро. - Не повезло. Просто плохой прицел и неопытность, - поправляет Шерлок. Джон хмурится. В заявлении Шерлока говорится, что он видел Джона, пытавшегося укрыться от выстрела за бетонной колонной, но другая пуля ранила в его бедро. Джон осел на траву, обхватив ногу пониже раны и зажимая ее. Шерлока от него отделял забор и почти прямая линия огня, он не смог найти укрытия поближе, чтобы вмешаться и помочь, и просто мок, мерз и смотрел, как один из преступников взял из захламленного участка здания тяжелый кусок трубы от строительных лесов и, сильно размахнувшись, ударил Джона по лицу. Джон делает паузу, доходя до той части заявления, на которой всякий раз спотыкался. - Ты думал, что я умер? – говорит он тихо. Ему никто про это не говорил. Его пробирает дрожь, а Шерлок с секунду не отвечает, но когда начинает говорить, внутри него будто щелкает переключатель - голос напрягается, глаза лихорадочно блестят, от ярости во взгляде, кажется, даже воздух потрескивает, как от электричества. - Я видел твое лицо, расплющенное между бетонной колонной и стальной трубой, Джон, – огрызается он. – Я видел, как ты повернул голову, как она раскололась, когда он продолжал тебя бить, брызги крови, разлетающиеся от твоего черепа, а потом ты упал на пол и больше не двигался. Все логично, что же еще? Лицо Шерлока морщится, он проводит рукой по волосам, с сердитым рыком вскакивая на ноги и беспокойно расхаживая по палате под взглядом Джона. Через несколько задумчивых, напряженных минут Джон опять осторожно взглядывает на страницу. Конец заявления был краток. На месте преступления был не один вооруженный преступник, а целая банда киллеров, в общей сложности шесть человек, знавшие о присутствии Шерлока. Увидев его, они начали, не стесняясь, палить без разбора, перепахивая очередями газон. Шерлоку удалось бежать. Он бежал, а шальные пули зарывались позади него в грязь. За ним погнались четверо, и Джон даже не хочет думать о том, что бы случилось, если бы они его нашли. Шерлок спрятался на лестничной клетке самого дальнего из зданий комплекса, и начал отчаянно звонить Лейстреду. Вот так вот всё глупо, просто и больно. Приехала полиция, вызвали «скорую», почти все преступники в итоге были арестованы по горячим следам. Вроде бы все кончилось относительно хорошо, и Джон никак не может сообразить, почему их прошлое стало таким камнем преткновения. Шерлок верил, что Джон мертв. Он был вынужден бежать и бросить друга на милость убийцы, точнее, он думал,что уже не друга, а просто труп. Шерлок, кажется, и сейчас готов бежать куда глаза глядят, сжав руки, уставившись на потеки от дождя на оконном стекле. Джон включает лампу на тумбочке и ловит короткий взгляд, неосторожно отразившийся в стекле. Лицо Шерлока, как всегда обманчиво быстро, становится безразличным, и проблеск какого-то отчаянья так стремительно исчезает с его лица, будто его там и никогда не было. На мгновение в груди Джона инстинктивно вспыхивает тугой узел сочувствия. Он не знает, как бы вел себя, если бы увидел, что его друг умирает. Ему не довелось узнать, каково это. Несмотря на то, что Шерлок умеет притворяться, его внешняя бесстрастность - просто маска. Джону не верится, что это его собственная голова была размозжена, потому что он ничего не помнит, даже боли от ударов. Шерлок же наблюдал за убийством, видел друга, забитого до смерти, неподвижного, и, как опытный актер притворялся, что это не имеет значения. Шерлок отходит от окна, и Джон догадывается, что для него такое абстрагирование, наверное, единственный настоящий способ справиться. Он поддерживает его, а самому ему, может быть, даже больше нужно утешение, и Джона охватывает вспышка жалости. С ним словно сыграли злую шутку - тело его выжило, но тот человек, каким он был раньше, теперь кажется почти незнакомцем. Джон опять смотрит на папку у себя на коленях, чувствуя, как пальцы сжимаются на странице. Ему ничего больше не хочется читать, но раз начал, то надо закончить. Лучше уж разом содрать пластырь, вскрыть открытую рану, чем потом бесконечно в ней ковыряться. Несметное число страниц занимает отчет парамедиков, и Джон с трудом старается подавить знакомый виток болезненного напряжения, который горячо и беспокойно вспыхивает в животе. Документ написан в основном медицинском языком, и он никак не может понять некоторые специальные термины. Чем больше Джон читает, тем больше ему кажется, что он переводит с иностранного языка, но все же ему удается ухватить суть. «Скорая помощь» приехала спустя минуту после полиции, но к тому времени Джон уже истекал кровью. После побега Шерлока и до приезда полиции кто-то из банды решил покончить с ним, нанеся контрольный удар ногой в голову. Кроме проломленного черепа, у Джона было ранено бедро, сломаны почти все ребра, вывихнуто плечо и практически раздроблено предплечье. Бригада «скорой» боролась за его жизнь, чтобы просто успеть доставить его в больницу. Во время операции от болевого шока и травм у него останавливалось сердце. Глаза Джона начинают застилаться влагой; немея, с холодным отчаяньем, он едва продирается сквозь текст. Все опасались повреждения мозга. Медики даже не могли точно сказать, пришел бы он в себя или впал бы в глубокую кому. Между строк медицинского примечания ясно читались намеки на шансы превращения его в овощ, и Джон кусает губы, пытаясь контролировать растущее внутри чувство беспомощности. В конце прошлого месяца Джону постоянно говорили, как ему повезло. До сих пор он сам в это не верил – пока не перевернул страницу. Пустым взглядом, даже не моргая, он смотрит на приложенные к докладу фотографии с места преступления. В одну секунду мир перед глазами начинает вертеться с головокружительной быстротой. Какая огромная разница - самому увидеть все это. Его пальцы дрожат над фотографиями. Одно дело слышать от кого-то еще, читать историю, которая могла бы случиться с каждым, и совсем другое - видеть свое собственное тело сразу после случившегося. Это он на этих страницах, это о его травмах и о том, как собирали по кусочкам его череп, говорили врачи. Он видит нечто фиолетово-черное, перепачканное кровью, его лицо так опухло, что стало почти неузнаваемо. Вот он привязан к спинодержателю и обездвижен, его проломленный череп зафиксирован специальной подушкой, и повсюду кровь, очень много крови, целые лужи. Джон начинает чувствовать, что цепенеет, проваливается в серый туман паники. На его плечо, одетое в тонкий хлопок пижамы ложится твердая и прохладная рука. Джон поворачивает голову и встречается с немигающим взглядом Шерлока. Внутри всё скручиваются в узел от нарастающего ужаса осознания всего произошедшего, хотя Джон знает, что глупо пугаться воспоминаний. Он представляет, как сейчас выглядит, с широко раскрытыми от ужаса глазами, хотя самое страшное уже исчезло – ушибы, швы и глубокие выбритые залысины на черепе. И самое кошмарное, что люди все еще пытаются внушить ему, что он везунчик. Это не везение, в отчаянии думает он, это слишком большое горе, такое большое, что его трудно даже осмыслить. Пальцы Шерлока еще сильнее сжимают его плечо, а светлые глаза сужаются в беспокойстве. - Дыши, Джон, - говорит он мягко, и Джон дышит прерывисто, отчаянно, задыхается, а Шерлок переворачивает страницу. На фотографии самого места преступления смотреть ничуть не легче. На снимках видны следы от пуль в стене и грязные граффити. Еще на одном заснята густая, черная лужа на полу и темные мокрые брызги на бетонной колонне позади. Дождевая вода размыла лужу в бесформенное пятно с рыжевато-коричневыми краями, из него на неровную мостовую текли ручейки. Забрызганная кровью бетонная колонна была мокрой от дождя. Спустя мгновение Джон осознает, что на фотографии его кровь, это то самое место, где он лежал, где Шерлок увидел его мертвым. Он переворачивает и эту страницу, мрачно поджимая губы в твердую линию. Есть еще фотографии Джона после операции, его сломанной руки и раненой ноги, тела – мертвенного, бледного, всего в ушибах. После операции он выглядит немного получше, но лицо все еще искажено и неузнаваемо, глаза заплыли черными синяками, челюсть выпячена в одну сторону. Лицо Шерлока призрачно бледно, и Джон резко сглатывает. - Ты в порядке? – спрашивает доктор. Он не очень удивляется, когда тот не отвечает. Кончик пальца Джона прослеживает линию особенно глубокого ушиба, раны на обнаженном животе, между пупком и левым бедром, превратившейся в натуральное месиво. Снова смотрит в сторону. Конечно, Шерлок не в порядке. Кто после такого будет в порядке. Шерлок пытается удержать все ту же беспристрастную маску, но сейчас его рассчитанная холодность не может скрыть рвущихся изнутри эмоций. Шерлок выглядит ужасно, это самое ужасное, что случилось за сегодняшний вечер. Джон знает, что он сам решил прочесть доклад, но теперь понимает, почему Шерлок не хотел, чтобы он его видел, потому что Джон не единственный, кто страдает от того, что там внутри под обложкой. Это не Джон пережил кошмар, это Шерлок. Шерлок, который две недели каждый день сидел возле его кровати, чтобы первым увидеть, если он очнется. Джону совсем непонятно, как же детектив вытерпел так долго. Может быть, ради их дружбы, она подбадривала его, в темноте отчаянья давала веру? И Шерлок все еще страдает из-за него, потому что ждал и жил с такой верой ради настоящего Джона Уотсона, а к нему вернулся совсем другой человек. - Я не… – Джон делает паузу, задыхаясь от досады, заставляя себя закрыть наполовину прочитанный доклад. Он слегка поворачивает голову, чтобы посмотреть на профиль Шерлока. – Я не знаю, какими мы были друзьями, насколько близкими. Я даже плохо тебя помню. - Он проводит рукой по листу бумаги, ощущая в затылке неуверенную ноющую боль. Черт знает, что тянет его за язык, может быть, невесть откуда возникшее подозрение, но слова вырываются сами собой еще до того, как он успевает их обдумать. – Ты ведь знаешь, что это не твоя вина, правда? Шерлок моргает, потом его лицо искажает гримаса. Джон никогда до этого не видел ничего подобного - рот детектива презрительно кривится, он отходит, и Джон перестает чувствовать твердую руку на своем плече. Шерлок склоняет голову и вновь начинает смотреть через больничное окно на свинцовое небо. Он стоит спиной к палате, будто ища ответа в синевато-серых тучах. - Я тебя не виню, - говорит Джон. – Честно, правда. Будто я не понимаю, что такое может случиться с каждым. Ужасное, страдальческое отражение в стекле, во взгляде почти волнение, но через секунду взгляд гаснет, дверь захлопывается, маска решительно возвращается на место, и всё становится как было. - Я просчитался, - говорит Шерлок спокойным и бесчувственным голосом - Джон предпочел бы несдерживаемую ярость, чем эту тупую монотонную логику. – Этого не должно было случиться. Я ошибся один раз, а потом еще один, убежав без тебя. Глаза Джона сужаются, губы недоверчиво сморщиваются. - Ты правда сумасшедший? – спрашивает он, и Шерлок на мгновение перестает изучать дождевые облака, оглядываясь через плечо на Джона. Тот смотрит на него с искренним любопытством. – Я спрашиваю - честно, ты сумасшедший? Конечно, ты должен был бросить меня. Ты не заставлял меня идти с тобой, и если бы ты меня не бросил, то тоже бы валялся на больничной койке, или мы оба бы погибли. В ответ – молчание, и Джон вздыхает, потирая пальцами переносицу. - Ты правильно поступил, - говорит он. – Если бы не ты, кто бы это сделал. Шерлок снова отворачивается, и Джон смягчает голос. – Хотя мы были друзьями, да? Я имею ввиду, мы жили в одной квартире, и вроде довольно хорошо должны были друг друга знать? Секунда тишины, потом Шерлок сухо кивает. - Значит, если бы ты умер, - рассуждает Джон, - кто еще бы мне объяснил, почему мне прислали штраф за вандализм и какого черта два общества поддержки офицеров клянутся, что меня зовут Бэнкси?