Добровольная зависимость

***

Холодный, почти безвкусный чай и миска пресной каши на завтрак; небольшой чемодан с парой моих старых платьев, туфель, кое-какого белья, платков и шали. Во внутреннем кармане плаща, который я то и дело проверяла перед дорогой, лежало письмо из Эйвинчес-Холл. В последний день лета я всё ещё не могла поверить, что со мною происходило это: я уезжала из Глиннета в Кардифф. Моё сочинение, посланное в пансион чуть больше месяца назад, было оценено весьма высоко, и последующая переписка с местной дирекцией вдохновила меня на решительный шаг. И вот, настал знаменательный день. До сих пор я надеялась, что углублённый курс литературы (во всех её проявлениях) поможет мне в дальнейшем развитии моих талантов начинающего автора. Я твёрдо намеревалась влиться в тот писательский круг, где меня принимали бы не как простушку-выскочку, или указывали на моё истинное место, а оценивали исключительно творческие результаты. Радуясь предстоящей поездке, я грезила о публикациях в различных газетах, о хвалебных статьях критиков, о тиражах в сотни, а, возможно, и тысячи книг по всему Острову… Окончательно я очнулась от этих искрящихся в моей голове грёз лишь в дилижансе, трясущемся под накрапывающим дождиком, спустя примерно полчаса. Скорое прощание с сестрой, брошенное «до свидания» молчаливому отчиму, хмуро глядящему на мои сборы, и вскоре наш маленький Глиннет остался позади. Но чем ближе я была к заветной цели, тем чаще и тревожней билось сердце. Когда дилижанс повернул налево, на юг, я окончательно разволновалась. Пальцы невольно постукивали по раме окошка слева от меня, я не могла успокоить нервы и чувствовала, как живот скручивает очередной спазм. С раздражением я думала о том, что завтракать совсем не стоило. Мысли то и дело возвращались домой, к Коллет, к матери, которая до сих пор находилась в госпитале, и к бедственному положению нашей семьи. Банк отчима лопнул, мистер Брам был почти разорён, так что неясно, какими средствами он собирался оплачивать лечение мамы. Коллет в свою очередь категорически отказалась продолжать поиски богатых женихов, которые могли бы помочь нам (по частым предположениям отчима) и решительно заявила о желании выйти замуж за солдата, который был беден, как церковная мышь. Оставалась только одна надежда — я сама. Младшая дочь, всё ещё юная, но без всяких видимых поклонников. В этих делах я не была никому помощницей. Учёба и карьера — всё, чего я желала. Возможно, мне было бы куда спокойней покидать Глиннет, если бы не человек, вторгнувшийся в мою жизнь несколько недель назад, и буквально толкавший меня на самый край Бездны… До того лета я видела Джейсона Готье всего лишь раз, на каком-то приёме, три года назад. Он танцевал с Коллет, которая тогда успела пококетничать со всеми джентльменами, в том числе, и с ним. Позже она говорила, что он не заинтересовал её, и, что удивительней всего, это оказалось взаимно. Я помнила, как он был молчалив, держался подальше от толпы, а сестра говорила, что он не улыбался и казался очень холодным и безразличным. С тех пор образ высокого, тёмного фантома в элегантном чёрном фраке быстро испарился из моей памяти, но через три незаметно пролетевших года этот «призрак» вдруг явился в наш маленький дом и с какой-то пугающей бесцеремонностью заявил свои права на меня. Мистер Брам был попросту шокирован, как и мы с сестрой. Я поняла бы заинтересованность Готье именно Коллет; она была удивительно красива и всегда умела вставить острое слово так, что любой из джентльменов падал к её ногам… Однако, всё его внимание было адресовано только мне. Этот странный человек сперва показался мне просто богачом с какими-то специфическими причудами. Заявления о том, что он хочет жениться на мне едва ли не немедленно, забавляли, и во время первых визитов я лишь улыбалась, благодарила его за внимание и твёрдо говорила «нет». Но со временем гостевые визиты превратились в настоящее преследование. Я получала письма от Готье каждый день, в них он изливал свои чувства ко мне, объясняя столь внезапный порыв тем, что я понравилась ему ещё на том давнишнем приёме, но он решил подождать, пока я стану старше и обрету ясность мыслей взрослого человека. Слабые попытки отчима уговорить его оставить меня в покое успехом не увенчались. Честно говоря, мне кажется, мистер Брам был только рад случившемуся. Если бы я засомневалась хоть на секунду, он скрутил бы меня по рукам и ногам и отправил Готье в качестве подарка. Иногда я буквально сталкивалась с ним в парке. Поразительно, но Готье знал, где я буду, когда и с кем. А вскоре подоспели слухи и сплетни, чему я, конечно, не удивилась. Кто-то предполагал, что именно из-за меня отставной капитан развёлся с Мэгги Уолш, с которой прожил десять лет, другие сплетничали о том, что наши семьи связывает некий договор, по которому якобы я должна стать женой Готье, и так далее. Поначалу я игнорировала любое внимание со стороны соседей к себе, к нашей семье, но позже становилось всё труднее не замечать пристальные, иногда и осуждающие, взгляды знакомых в мою сторону. Разговоры с моим неожиданным ухажёром ни к чему не приводили. Стоило отдать ему должное, Готье был упрям и твёрд в своих намерениях. Я не принимала его подарков, которыми он явно пытался «купить» моё согласие. И я наблюдала за ним, беспокойным и обозлённым иногда, всматривалась в это аристократическое лицо и отмечала, что он, несомненно, был привлекателен в своём томительном одиночестве. И строгое выражение его лица менялось, и голос смягчался, когда он говорил о том, что могло ждать меня, скажи я «да»; говорил о том, что не сделает мне обиды, что буду жить в доступной ему роскоши и никогда не услышу отказа в своих просьбах. И однажды, на мои слова о том, что я вовсе не достойна подобного внимания и всяческих богатств, которые не заслужила, Готье ответил: — Вы достойны всего, что я обещаю, и даже больше, Кейтлин. И если согласитесь стать моей, ни ваша сестра, ни родители не будут в чём-либо нуждаться. Странно, но чаще всего Готье просил «стать его», и ни упоминания о «жене», «супруге». Было в этом что-то слишком интимное, пугающее меня, что заставляло краснеть и отводить глаза. В конце концов, я осознала, что просто боялась его. Иногда казалось, что во взгляде серых глаз я замечала нечто порочное и таинственное, сулящее то ли невыносимую боль, то ли наслаждение, ради которого любая на моём месте незамедлительно сдалась бы. Порой мне думалось, что женитьба — всего лишь предлог. Попроси он стать его любовницей, я бы просто не позволила ступить за порог нашего дома… В последний раз, когда мы виделись, он резко перебил меня, подошёл так близко, что я услышала слабый аромат его одеколона, и раздражённо произнёс, неотрывно глядя в моё бледное лицо: — Ты и понятия не имеешь, дорогая Кейтлин, на что я готов ради этой связи. Ради нас с тобой. Думаешь, я испытываю наслаждение от собственного недостойного поведения? Я давно уже не зелёный юнец, которому неоскорбительно бегать за девицей, отвергающей его. Но я делаю это, со смирением и покорностью. И от подобных чувств я разрываюсь на части. Ты уже достаточно измучила меня… как и я тебя. В следующий раз я не уйду ни с чем. По дороге в Кардифф я вспоминала те его последние слова и дрожала от собственной фантазии, рисовавшей мне возможные варианты его безумия. Из книг, которые мистер Брам старался прятать от нас с сестрой, я узнала, на что способны мужчины в порывах гнева. Что уж говорить о многочисленных греческих пьесах, где мужчины походили на настоящих дикарей, так что порой я думала: бедные, бедные девушки… Дилижанс остановился далеко от главного входа, подъездная дорога к пансиону тянулась на добрых пятьдесят ярдов, полагаю. Я вышла у невысокой каменной стены, раскрытыми железными воротами впускавшей меня на территорию заведения, где мне предполагалось провести год или два. Позади дилижанс с оставшимися пассажирами уже несколько минут, как укатил, а я стояла под той железной аркой в совершенно глупом ступоре и не могла заставить себя сдвинуться с места. И первый шаг в самостоятельную жизнь дался мне сквозь страх и боязнь чего-то неотвратимого и страшного. Сам пансион напомнил мне наш городской собор, сохранившийся с незапамятных времён, с раскрошившимся красным кирпичом, остроконечными крышами и окнами такими тёмными и узкими, что невольно напрашивались мысли о том, кого же там воспитывали: юных дарований или обыкновенных угрюмых монашек? До того сильно я волновалась, что все проговорённые заранее фразы так и остались невысказанными, когда невысокая, стройная женщина (представившаяся одной из преподавательниц) вышла встретить меня. Она любезно предложила понести мой чемодан, но я настойчиво отказалась. Вскоре мы уже шли по каменистым дорожкам парка, огибая восточное крыло пансиона, и не успела я оглянуться, как оказалась одна в большой комнате с серыми стенами, скудной мебелью и рядами узких постелей, аккуратно заправленными чистым бельём. И именно в тот момент, когда вокруг меня была только тишина и одиночество, я почувствовала себя защищённой; все страхи и волнения испарились, будто их и не было, и я улыбалась сама себе, потому что осознала, как всё это было глупо. Но то, что произошло за следующие несколько минут, то, чего я никак не могла ожидать, разрушило мои планы, и я окончательно убедилась, что мне не суждено было оказаться здесь. Та же женщина, проводившая меня в комнату отдыха, вернулась и сообщила, что у крыльца меня ожидает некий джентльмен и настойчиво просит спуститься для разговора. Сердце моё упало в ту же секунду; я бросилась к ближайшему окну и попыталась разглядеть подъехавший экипаж. К сожалению, со своего места я увидела лишь тёмную, богатую повозку. Преподавательница окликнула меня ещё раз, и я, дрожащая и перепуганная, ответила, что вскоре спущусь. Судя по её последнему брошенному в мою сторону взгляду, в этом месте не так часто появлялись богатые незнакомцы и требовали привести к ним их воспитанниц. Могла ли я отказаться и остаться в своём маленьком ненадёжном укрытии? Да разве это спасло бы меня? Ещё больше я испугалась увидеть его в этом помещении. Я представила, как он идёт по коридорам, недовольный и решительный, и одёрнула саму себя. Мой чемодан остался на постели, я даже не успела разобрать вещи. Джейсон Готье стоял, слегка ссутулившись, у подножья лестницы, по которой я спускалась с несвойственно-медленной скоростью. Как и прежде, одет он был в элегантный костюм и короткий плащ тёмно-синего цвета. Его строгий, опрятный вид — как доказательство его положения в обществе, превосходства надо мной и моей семьёй, придало мне немного смелости и разозлило. Да как посмел этот наглец преследовать меня в чужом городе, где я, наконец, нашла своё место?! Не успела я подойти ближе — нас разделяли всего пара ступеней — и высказать свои мысли по поводу его возмутительного поведения, как Готье сам повернулся ко мне и, глядя пристально в глаза, заговорил: — Я поражён вашей решимостью, моя дорогая! Честное слово, я не ожидал, что вы так скоро покинете Глиннет, я даже не был готов. Пришлось быть чуть настойчивей с вашим отчимом, чтобы убедиться — вы не просто так сбежали. — Вы не можете быть настолько наивны, сэр, полагая, будто я брошу всё и убегу от страха к вам, — ответила я, вцепившись в перила левой рукой. — До последнего момента я надеялась на ваше благоразумие, но вы доказали мне его отсутствие… — От страха ко мне? Вот значит, как получается? — на лице мужчины появилась улыбка, больше напомнившая мне оскал. — Я явился к вам с душой нараспашку, Кейт. Я верил в вашу взрослую осознанность. Высказался, был честен и стелился перед вами, как одержимый перед Святой Девой. И я не трогал вас и пальцем, в конце концов!.. Вы даже не представляете себе, какие дикие мысли посещали меня, какие отвратительные идеи возникали в моём мозгу! И всё-таки я до конца выдержал своё испытание и не считаю себя проигравшим. Я понимала, о чём он говорил, но легче не становилось. Возможно, когда-то я действительно была чересчур горделива и груба с ним. Я игнорировала его письма и дорогие подарки. К тому же, он обещал обеспечить мистера Брама и маму после её выздоровления… На мгновение я задумалась о возможных вариантах развития событий, но обернувшись и взглянув на фасад пансиона, вспомнила, ради чего находилась здесь, училась и к чему конкретно стремилась. Поэтому посмотрела на человека, клявшегося мне в любви при каждом удобном случае, и просто сказала: — Вы просите невозможного, сэр. Я повторяла это бессчётное количество раз. Я не знаю вас, а вы не знаете меня. Если вы женитесь на мне, то вскоре убедитесь, какую ужасную ошибку совершили. Я не гожусь для этой роли. Взгляните на себя, сэр! Зачем вам так нужна простушка из провинции? Я очень прошу вас вернуться домой и забыть обо всём, что было. После собственных же слов я вдруг ощутила приторную горечь. А как же я? Как я смогла бы это забыть? В глубине души я понимала, что не каждая девушка могла похвастаться таким настойчивым вниманием со стороны известного на Острове богача. Никто из джентльменов прежде не проявлял ко мне интереса, я терялась в тени сестры и была вполне этим довольна. И тем более не могла подумать о том, что когда-нибудь буду буквально прятаться от мужчины. Когда Готье сделал шаг ко мне, я выпрямилась. В серых глазах — только решимость и уже знакомая мне тёмная, таящаяся где-то в глубине порочность. Иногда мне казалось, будто в этом человеке скрыты две личности: одна была аристократична и вежлива, хоть и нелюдима, а другая — жаждущая и яростная — ждала своего часа, когда сумела бы явить себя миру. А, скорее, именно та его тёмная ипостась предназначалась для меня. Когда он заговорил привычным холодным тоном, я вдруг осознала, что после его монолога у меня не останется шансов для побега: — Сейчас я кое-что скажу вам, мисс Брам. Вам, разумеется, это не понравится, вы будете ненавидеть меня, если уже, конечно, не чувствуете ненависти. Но я должен сказать это, чтобы положить конец нашим неясностям… и моим мукам. Благоразумие во мне потеряно, это так, вы правы. И я давно уже перестал обращать внимание на несвойственные мне порывы. Я попросту привык к ним, точно так же, как когда-то привык к мыслям о вас. Как человек, набравшийся жизненного опыта, могу лишь заметить — моя одержимость не связана ни с детскими обидами, ни с неудавшимся браком с женщиной, которую не любил. Моя одержимость целиком и полностью связана с вами, и оправдывать вас я не стану… Нет, нет, дорогая, не смотрите на меня этими невинными глазками... будь она проклята, ваша невинность! Я отшатнулась под его прямым взглядом. Заметный шрам над веком его левого глаза придавал этому взгляду какую-то ироничную, даже циничную тень. Теперь Готье буквально обвинял меня в том, что я свела его с ума, Боже! И когда он протянул руку и настойчиво сжал мои похолодевшие пальцы, меня затрясло. — Вы обезумели, вы не в себе… — прошептала я не своим голосом, загипнотизированная, будто зверёк перед змеёй. — Не отрицаю, но всё же, дослушайте! Для нас с вами теперь одна дорога, потому что никто — даже вы сама, моя дорогая — не спрячете от меня желаемое. А теперь самое главное, слушайте внимательно! Мне ничего не стоит поговорить с дирекцией этого заведения. Полагаю, не стоит вдаваться в подробности, вы и так понимаете всю суть. Они могут расстаться с вами на положительной ноте или же отказать в самой грубой форме. Ну, так что же? Что вы предпримете дальше? Вернётесь домой? Но вряд ли при нынешних обстоятельствах разорённый мистер Брам примет вас обратно. Разве что, я мог бы за определённую сумму помочь ему с этим тяжёлым решением… — Почему вы так жестоки ко мне? За что? — пискнула я, потому что слёзы уже застили мне глаза, но я не желала разрыдаться при нём, только не при нём. — Я не жесток, Кейтлин, я просто очень и очень настойчив. Но разве кто-то предупреждал меня, какие муки я буду испытывать на протяжении долгих месяцев после одной встречи с вами? Нет, отнюдь! Думаете, я не пытался забыть, как вы пели в тот вечер? Итальянский романс, кажется… А ведь я давно уже не мальчишка, который не может унять свои похотливые юношеские желания. Никто не предупреждал, что это будет так колоссально жестоко и больно. И я не смог заставить себя отказаться от вас, понимаете?.. Не плачьте, прошу, теперь это уже ни к чему. Я вырвала руку из его длинных пальцев и замахнулась для удара. Этот жест, который мог бы причинить ему, если уж не боль, то хотя бы неудобство, смягчил бы мою ярость, от которой я мертвела буквально на глазах. Готье успел перехватить моё запястья, а я, взглянув за его плечо, заметила любопытного кучера, жмущегося на козлах. На мгновение я подумала об обитателях пансиона, заметивших нас с Готье и из окон наблюдавших за этим небольшим представлением. И я в очередной раз стала объектом лишнего внимания! — Кейтлин, прошу вас, не опускайтесь до подобных сцен. Я знаю, вы гораздо выше этого, — сказал Готье уже тише. — Как вы можете надеяться, что я соглашусь выйти замуж, когда вы заставляете меня так вас ненавидеть? — Потому что, если я отпущу вас, у меня не останется ничего. Презирай меня и испытывай ненависть, больше тебе некуда идти. Только со мной. Ты толкнула меня в Ад, Кейт, сама того не осознавая. И я не намерен коротать там вечность в одиночестве. И тогда я сдалась… Потому что понимала, что никогда в жизни не испытаю большей боли и слабости. Он тянул меня в свой Ад, и у меня не осталось сил сопротивляться. И худшим из всего было лишь то, что я не могла и не хотела ответить на чувства человека, готового бросить к моим ногам весь мир. Я видела это в его глазах, слышала невысказанные обещания в его словах. Даже его обвинения звучали как покаяния, как благодарность за то, что я сотворила с ним такое. Перед моими глазами погас дневной свет, и я просто перестала что-либо чувствовать. Даже эту пресловутую ненависть. Когда Джейсон Готье попытался заговорить со мною снова, я не услышала его. Моё неожиданное пассивное безразличие закрыло его от меня, закрыло от меня окружающий мир, и, полагаю, я впала в состояние, когда приняла бы с безразличной покорностью даже собственную смерть. Кто-то принёс мои вещи, вокруг меня разговаривали люди, но мне совершенно не хотелось возвращаться в ту реальность, где меня сделали чьей-то собственностью. Угрозы Готье, его признания и обещания — всё растаяло за невидимой стеной моего ступора. Я очнулась и обнаружила себя в экипаже, движущемся прочь от Кардиффа; Готье расположился на сиденье напротив и с неприкрытым отчаянием в голосе просил меня поговорить с ним. — Я ненавижу вас. Вы разрушили мою жизнь. Вот и всё, что я ответила ему. А дальше были лишь долгие часы молчания, и, несмотря на то, что ожидало меня впереди, казалось, что я осталась один на один с целым миром.