Калейдоскоп

А вначале всё складывается более-менее нормально. То есть, конечно, ни разу не нормально: вот что может быть адекватного в ситуации, когда ты лезешь в собственный дом убивать лучшего друга за то, что он порешил твоего пареньку? Правильно – ничего. Но ты же Хоу, ты должен отомстить. За отца, за несправедливость, за честь семьи. За поруганную дружбу и предательство, откуда не ждали, в конце то концов. Потом у тебя не получается. Не получается пересилить себя, заставить поднять на этого змеёныша потому что он - вот оно, Нэйт, ты можешь уже признаться – всё ещё тебе не безразличен. Или, если совсем уж откровенно, важен. Очень важен. Друг детства, по совместительству неизменный партнер в любых проказах и шалостях и непосредственный организатор большей их части. И плевать, что всё изменилось: вы выросли, ты свалил в Вольную Марку, а он убил твоего отца. И всё равно – не пересилить, будто судорогой руку сводит от одной мысли – провести по беззащитной полоске кожи на шее остро отточенным кинжалом, быстро, безжалостно, навсегда. Нет, ты не можешь, ты скорее сам помрешь, чем тронешь его хоть пальцем. Это ведь он предал тебя, ты его – нет. И не придашь. В итоге ты решаешь просто обворовать – театр абсурда! – собственное имение. Ну, на самом деле бывшее имение, которое теперь единолично перешло под юрисдикцию серых стражей. Герои мора, герои всего Ферелдена. И Кусланд, как всегда, в первых рядах, разве что не на коне. Как же, почему же Нэйт не удивлён? А Командор блистает, получает овации, раздаривает щедро слепящие улыбки. Эти улыбки, боже, как они всегда бесили Натаниэля. Ты его хоть в помоях извози, хоть в Тевинтер в рабство продай, хоть проволочи весь Ферелден под знаменем грязной, изнурительной – не войны даже, бойни – против мерзких отродий из глубин земли, а он всё равно будет сиять. Ему всё как с гуся вода, весь такой прекрасный, Командор Стражей, Лорд Кусланд, младших из двух оставшихся. Интересно, что там случилось с этими Кусландами, что они как мухи перемёрли? Официальная версия – предательство Рендона Хоу, но Натаниэль не верит в это, не может в это поверить. Нет, Бриант ведь не за справедливым возмездием шёл убивать его Хоу – за вероломством. Он свято верит в это тогда, когда провалившись на обворовывании собственного имения, оказывается за решёткой фамильной темницы. Какая ирония, надо же! Он не менее убежден в своей правоте, когда из него чуть ли не силой выбивают причины нахождения в Башне Бдения и такими же варварскими методами устанавливают его личность. Он всё ещё слепо чтит свою легенду, дожидаясь, пока Страж-Командор прибудет в Башню и совершит над ним – нет, вовсе не правосудие, просто беспощадную казнь. И даже когда на Башню нападают порождения тьмы, он верен себе и стоек. Когда дверь в тюрьму открывается и стражник, вставая навытяжку, приветствует нового правителя Амарантайна, Хоу подбирается. Готовится к встрече с давним другом. И к смерти, конечно. Его вера в то, что отца оклеветали, всё ещё крепка, как драконья шкура. Нэйт ожидает столкновения с пронзительным – каждый раз, словно укол острой швейной иглой – взглядом болотных глаз с томительной тревогой и поразительной же всеготовностью. Но когда он гордо вскидывает голову, показывая, что да, он пленник, но он ни с чем не смирился – он ещё не побеждён, и глядит на своего палача - весь его запал вдруг как-то тухнет. На него с тоскливой обречённостью смотрит Бриант – назвать это существо иначе, кроме как по имени, язык не поворачивается. Незащищённый от любых ментальных атак, беззащитно-распахнувший свою душу перед одним из своих – о, Натаниэль уверен! – многочисленных жертв. Смотрит так, будто он тут жертва, будто он бы сам сейчас на плаху пошёл, если бы позволили. Если бы только отпустили, сняли с плеч этот груз ответственности, этот камень славы, всё это. Да как ты смеешь, думает Натаниэль, но выходит скорее растерянно, чем зло. Как ты смеешь так раскрываться передо мной, ты же меня предал, гадина, ты мне в душу плюнул! Как ты смеешь показывать мне свои слабости, ты же никогда не перед кем не давал слабину! Ты же, сволочь, всегда смеялся, всегда был сильным-сильным-сильным, сильнее всех вокруг, ты же просто физически дольше двух минут страдать не мог! Кто этот оборотень-перевёртыш, что занял привычную моему взгляду шкуру Кусланда? Кто этот чужак с осунувшимся лицом, старым, но все никак не заживающим ожогом по всей правой щеке - так бесстыдно выставленным напоказ? Чья это безжизненная оболочка с мёртвым взглядом – да нет, какой же это болотный, это же самая настоящая окислившаяся медь! Кто ты, куда ты дел убийцу моего отца? И почему в твоём взгляде столько ржавчины? - Сержант, оставьте нас. Что с твоим голосом, Кусланд? Я помню эти непреклонные монолитные приказные интонации – вялый призрак прежнего тебя. Но где другие эмоции? Ты их вообще испытывать умеешь, или за последний год ты выгорел, словно ярко вспыхнувший, оттого и сошедший на нет в одночасье костерок? Сержант беспрекословно подчиняется, выходит. Ты смотришь на меня и молчишь. Мою безмолвную блокаду прорывает – плевать, что будет со мной, мне нужные ответы. Что, как, зачем и почему? Почему? Ты скупо бросаешь, что мой отец предал Кусландов: перерезал всю семью, и только ты спасся, и то нечаянно. Так же скупо отмечаешь другие его преступления. Хорошо, пусть так, я уже готов – ты видишь, я готов! – теоретически, чисто теоретически предположить, что мой отец был…м, сильно неправ. Но почему ты убил его и оставил в живых Логейна, а, ответь мне, друг моего босоногого детства! Это подлый удар, я знаю, удар под дых. Ты же Мак Тиром чуть ли не с пелёнок восхищался, а твой дед, твой высокоуважаемый тобой дед, герой войны против Орлея, лишь подливал масла в огонь. Ты тейрна Гварена на пьедестал поставил, по тебе же первому вдарили все его действия во время Мора. Я знаю, я прекрасно понимаю, что бью жестоко. Но ты сам раскрылся. Ответ, Командор, мне нужен ответ! - Он не совершил непоправимого, – рассеянно отбиваешься ты от моих колких нападок. Рассеянно! Не вступаешь в пространные разгромные для оппонента дискуссии, так, говоришь, лишь бы отвязались. Да что с тобой, Кусланд! – Он был полезен в битве против Мора, – добавляешь, а я замираю, ожидая продолжения. И – Слава Создателю, Слава! – ты всё-таки продолжаешь. – Его смерть не была бы победой над ним – он должен был понять, что был не прав. Что стражи – не орлейские прихвостни, а единственная преграда между порождениями и безвинными людьми. Гномами, эльфами, не важно. Хорошо, хорошо, продолжай, Андрасте милосердная, говори! Но нет, ты замолкаешь и словно затухаешь. Отводишь взгляд в сторону, бесцельно скользишь им по серой каменной темнице. Зовешь стражника обратно, отдаёшь приказания касательно моей судьбы. Интересно всё-таки, как ты меня убьёшь? - Дайте ему забрать из поместья всё, что он считает своим, и отпустите на все четыре стороны. О нет. Нет-нет-нет, ты не посмеешь! Ублюдок, не смей вот так просто отпускать меня! Тебе же доложили, что я убить тебя приходил, да я же сам тебе это сказал. Ты не можешь просто оставить мне жизнь и свободу, Кусланд, вернись, демон тебя задери! Кажется, Натаниэль говорит что-то из сумбура своих ошарашено-требовательных мыслей вслух. А может, у него просто всё на лица написано, в любом случае, Командор вдруг снова смотрит ему глаза в глаза и, честное слово, лучше бы это была отстранённая тоска. Но нет, теперь во взгляде, устремлённом на него с предательского лица – болезненно-щемящая нежность. - Иди, – не приказывает, но как-то даже просит Герой всея Ферелдена. Иди, уходи от всего этого, от всей этой грязи, не пачкайся, не марайся. Прочь, прочь, пока тебя насквозь не пропитала та хворь, что изнутри жрет меня круглыми сутками, и это я сейчас не про скверну говорю. Живи, Натаниэль, живи! Ему душно от этого мимолётного, но такого многозначительного взгляда. Хоу безумно хочется взвыть и приложиться лбом о металлические прутья решетки. Камера внезапно из места заключения превращается в убежище, а чувства, с которыми Бриант проронил последнее сказанное Натаниэлю слово, будят в том нежданные воспоминания. Он уже видел такой взгляд, давным-давно, в глубоком детстве. Когда мать с отцом ругались, явно или переходя на безмолвную конфронтацию. Тогда, в те самые моменты, если Нэйт оказывался рядом, то мать глядела на него так – с мольбой. Милый, пожалуйста, побереги себя, уходи подальше от всех этих сколов этого несовершенного мира. Страж-Командор уходит – у него ведь много других стражеских дел, для которых вовсе не нужно какое-то там душевное благополучие. Плевать, что у него внутри безумная воронка оглушительного страдания и не менее оглушительной пустоты. Размерами соперничающая со всей Вольной Маркой. Дела, героя ждут весьма героические дела, ему не до себя, на себе он уже давно поставил жирный крест. Стражник недоволен приказом начальства, но честно его выполняет. Я быстро забираю все свои нехилые пожитки и ухожу прочь, от поместья, не оглядываясь. Что мне теперь делать со своей жизнью, не знаю. Почему-то мне кажется, что и Кусланд не знает. Какой-то мерзкий голосок внутри нашёптывает, что не я один хотел бы упокоиться уже с миром. Командор Серых стражей с радостью полёг бы рядом с Архидемоном, так, за компанию, только вот, судя по всему, не дали ему как подобает сдохнуть. Теперь у меня чешутся руки перерезать ему шею просто милосердия ради. И стоит мне лишь сомкнуть веки, как перед мысленным взором, непрошенное, лезет одно-единственное воспоминание. Ржавая медь, ржавая окислившаяся медь в твоём, Кусланд, взгляде.