I Hope You Suffer

Декабрь 2014 года

Согласно электронному билету, который Таа бесцельно крутил в руках, его самолет должен был прилететь в пять утра. Но так как забронировал его Таа в последний момент, лететь пришлось с двумя пересадками, и из-за страйка в одном из аэропортов в родной город Таа вернулся только в начале девятого. Манами, которого ничуть не смутило ранее прибытие старого друга, вызвался встретить его, и Таа каким-то чудом дозвонился до него среди ночи, предупредив, что прилетит с трехчасовым опозданием. - Без проблем, - заверил его Манами, голос которого звучал подозрительно бодро – Таа предположил, что тот и не ложился спать. – Я все равно за тобой приеду. И вот теперь Таа топтался в аэропорту и гадал, что ему делать: Манами сообщил, что застрял в пробке – время было горячим, весь город ехал на работу. - Ты все равно дождись меня, - потребовал друг. – Я буду через тридцать, максимум сорок минут. Таа было бы проще взять такси, он уже сам пожалел, что согласился на предложение Манами. Но теперь менять что-либо было поздно, его друг уже был в пути, и Таа, пускай и засыпал на ходу из-за усталости и смены часовых поясов, решил дождаться. Скомкав уже ненужный билет, Таа отправил его в ближайшую урну и, подхватив свою единственную небольшую сумку, которую даже не пришлось сдавать в багаж, направился к кафетерию прямо в здании аэропорта, приветливо светившемуся вывеской. Таа приехал совсем ненадолго: во внутреннем кармане его куртки лежали два обратных билета в Испанию для него и его бабушки. После долгих уговоров бабушка, которой уже шел девяносто третий год и которая до этого категорически не желала покидать родину, наконец согласилась переехать. Отчасти тому поспособствовала беременность Рины, молодой жены Таа, отчасти – старческая слабость бабушки: справляться одной ей было уже трудно, а Таа из-за работы и постоянной занятости мог позволить приехать к ней от силы раз в год. Пробыть в Японии Таа планировал пять дней: ровно столько по его расчетам требовалось времени, чтобы помочь бабушке собрать необходимые для переезда вещи и выставить на продажу ненужные. Дома Таа бывал нечасто. После того, как еще в университете его определили на практику в Европу, он приезжал считанные разы. И каждый раз, выходя из здания аэропорта, чувствовал необъяснимое волнение и внутреннюю дрожь. Точнее – Таа просто не хотел себе объяснять это неприятное состояние, потому что в глубине души знал: каждый раз, приезжая сюда, он думал о Манабу и событиях многолетней давности, имевших место в этом городе. Таа злился сам на себя, порой себя же ненавидел, но ничего не мог сделать с собственными мыслями и чувствами. В особенности, с мыслями. Он слишком часто думал о Манабу, слишком часто вспоминал ненавистный образ и мысленно обращался к нему. Получив первую значительную премию на работе, купив первую хорошую машину, а потом квартиру, одерживая каждую новую большую или не очень победу, Таа будто снова и снова говорил Манабу: ну что, где теперь ты, а где я? Он был горд собой, он всего добился сам и по праву мог назвать себя счастливым человеком. Ему не так давно перевалило за тридцать, а Таа уже имел свой собственный дом, был женат на умопомрачительно красивой женщине с золотым характером, у него была пусть и не самая интересная, но в целом любимая работа, приносившая серьезные доходы – Таа считался одним из ведущих специалистов страны в области международных финансов. У него все было хорошо, даже отлично. Кроме одного: порой Таа казалось, что это ненормально – доказывать что-то бывшему однокласснику, вести мысленный диалог с человеком, которого он не видел много лет. Не видел с того самого вечера, проведенного вместе, когда Манабу, кивнув на прощание, сказал "до завтра" и с тихим щелчком закрыл дверь. Иногда Таа казалось, что именно этот звук разделил его жизнь на две части, на "было" и "стало", на время, когда рядом был Манабу, и все, что последовало после. Подобные мысли не поднимали настроение, потому Таа, потребовав от самого себя выбросить лишнее из головы, прошел через все помещение кафетерия и, бросив сумку под ноги, уселся на высокий барный стул. Велик был соблазн расположиться за столиком, но Таа подозревал, что на мягком диване рискует уснуть. - Двойной эспрессо, - попросил у замершего перед ним бармена Таа, глядя на свои сложенные на стойке руки, и, опомнившись, добавил: - Пожалуйста. Бармен не шелохнулся. Секунда, которую он стоял, замерев, показалось Таа очень долгой, и, вскинув голову, он уже хотел спросить, в чем проблема, когда так же застыл с приоткрытым ртом. Перед ним был Казуки. Стоял и тоже глядел во все глаза, явно не веря. - Ну ничего себе! Таа, да это же ты! Казуки первый пришел в себя, широко улыбнулся, и на мгновение показалось, что он с трудом удержался от того, чтобы не хлопнуть Таа по плечу. Не было ничего удивительного в том, что в родном городе Таа встретил знакомое лицо, но в ту минуту ему почудилось, что в собственной голове произошел какой-то сбой. Казуки, золотой мальчик, сын богатых интеллигентных родителей, после школы сразу поступивший в университет, работал… барменом? Барменом, баристой, официантом – Таа не мог знать точно, но полагал, что в такой небольшой забегаловке тот совмещал все эти должности. Это было нелогично и неправильно, и если бы Казуки не заговорил первым, Таа еще долго пялился бы на него, гадая, не обознался ли. - Привет, - с запозданием ответил он. – Вот так неожиданность. - Ага, - весело согласился Казуки. – Я слышал, что ты давно уехал. Прилетел в гости? - Ненадолго, - честно признался Таа и вернул слабую улыбку. – Бабушку забрать. Мы… Мы живем в Испании. - Мы? – бодро, как ни в чем не бывало, продолжал расспрашивать Казуки. – Ты женат, что ли? - Да, женился недавно. В этом году, - снова честно ответил Таа. Казуки отступил на метр в сторону, к кофеварке, и ловко щелкал какими-то кнопками, делая кофе. А Таа не сразу понял, что с Казуки было что-то не так, что-то было ненормальное в его движениях. Присмотревшись, Таа сообразил, что его бывший одноклассник делал все левой рукой, тогда как правая была безвольно опущена. Казуки точно не был левшой – даже сейчас Таа отлично помнил его на сцене с гитарой, да и не только. К тому же, левши помогают себе правой рукой, а Казуки не шевелил ею вовсе. Таа догадался, что с Казуки случилось что-то нехорошее, но спрашивать было неудобно. - Кем ты работаешь? – спросил Казуки, взглянув через плечо и чуть прищурившись. – Выглядишь очень солидно. Что в Таа было солидного, когда прилетел он в простых джинсах и кожаной куртке, он не знал. Волосы Таа давно подстриг, пусть и не совсем коротко – в Европе было куда более либеральное отношение к внешнему виду сотрудников, но с пирсингом пришлось попрощаться. Сам Таа считал, что выглядел заурядно, тогда как Казуки, наоборот, производил впечатление студента-раздолбая, с крашеными волосами и этой задорной улыбкой. - Я финансист, - с небольшой задержкой признался Таа. Почему-то было неловко говорить о своей работе с куда менее успешным одноклассником, как будто Таа хвастался и был в чем-то перед ним виноват. Умом он понимал, что это глупо, однако все равно чувствовал смущение. - А ты как? – невпопад спросил Таа, как будто с Казуки и без того не было все ясно, и потому поспешил добавить: - Как Сатоо-сан? Уже на пенсии? - Куда там, - Казуки рассмеялся и поставил перед Таа маленькую чашечку. – Все еще у руля. Таа помнил, что директор их школы, отец Казуки, был не молод, еще когда они учились, и сейчас действительно должен быть в преклонных годах. Однако Таа почему-то даже не удивился, узнав, что тот не желал покидать свой пост. - Правда, мы почти не общаемся, - Казуки пожал плечами и отвернулся. Впервые с начала их встречи его улыбка померкла. - Почему? – рискнул задать не самый вежливый вопрос Таа. - Ну ты же видишь, - Казуки явно хотел развести в стороны руками, но сделал это лишь левой, окончательно убедив Таа, что правая действительно повреждена. – Я его большое разочарование. Отец ждал, что я стану как минимум министром, а я стал, кем стал. - С родителями часто так, - нейтрально отозвался Таа. - Ага. Зато Эмико его радует. У нее уже трое детей – клепает родителям внуков за нас двоих. - Ого, - неподдельно удивился Таа. – Быстро она. Вроде бы Эмико младше нас… - Младше-младше, - закивал Казуки и тут же сменил тему: - С кем из наших общаешься? Какие у кого новости? Ответить на это Таа было особо нечего. Он общался только с Манами, который остался его достаточно близким другом даже спустя годы. Манами после школы нигде не учился, какое-то время подрабатывал в музыкальном магазине, отпустил волосы, худо-бедно освоил игру на барабанах, потом начал играть в какой-то группе, что делал и по сей день. Манами жил весело и разгульно, не напрягаясь и не задумываясь о завтрашнем дне. В отличие от Таа, он ничего никому не доказывал, и порой казалось, что друг, живущий на трех метрах своей холостяцкой квартирки и каждые выходные напивающийся дешевым пивом, во многом был счастливей его. - С Манами только общаюсь, - поделился Таа. – Он, кстати, должен за мной приехать, но опаздывает. Манами не сильно изменился за эти годы. Он музыкант, в группе играет. - Круто, - от души прокомментировал Казуки. – Мы тоже в свое время играли, в школе еще. Помнишь? - Помню, - кивнул Таа и, на мгновение замявшись, спросил: - А ты кого видишь? Под сердцем кольнуло от глупого страха: Таа больше всего на свете хотел и одновременно боялся получить ответ. Его абсолютно не интересовали одноклассники, как и не интересовал Казуки. Более того, много лет Таа убеждал себя, что ему наплевать и на Манабу, он умышленно не искал его, лишь раз дав слабину, попробовал найти его страницу в социальных сетях. Но Манабу не нашелся, чему Таа был даже рад. - О, я со многими общаюсь, - заверил его Казуки. – С Юуто, например. Ты знаешь, что он стал мастером спорта по биатлону? - По биатлону? – округлил глаза в поддельном изумлении Таа, как будто до бывшего одноклассника ему было дело. - Ага, представь. Переехал в Канаду, работает инструктором. Я не знаю, как он с гор съезжает: Юуто даже на школьной лестнице умудрялся запутаться в собственных ногах. Казуки рассмеялся, и Таа присоединился к нему, стараясь, чтобы смех не звучал слишком вымученно. Сердце забилось чаще: самыми близкими друзьями Казуки были Юуто и Манабу, и стало быть, теперь он должен был рассказать о нем… - Рензо переехал на Окинаву, - продолжал как ни в чем не бывало Казуки. – Не знаю, чем он там занимается, если честно. Ая вышла замуж, вроде нигде не работает. А Такаши, представь, теперь в нашей школе преподает! Химию, Таа, он преподает химию! Наша школа рискует взлететь на воздух после очередного опыта! Казуки снова засмеялся, а потом опять заговорил. Он перечислял всех одноклассников, даже тех, чьи лица Таа не мог вспомнить, а о Манабу упорно молчал. У Таа все сильнее сжималось сердце, и он думал о том, что Казуки, должно быть, рассказывать о Манабу не хотел, потому что помнил об их детской вражде и полагал, что Таа не желает о нем слышать. Или же, быть может, их жизненные пути тоже разошлись, и Казуки понятия не имел, где теперь Манабу и что с ним. "Надо спросить, - навязчиво крутилась в голове Таа мысль. – Это ведь просто, ну. Казуки, а как там Манабу?.." Но вслух сказать не получалось. - Слушай, а давай, что ли, за встречу, а? – вдруг, прервавшись, предложил Казуки, выразительно поглядев на ровные ряды бутылок, красовавшихся на полках за его спиной. Ответить Таа не успел: в кармане завибрировал мобильный, и, извинившись, он ответил. - Я доехал, но тут гребаный пиздец! – жизнерадостным голосом поделился Манами. Таа слышал, что в салоне автомобиля играет музыка, слышал, как снаружи сигналят другие автомобили. – Я не буду искать, где припарковаться, а то до вечера тут проторчим. Через три минуты буду возле твоего терминала: выноси свою задницу, сразу поедем. Нажав отбой, Таа перевел взгляд на Казуки и развел руками: - Не получится, должен бежать. - Ну нет, так нет, - легко согласился тот. – Будешь лететь назад, заходи на кофе. И когда Таа достал бумажник, с возмущенным видом махнул на него рукой: - Еще чего, я угощаю. "Вот сейчас. Еще есть минута, чтобы спросить", - настойчиво твердил внутренний голос, но едва Таа раскрыл рот, чтобы произнести имя Манабу, как язык прилип к небу, и вместо действительно важного вопроса Таа выдал самую незамысловатую и бессмысленную фразу, на какую был способен. - До встречи, Казуки. - Бывай, - кивнул тот и тут же отвернулся к вновь подошедшему посетителю. Таа показалось, что о нем самом Казуки мгновенно позабыл. Над городом простиралось потрясающе синее ясное небо, будто сейчас была не зима, а раннее лето. Глубоко вдохнув, Таа поднял голову вверх, чувствуя, как внутренняя скованность медленно отпускает. От беседы с Казуки Таа почему-то стало физически плохо, хотя о том, что для него было и правда важно, они так и не заговорили. Возможно, именно поэтому Таа и было как-то не по себе. Из мыслей его вывел резкий звук сигналящей машины, и Таа, очнувшись, поспешил к проезжей части, где его уже ждал Манами. - Брат, ну ты даешь! Я все движение перегородил, а он потолком любуется! Привет! – огорошил его словесным потоком Манами, стоило Таа открыть дверь со стороны пассажирского сидения. Сумку он забросил назад и едва хлопнул дверью, как Манами сразу нажал на газ. На носу Манами красовались огромные солнцезащитные очки, а улыбка была такой солнечной и яркой, что могла соперничать с ясным днем за окном. Глядя на Манами, Таа почувствовал, как же сильно был рад его видеть, несмотря на то, что относительно недавно они виделись на его же свадьбе. В нынешней их жизни встречи раз в три месяца можно было назвать частыми. - Спасибо, что приехал, - поблагодарил Таа, нажимая на стеклоподъемник и открывая окно. Курить хотелось до одури, и Таа даже разрешения не стал спрашивать: если Манами был против, он бы не постеснялся об этом сказать. - С тебя пиво и печенье, - насмешливо заявил Манами, не прекращая улыбаться и ловко выруливая между другими автомобилями. Друг был сосредоточен на дороге, потому ненадолго умолк, а Таа, выдохнув сигаретный дым, прикрыл на секунду глаза. В висках ломило, в затылке стреляло – он был измочален и вымотан, и при этом отмечал, что куда больше его подкосил разговор с Казуки, а не перелет, продолжавшийся почти сутки. Теперь Таа испытывал досаду от того, что не спросил Казуки про Манабу: самого себя обмануть было сложно, Таа признавал, что ему правда было интересно, что с тем стало. Единственный оставшийся со времен школы друг – Манами – не так давно не смог даже сказать, где сейчас Юки, считавшийся их хорошим приятелем. О Манабу он не знал и подавно, да и не хотелось Таа говорить с Манами об этом: иногда ему казалось, что тот был куда более прозорливым, чем могло показаться. Таа боялся, что все его тайные, запрятанные так глубоко, что уже самому не разглядеть, чувства Манами легко прочитает и придет в ужас. Еще одним человеком, который мог что-то слышать о Манабу, был Саюки, но связь с ним оборвалась в университете, примерно через пару месяцев после того, как Таа уехал. Дружить на расстоянии у них не получилось. - Я видел Казуки, - сообщил Таа, когда наконец они выехали с парковки аэропорта на дорогу, и Манами чуть расслабился, откинувшись на спинку кресла. - Какого еще Казуки? – удивился тот. - Казуки Сатоо. Он в аэропорту в кафе барменом работает… - Чего?.. – перебил его Манами и громко захохотал. – Да ладно, ты шутишь! - Нет, не шучу. Мы с ним общались, пока ты не приехал… - Сын самого Сатоо-сан – бармен?! – Манами реагировал так бурно, что даже Таа, который сам испытывал неслабое удивление, недовольно поморщился. – Охренеть, не встать! Как же папочка его в жизни никуда не продвинул? - Понятия не имею, - честно ответил Таа, глядя за окно и ничего при этом не замечая и не видя вокруг. Сигарету к губам он подносил автоматически. - Вот это отличная шутка жизни. Даже подъеб, я бы сказал. Ты был таким забитым и проблемным, таким бедным и несчастным, а теперь богат и успешен, и вообще во всем состоялся. А Казуки, сын директора школы… - Я не был забитым, - перебил Манами Таа. - Ай, ну к словам не придирайся. Ты же понимаешь, о чем я. Надеюсь, ты рассказал ему, как офигенно живешь? И фотку твоей Рины надо было показать – женщин красивей я даже в кино не видел. Пусть Казуки удавится. - Знаешь, мне показалось, что ему плевать на мои деньги и на моих женщин, - слабо улыбнулся Таа, и пока Манами не разразился очередной тирадой, втягивая его в бессмысленный спор, добавил: - Кстати, у него, по-моему, что-то с рукой. - То есть – с рукой? – не понял Манами. - У него правая рука как будто не работает, он все левой делает, - пояснил Таа. - А, ну это понятно, - кивнул Манами, не отрывая глаз от дороги перед собой. – Это после той аварии. Я вроде слышал, что врачи еще надеялись что-то исправить, но, видимо, не вышло. Остался Казуки инвалидом. Но все лучше, чем как с Манабу вышло. Произнесенное Манами имя, невзначай и так просто, стало для Таа ударом под дых. Ему даже почудилось, что друг не мог не заметить, как его передернуло. - Манабу? – осторожно спросил он, крепче сжимая в пальцах фильтр сигареты. – В смысле? - Ты что, не знаешь? – мельком взглянул на него Манами, и Таа даже показалось, что за полутемными стеклами очков он успел разглядеть изумленное выражение. – Манабу погиб. Ну этот, Манабу Ошио, которого ты терпеть не мог! С которым вы еще песню на выпускном исполняли… Манами говорил еще что-то, но у Таа было чувство, будто кто-то резко прикрутил звук – слова доносились глухо и неразборчиво. Перед глазами потемнело, и Таа не сразу сообразил, что это вовсе не облако закрыло солнце – что-то было не так с ним самим. "Это невозможно. Этого не может быть", - дал спасительную подсказку внутренний голос. Таа не знал, почему это так, но он точно знал, что слова Манами не могут быть правдой. Друг ошибся, перепутал Манабу – его Манабу – с каким-то другим. - …Казуки же дятел еще тот. Всегда был дятлом, таким и остался, - услышал Таа слова Манами. Впечатление было такое, словно он нырнул под воду, упустил часть разговора, но теперь вынырнул и снова слышит. – Он как придурок гонял на мотоцикле, а в ту ночь они вдвоем с Манабу ехали откуда-то, после концерта их, что ли, или после репетиции. И то ли врезались во что-то, то ли в них кто-то врезался, не знаю. Казуки руку едва ли оторвало, ее, можно сказать, заново пришивали. А Манабу того… На месте. Юджи мне говорил, что он вроде бы шею сломал… И, замолчав на полуслове, Манами снова повернулся к Таа: - Я думал, ты знаешь. - Откуда я мог знать? – Таа со стороны услышал свой голос: вроде бы тот даже звучал нормально, не отражая то смятение, неверие, тот ужас, который испытывал Таа в этот момент. Впрочем, он сам не мог сказать, что именно чувствовал. Что из этого всего чувствовал в большей мере. - Э… - протянул Манами и, улыбнувшись, почесал нос. – Да, я тебе не говорил, точно. Ты тогда долго не писал, а тут все закрутилось, похороны были очень пышные, всех одноклассников звали, но я не пошел. Родителей его жалко, конечно, он же у них единственный сын, и, в отличие от моих алкоголиков, они Манабу любили. Я потом Юи встретил, она говорила, что похороны были очень удручающие. Душераздирающие, как она сказала. Народу тьма собралась, чуть ли не весь университет его, и школа, и кто только. Манабу все всегда любили, ты должен помнить. Теперь каждая встреча одноклассников начинается с похода на кладбище, но мы ж с тобой на эти встречи никогда не ходим… Чем больше Манами говорил, тем Таа делалось хуже. "Это неправда! Это не со мной!" – стучало в голове, но Таа даже не обращал внимания на внутренний голос. В груди будто оборвалось что-то, словно кто-то дернул за невидимую тесемку и выпустил наружу все, что заполняло жизнь Таа. Все чувства, эмоции, переживания и воспоминания, оставив лишь пустую оболочку. Произошло это за какие-то доли секунды, и теперь Таа словно со стороны видел себя – то, что осталось от него прежнего. Манами хватило мгновения, чтобы сломать все, сломать Таа. Сколько нужно времени, чтобы сказать фразу "Манабу погиб"? Таа спрашивал себя об этом – почему-то вдруг ответ на этот вопрос показался важным. Один миг? Два? Если бы Манами выпустил Таа в голову пулю, она летела бы дольше. - Мы с ним никогда не дружили, ты так особенно, - флегматично заметил Манами, включая поворотник и перестраиваясь в соседний ряд. – Я уже через месяц и думать о нем забыл. И тебе рассказать забыл тоже… Эй, Таа, да ты охренел! - А? – отстраненно пробормотал Таа, переводя пустой взгляд с дороги на Манами. - Какого хера сигарету в окно выбросил, я спрашиваю? У нас здесь не твоя Испания! Штраф нереальный! Думай, что делаешь… - Когда это случилось? – пропустил тираду Манами мимо ушей Таа. - Что случилось? Когда ты, говнюк, сигарету уронил? - Когда погиб… Манабу? Произнести имя удалось с трудом, Таа почувствовал, как в носу непривычно защипало, да и голос дрогнул, но к его счастью друг ничего не заметил – именно в этот момент его подрезал небольшой красный автомобиль. - Дура! – выпалил Манами. – Точно баба за рулем, я тебе говорю! Вообще водить не умеют… - Манами, - настойчиво повторил Таа, снова закрывая глаза: ему казалось, что он ворочает языком из последних сил. – Когда это случилось? В этот момент это был самый главный вопрос, как понимал Таа. "Самый главный, потому что…" – ответить самому себе Таа не успел, его отвлек примолкший ненадолго Манами. - Ну ты и задачи ставишь, друг, - хмыкнул он. – Давно это было, не помню уже, много лет прошло… - Когда? – упрямо повторил Таа, чувствуя, как у него упало сердце. - Так, ну это точно было осенью, это я почему-то запомнил. То ли сентябрь, то ли октябрь, но еще было тепло, - не замечая состояния Таа, Манами будто назло тянул. – О! Точно, вспомнил! Сразу после этого я в группе играть начал, буквально через несколько недель. Еще вспоминал тогда, что Манабу погибший тоже в группе на гитаре пилил… Таа почувствовал, что все прочие его эмоции начинает вытеснять раздражение – никогда Манами не казался ему таким многословным, как сейчас. - В две тысячи третьем это было, осенью, - наконец вынес окончательный вердикт он. – Одиннадцать лет прошло уже. Даже чуть больше. - Две тысячи третий, - ни к кому не обращаясь, тихо повторил Таа. Манабу погиб осенью две тысячи третьего, через несколько месяцев после того, как Таа уехал. После того, как он его бросил. Дрожащими пальцами Таа достал вторую сигарету и закурил. Манами никак не прокомментировал это. На секунду Таа стало смешно – совсем ненадолго, но горькая усмешка искривила его губы. Только теперь, с опозданием в одиннадцать лет, Таа мысленно признался себе, как долго, как чертовски долго он надеялся, почти верил в то, что Манабу страдает. Манабу, который неосмотрительно позволил себе связаться с ним, получил по заслугам и страдал от того, что Таа, ничтожный, на фиг никому ненужный Таа, бросил его. Это должно было ударить по самолюбию Манабу, это должно было ранить его и запомниться на всю жизнь. Более десяти лет Таа тешил себя этой мыслью. Тешил и не подозревал даже, предположить не мог, что жизнь Манабу оказалась неожиданно короткой. Что если он и страдал из-за него, то совсем недолго. "Ты мучился куда дольше, - как будто чужой голос прозвучал в голове Таа. – Из-за того, что ты сделал, ты страдал намного дольше Манабу, потому что он умер, а ты жив. Тебе ведь до сих пор плохо, когда вспоминаешь о нем…" - Это жизнь, - флегматично заметил Манами, покосившись на притихшего Таа. – Молодые тоже умирают, так бывает. Мне самому было дико услышать тогда, что Манабу разбился, ему двадцать три всего было. Но так бывает, и бывает часто. Конечно, Манами был прав, Таа не мог не согласиться с ним. Он сам не понимал, почему слепо верил, почему даже мысли не допускал, что с Манабу могло что-то случиться. Что чувствовал Таа к нему? Ненавидел ли он Манабу? Безусловно. Любил ли? Таа не знал. Но в этот момент четко осознал, что еще не одну бессонную ночь проведет, размышляя над этим, думая, пожирая себя самого изнутри, задаваясь вопросом, что бы было, если бы он не уехал. Как бы тогда сложилась жизнь – его и Манабу. И еще – что он уже никогда не узнает, страдал ли Манабу после его отъезда. Что же на самом деле он чувствовал?.. Все, чего добился Таа, он добился в наказание человеку, который все эти годы был мертв. Таа доказывал что-то Манабу – Манабу, которого уже не существовало. На душе было пусто и глухо. Боль, напряжение, горечь отступили – на время, ненадолго, просто потому, что Таа уже не мог ничего чувствовать. Не осталось сил. И единственная мысль, крутившаяся в голове Таа, пока за окном автомобиля проносились улицы родного города, была о том, что Манабу снова обошел его, снова его сделал. Манабу опять выиграл. В последний раз. ~ По правде говоря, здесь есть еще тайна иного рода, ибо отнюдь не мысль об этой не столь уж существенной загадке заставляет меня предполагать, что усопшие продолжают где-то существовать, в некоем странно промежуточном состоянии между жизнью и небытием, откуда порой напоминают о себе нам, полагающим, что мы их забыли. В тот момент, когда я увидел фотографию роковой автокатастрофы, открытие, что Эллита уже почти тридцать лет мертва и что все это время предметом моей вечной любви была всего лишь тень, вызвало у меня весьма слабую реакцию, словно истина фактов не является единственной, словно тогда, в один из мартовских дней 1962 года на дороге погибла другая девушка, а не моя Эллита, которая отныне принадлежит только мне и которая умрет вместе со мной. (с) Паскаль Лене "Прощальный ужин"