«Магия призвана служить людям, а не править ими. Злы и испорчены те, Кто принял дар его И обратил против детей Его. Да будут названы они Малефикары, проклятые. Да не найдут они покоя в мире И за его пределами.» ― Преображений 1:2
Она сидит, подогнув под себя ноги, на её руках пляшет, повинуясь хитросплетению мыслей, пламя. Огонь касается открытых участков кожи, но не опаляет их, а лишь слегка касается, даруя тепло и отогревая озябшие ладони. Волшебство – кто знает, откуда оно приходит и куда возвращается? – струится с кончиков её пальцев, причудливо сплетаясь в знакомые образы. Вон – холм, что за домом, по весне он всегда обрастал роем мелких белых цветочков, абсолютно бесполезных в хозяйстве, но так приятно благоухающих. Андрасте помнит, как сплетала из них венки, как собирала букеты, что потом неделями простаивали в доме. А вот и пристань, утлая рыбацкая лодочка, в ней всегда отправлялся в море её отец. От него всегда пахло рыбой, солью и – совсем чуть-чуть – свободой. Наверно, так пахнет море. Море в Тевинтере пахнет совсем иначе, оно отдаёт потом, гнилью и болотной затхлостью. Огонёк в её руках мигает и гаснет. Ну вот – отвлеклась, теперь заново зажигать. Девушка подносит ладонь к лицу и, зажмурившись, впивается зубами в указательный палец, прокусывая кожу. Когда из ранки показывается первая капля крови, она делает пространный пас руками, и вот уже из того места, где мановением раньше скапливалась кровь, вырастает тонкий язычок пламени. - Андрасте, господин зовёт тебя к себе. Оклик застаёт её врасплох, девушка поспешно тушит только занявшийся огонёк, оттирает прокушенный палец о подол рваного передника и поднимается с колен. - Уже иду. ***Благословенны те, кто встаёт Против зла и скверны и не отступает. Благословенны хранители мира, Защитники справедливости. ― Благословений 4:10
Она выбилась из сил куда больше, чем готова признать. Последние несколько защитных заклинаний , выставленных против шквала вражеских стрел вперемешку со вспышками искусственно сотворённых молний осушили до дна её и до того скудный запас энергии. В голове её словно бьёт в набат разом вся имперская армия, тянущей болью отдаёт где-то в районе грудной клетки. Во рту поселился противный металлический привкус, глаза то и дело норовят закрыться, не сверяясь с мнением своей хозяйки. Поддерживать себя в сознании с каждым мигом всё труднее, волевым усилием выдёргивать из объятий дрёмы – и того хуже. «Господи, - думает она устало. – Господи, когда же всё это закончится?» Он, конечно, не ответит ей. Хоть Андрасте и чувствует на себе его всеобъемлющий взор с тех самых пор, как убегая прочь из ненавистного рабства, наткнулась на заброшенные, заросшие кустарником, дикой травой и мхом руины и, превозмогая боязнь, прокралась в самые их глубины. Там она невольно потревожила какие-то силы, те самые, что теперь неустанно шли за ней по пятам. Жрецы твердили, что нет на свете богов, кроме девяти Великих Драконов, но новый фантомный знакомый Андрасте имел на этот вопрос совсем другое мнение. Что заставило Андрасте к нему прислушаться – вот загадка. Может, ответ заключался в её стёртых в кровь босых ногах, таился в синеве многочисленных синяков, звучал в непреклонном надменном молчании воплощённых в драконов повелителей. В том, что каждый раз взывая к одному из Великих, жрецы неизменно проливали кровь таких, как она, рабов, принося их жизни в жертву. Скрывающийся в тенях незыблемый жертв не требовал. Даже слушать не просил, так, нашёптывал что-то, будто ведя с самим собой прерванный целую вечность назад разговор. Ничего не требовал, однако неустанно следовал по пятам, вглядывался в неё из сумрака и – помогал. И тогда она начала верить: сначала – ему, потом – в него. И пока что вера эта окупалась. - Андрасте, - вырывает её из размышлений знакомый, чуть надтреснутый от усталости голос. Шартан, верный друг, прекрасный полководец, храбрейший из всех, кого она когда-либо знала. Смотрит внимательно, выжидающе. – Нам пора выдвигаться. - Конечно. - Она кивает в такт своим словам и тяжело поднимается с земли. Прошедший бой – не первый, и отнюдь не последний, а освобождение целого сословия от рабства – дело нелёгкое. Вглядываясь в усталое, осунувшееся лицо эльфа, она произносит ободряюще. – Мы выстоим. - Я знаю, – улыбается он уголками губ. – Ведь нас ведёшь ты. «Нет, – думает Андрасте. – Нас ведёшь ты». Но вслух ничего не говорит. ***Се бездонная бездна, колодец всех душ. Из сих изумрудных вод рождается новая жизнь. Приди же ко мне, дитя, дай тебя обнять. В моих объятьях ― Вечность. ― Андрасте 14:11
Пламя лижет подол её рваного одеяния – в конце концов, Гессариан даже не мог предоставить ей достойного платья для последнего выхода в свет. На помосте, рядом с побледневшим от представившегося ему зрелища архонтом стоит Маферат – и в глазах его плещется раскаяние, такое густое и вязкое, что протяни Андрасте руку – можно было бы нащупать. Она испытывает мимолётное сожаление за то, что так и не смогла полюбить этого до смешного искреннего человека, в последний момент умело ударившего её в отрытую спину. Всё возвращается, не так ли? Её путь начался с того же, чем и завершается: с пламени. Тогда – стремительно разгорающегося в её неуёмной душе, сейчас – прожорливо обдирающего её подол. Огонь жадно пожирает ткань, вгрызается в кожу, опаляет лицо и в одно мгновение занимает разметавшиеся волосы. Но Андрасте не обращает на это внимания, хотя от боли сводит зубы, от жара трескается и лопается её загрубевшая в странствиях и лишениях кожа. Она не боится. Ибо в последний миг жизни пророчицы в сознании её звучит уже привычный глас. «Приди же ко мне, дитя». «Да. - думает она, прикрывая глаза и отдаваясь во власть сумрака. – Я готова. Меня сжигают за верную службу тебе, но это не важно. Теперь – не важно. Ты – по ту сторону, за границей, которую ни одному смертному не по силам пересечь, на тропе, которой ещё не касалась нога человека. Но время пришло, и мне пора уходить. Направь мои стопы, успокой мою душу, приведи меня в вечный покой. Раскрой свои объятия и дай опробовать вечность». В красном мареве, застилающем глаза, ей видится его взор, в гуле разгорячённой представлением сожжения «еретички» толпы чудится довольная усмешка. Тот, кого множество дней и ночей назад нашла она в пространном перепутье своих снов, наконец получит то, чего так страстно желал. Следя за ней из под полуопущенных век, тихонько нашёптывая свои замысловатые мотивы, заманивая в свои тени, он и сам очаровался смертной. Отринув древних богов-драконов, Андрасте целиком и полностью отдала себя во власть другого божества, из полузабытого, канувшего в века пантеона. «Имя», - шепчет она одними губами, невидяще глядя на помост, где собралось высшее тевинтерское общество. Пришли позлорадствовать, насладиться её криками. Нет, этого удовольствия она им не доставит. Долгие, невыносимо долгие годы она была ведома его сумрачными советами и указаниями, шла во мгле, не зная наверняка, кому отдаётся и за что – просто даря всю свою веру. Кем бы он ни был, чем бы он ни был – но он принёс ей успокоение, даровал сил для сражения и облёк в саван стойкости. Кем бы он ни был, но подобно тевинтерским жрецам, поклонявшимся Богам-Драконам, она была верной слугой своего божества из-за Завесы. Но непрошенное любопытство червем точило душу, и, отходя в его объятия, она должна была знать, к кому взывать в беспросветном мраке посмертия. «Кто ты? - повторяет она. – Я – твоя слуга, моя длань – твоё орудие. Назови своё имя». И, словно глухое воронье карканье, раздаётся скрипучий шёпот на границе сознания. «Фалон’Дин. - ответствует её бог. – Ты можешь звать меня так».