***
До того я была расстроена, что не могла, да и не хотелось мне разговаривать до Лейстон-Холла. Было уже совсем поздно, дети и Дженни давно спали, а вот Эдвард встречал нас едва ли не наравне с миссис Фрай. Но экономка — это всё-таки прислуга, и даже если её удивил наш с супругом угрюмый вид, то она никак не отреагировала. Как и положено, она удалилась, когда я заверила её, что больше ничего не понадобится. Не сняв даже свой высокий цилиндр, Джейсон приказал отправляться наверх, а сам попросил брата отойти с ним в библиотеку для разговора. Я догадывалась, о чём он собирался рассказать ему. О встрече с Мэгги, о чём-то, чем со мной делиться не желал. Я чувствовала обделённость, нечестно было так поступать со мной. И я знала, так продолжаться больше не могло: рано или поздно муж обязан был открыться мне и перестать скрывать подобные вещи. Я отпустила горничную пораньше, пожелала Анаис спокойной ночи и, сняв халат, села на край заправленной кровати. Я ждала и ждала, когда придёт Джейсон, намереваясь быть упрямой и настойчивой. Не воображая даже окончательный результат того, чего я желала добиться последующим разговором, я сидела и боролась со сном, так как устала и была вымотана эмоционально. Джейсон пришёл после полуночи; он тихо вошёл в спальню, запер за собой дверь и, едва взглянув на меня, почти буднично спросил: — Как тебе опера? Надеюсь, я сделал верный выбор. Ты ведь увлекалась итальянской культурой... Его внимание к этому ничуть меня не утешило. Чувствуя, как лёгкий спазм свёл желудок, я вздохнула; Джейсон погасил одну лампу, успел снять только кремовую жилетку и бросить её в кресло, когда я решилась спросить: — Что-нибудь случилось? Ты так торопился уехать и выглядел… расстроенным. — Ничего не случилось, — ответил он спокойно и повернулся ко мне спиной. При данных обстоятельствах это означало, что на дальнейшие вопросы он отказывался отвечать. Чудесный вечер был окончен, Джейсон не знал, что я подсматривала за ним и Мэгги, и собирался молчать дальше. — Ты уверен, что всё хорошо? — Уверен. Помолчи и дай мне раздеться. — А, может быть, что-то всё-таки произошло? — заупрямилась я. Джейсон обернулся и искательно посмотрел мне в лицо, как-то недоверчиво и с опаской, будто я ляпнула что-то из ряда вон выходящее. — Что за утомляющий допрос, Кейт? Я отлучился по делам, а, вернувшись, тебя не обнаружил. Больше так не делай. Всё, уже поздно. Он снял рубашку с таким видом, словно это был наш обычный вечер, без каких-либо происшествий. Это злило меня сильнее всего. Я встала на ноги, когда муж подошёл ко мне вплотную, взял моё лицо в ладони и так крепко прижался ко мне губами, что я едва успела вздохнуть. Его губы были мягкими и тёплыми, язык настойчиво раскрыл мой рот, и я почти обмякла в его руках, готовая ответить, но вдруг поняла, это было неправильно. Это была настолько неуместная страсть, настолько неожиданный порыв, что я воспротивилась и стала извиваться в его объятьях, пока он не отпустил меня. — Что ты творишь? – я оттолкнула его, и от неожиданности он мигом оказался на расстоянии широкого шага. – Почему ты такой? В его взгляде я заметила лишь удивление, а затем… смирение. Я поняла, что если начну этот разговор сейчас, то это либо поможет мне разобраться во всём, либо создаст ещё больше тайн вокруг Джейсона. Он единственный мог мне помочь, мог бы успокоить меня, а вместо этого молчал, защищая то ли себя, то ли Мэгги Уолш, которая того не заслуживала. — Ну, Кейтлин, в чём дело? Это была прекрасная поездка, я познакомил тебя со столькими людьми. Ты им понравилась… Он врал и сам отлично знал это. — … Я не хочу заканчивать день на плохой ноте. – Джейсон сделал шаг ко мне, но я покачала головой. – Кейт, ничего не случилось. Я устал. Устал и хочу, чтобы ты… — Что? Что я должна сделать?! – мой голос почти сорвался на крик, но я этого не поняла. Меня было не остановить. – Надоело блуждать в потёмках твоего сознания! То ты просишь, чтобы я призналась тебе в любви, то вдруг срываешься и на глазах у нескольких десятков людей хватаешь меня и уводишь с таким видом, словно поймал на воровстве! Ты скрытный и не желаешь быть откровенным со мной. Говоришь, что всё в порядке, но ты врёшь! — Хватит… — прошипел он яростно, но я не подчинилась. — Я бы стерпела всё, но не ложь, понимаешь? Почему ты не говоришь, что на самом деле было между тобой и Мэгги? И откуда у тебя этот шрам? — Хватит, я сказал! — Я знаю, что я – не моя сестра, и что ты был вынужден жениться на мне. И твой брат меня за это не любит, но я всё же здесь. Ты говорил, что счастлив со мной... Так неужели тяжело открыться мне и быть честным? Я знаю, что ты мне хоть немного доверяешь. Я, по крайней мере, хочу верить, что нравлюсь тебе чуть больше, чем кажется! Не игнорируй моё существование… Он схватил меня за руку и так резко дёрнул на себя, что я не сдержалась и ахнула. От неожиданности и силы его цепкой хватки. Наши взгляды встретились лишь на мгновение, и, когда он посмотрел на меня, вдруг смягчился и отпустил. По его глазам, полным неясного отчаяния, я поняла, что он сорвался, и это сильно напугало его. Он отвернулся, уперев руки в бока, а я слушала его тяжёлое дыхание и ждала ответа, как преступник окончательного приговора. Но прошла минута, он продолжал мучить меня. Тогда я сказала первое, что пришло на ум: — Что ж, если так и будет продолжаться… Хорошо. Пусть. Но уже без меня. Поскольку мой уход из спальни был бы бесполезным жестом, ведь все мои вещи уже были перенесены, а угловая комнатка теперь пустовала, я решила остаться. Он хочет хранить свои секреты и дальше – прекрасно! Считает, что так легко жить в неведении и терпеть ложь и скрытность – отлично! В те минуты я была действительно зла: на него, на себя за то, что не сдержала обещания довериться. Но встреча с Мэгги Уолш, их разговор и сам факт того, что Джейсон скрыл это – всё это заставило меня сорваться. Я откинула одеяло и забралась в холодную постель со своей стороны. Я не знала, что делал Джейсон у меня за спиной, но через пару минут погасла вторая лампа, стало совсем темно и тихо. Я лежала с открытыми глазами, пока Джейсон не лёг на другой край кровати. Мы совсем не касались друг друга, я даже почти не чувствовала тепла его тела. Через полчаса, что я пролежала неподвижно, без сна, я осознала, что уже скучаю по своему мужу. Но пути назад не было. Пусть попробует собственной пилюли, решила я упрямо, кутаясь в одеяло. Я не стану упрашивать его больше открыться мне, но за это он пусть не ожидает от меня никаких действий. С этими мыслями я повернулась спиной к мужу и, наконец, уснула.***
Через три недели после той ночи, не давшей мне никаких ответов, мы находились в гостях у Смиттов. Это был обычный ноябрьский вечер, тёмный и промозглый, как и другие, предыдущие вечера, когда я тосковала от скуки. Почти месяц прошёл, но за это время я ни разу не подпустила Джейсона к себе настолько близко, чтобы потерять упрямство и контроль над собой. Мы, как и прежде, часто разговаривали о пустяках, проводили время с детьми, и даже угрюмый Эдвард стал любезнее по отношению ко мне. Но исчезла былая лёгкость, и стоило нам с Джейсоном остаться наедине, я чувствовала, как накалялась атмосфера вокруг; едва ли не на расстоянии я могла ощутить его напряжение. Мы не касались темы его прошлого, и я не намекала на подслушанный разговор с Мэгги Уолш, но мы оба знали, что появилась граница, эдакая стена, о которую бесполезно было биться. И в этом была виновата я. Я скучала по Джейсону, по его поцелуям и любви, но всякий раз, стоило мне подумать об этом, о том, чтобы снова поддаться собственной зависимости и его обаянию, как упрямство во мне тут же кричало: не сдавайся, пусть помучается! Но в итоге все муки доставались мне. Я любила своего мужа, но больше не могла это показывать, потому что хотела проучить его. Смитты жили на Риверсайд, в небольшом, но симпатичном кирпичном коттедже, который они снимали для себя в этом городе. В тот вечер в доме было слишком многолюдно и шумно, много шампанского и дорогого горького шоколада, от которого уже болели животы. Так что мне некогда было думать о нашем небольшом домашнем кризисе. И пусть на фоне уставших и немного пьяных джентльменов с сигарами в руках Джейсон выделялся, как говорится, белым пятном, и порой я не могла оторвать взгляда от него, мои мысли были заняты другим. Я подозревала, всего лишь догадывалась, и не более, что могла быть беременна. Моё самочувствие последнее время оставляло желать лучшего: часто кружилась голова, я легко раздражалась и плохо спала. К тому же, в положенный срок у меня не пошла кровь, и я всё чаще замечала, как странно реагирует мой организм на пищу. Я сомневалась, поэтому молчала, и всё же в тот вечер даже не пригубила шампанского. На всякий случай. — Дорогая, пожалуйста! – позвала меня пожилая тётка Лоры Смитт. – Пройдите за пианино и сыграйте нам что-нибудь. Иначе мы все здесь сойдём с ума со скуки, ведь мужчины не догадаются навестить нас и развлечь. Бросив взгляд на открытую дверь в соседнюю комнату, где находились джентльмены, я поднялась с кресла, села за пианино и начала играть одну из любимых баллад матери. Мыслями я снова вернулась домой и не сразу заметила, как мужские голоса ненадолго стихли, и была слышна только моя музыка. В какой-то момент мне показалось, что вокруг не было никого и ничего, и когда мои пальцы в последний раз коснулись клавиш, я вздрогнула от аплодисментов, поражённая, скорее тому, насколько лучше я стала играть. — Бросьте скромничать, дорогая! – сказала одна из леди, жена какого-то профессора, который тоже находился в соседней комнате. – У вас талант. Я так понимаю, если бы не ваш брак, вы могли бы сделать неплохую карьеру. Чтобы поддержать разговор, тему стали развивать и другие слушальницы, а мне оставалось просто улыбаться. Я абсолютно не представляла себя на сцене, перед сотнями зрителей. Машинально я положила руку на живот и попыталась представить свою жизнь без Джейсона. К собственному удивлению, мне это не сразу удалось. Я нашла его в той комнате через несколько минут, когда щебетание Лоры и её соседок стало меня раздражать. Джейсон стоял у камина, с самым невозмутимым видом глядя на того самого профессора, который сидел перед ним на диване. Они разговаривали, и их голоса звучали чуть громче, чем другие в той комнате. — Я понимаю, через что вы прошли, Готье. Африка, потом скитание по Европе, затем столько работы здесь… и как вы справились с этим в одиночку? Это чудо. — Вы говорите так, будто я повернул Землю против движения, — ответил Джейсон бесстрастно. – Не такая уж это была и непосильная ноша. Не нужно меня жалеть. — Раньше вы смотрели шире на мир, — мужчина сделал нетерпеливый жест рукой. – Куда делась ваша прыть, друг мой? Что, ваши убеждения уже не выходят за рамки дозволенного? — А что означают ваши рамки? У каждого человека они свои. Если бы я понял это на несколько лет раньше, то был бы гораздо счастливее сейчас. Тогда я не смогла понять, почему, но его слова задели меня. Мне показалось, что он говорил о нас. Неужели он врал и о том, что был счастлив со мной, подумала я тогда. Мне стало тошно и неприятно, будто слова эти действительно были адресованы мне. Намереваясь уйти, пока не оказалась замеченной, я подошла к двери. — Так скоро вы растеряете весь свой авторитет, Готье. Не будьте ханжой. Мы говорили о переменах, — настаивал профессор. – Они неизбежны, меняется мир и мы. — Я не могу не согласиться. — Но люди растерялись, Готье. Они не видят дальше собственного носа, довольны тем, что имеют, а на самом деле не имеют ничего. Наступит новый век, новая война, изменится власть. Как жаль, что мы не имеем силы противоположной этой! Потому что люди не меняются. Джейсон вызывающе хмыкнул, а я осталась в тёмном углу и посмотрела на него. — Вы не слишком жалуете людей, профессор? — Нас ждёт куда большая беда в новом веке, и, да, люди ведут себя к концу, — пожилой профессор самоуверенно выпустил табачный дым и скривил губы. — Будь моя воля, я бы смыл эту грязь с улиц наших городов прежде, чем новое время придёт. Но, увы, такой силы не существует. — То, о чём вы говорите, ещё как существует. Вы говорите о людях. Одна армия против другой. Грязь одних людей против чистоты других… Да, раньше я бы в какой-то мере согласился с вами. — Но не теперь? — Нет, не теперь, — Джейсон упрямо скрестил руки на груди. — Люди меняются, я убеждён в этом. И то, что вы зовёте новым веком и сопоставляете с концом — глупости. Наступит двадцатый век, и ничего не изменится. Люди всё так же будут гулять по улицам, покупать продукты, строить здания и умирать от старости или болезней. Я нового века не боюсь, и, если надо будет, встречу его с распростёртыми объятьями. Дело в том, что технический и научный прогресс не допустят раскола… — А не вы ли первый принесли жертву этому вашему так называемому прогрессу? — проворчал мужчина и хмыкнул. — Вспомните Африку, а? Сколько там погибло местных жителей? Вы не отрицаете кровь на ваших руках, Готье? Я заметила во взгляде мужа вспышку ярости, но внешне он оставался невозмутим. Другие джентльмены следили за ними и почти не перешёптывались. — Я и не затрагивал мораль. Смерти были, я не стану отрицать. — Может быть, ваша супруга так расслабила вас, Готье? Я слышал, она собиралась стать учителем в Кардиффе. Похоже, у неё весьма независимые взгляды на место в обществе. После этой фразы послышались короткие смешки, а Джейсон побагровел и сжал кулаки. Клянусь Богом, ещё секунда, и он бы вышел из себя, поэтому я выступила на середину комнаты, заслонив собой супруга, и сказала достаточно громко и уверенно: — Знаете, сэр, если б таких людей, как вы, было больше, конец цивилизации и разумному обществу пришёл бы гораздо быстрее. А теперь извините меня. Я покинула комнату почти бегом, гордо вскинув голову. На небольшом балконе второго этажа, под которым находилась лужайка заднего двора, было прохладно, и я замёрзла уже через пару минут в своём прямом платье без рукавов. Но мне необходим был свежий воздух. Вскоре пришёл Джейсон и осторожно положил мне на плечи свой пиджак. — Мне очень жаль, что ты это услышала, — произнёс он расстроенным голосом. – Он просто пьян. На самом деле, женщин он уважает гораздо сильнее. Ты отлично поставила его на место, хотя это и не останется незамеченным. Я продолжала молчать и смотреть в тёмные окна соседних домов. — Кейт, пожалуйста. Не стой так и не игнорируй меня. – Когда я обернулась, он запустил руку в свои волосы. – Мы с тобой оба знаем, что твоё упрямство нам не поможет. Не будь такой холодной, ты же любишь меня… — Если ты помнишь, ты сам просил меня сказать это. — А разве это что-то меняет? Ты солгала? Его внезапный эгоизм, излившийся в бесполезном разговоре с профессором-грубияном, а после отразившийся на мне, просто бесил, и я хотела уйти, но Джейсон взял мою руку в свою и настойчиво сжал запястье. — Кейтлин, перестань! Ты моя жена всё-таки, верно? Ты могла бы и слушаться меня. И я просил верить мне! — А я просила не врать! – прошипела я со злостью. – Неужели ты не понимаешь, что делаешь? — Я знаю лишь то, что ты снова ведёшь себя, как ребёнок! — рявкнул он. – Этот разговор ни к чему не приведёт, потому что ты меня не слышишь. Всё было так хорошо, зачем ты ворошишь моё мерзкое прошлое, от которого я пытаюсь нас оградить? — А почему? – спросила я мягче. Он испытующе посмотрел на меня и отпустил мою руку. Его глаза закрылись, губы скривились, будто он страдал от боли. Когда я коснулась ладонью его щеки, он поцеловал мои пальцы, взглянул на меня, наконец, и сказал: — Будто ты и сама не знаешь причину. Таков был его ответ, и тогда этого было достаточно. Но не мне, я ждала большего. Я через силу улыбнулась, чувствуя горечь во рту, и дрожащим голосом произнесла: — Я больше не стану вытягивать из тебя ответы. Вижу, что так я заставляю тебя страдать, хотя и не знаю, почему. Прости, что вынудила тебя жениться на мне… — Кейтлин, прекрати… — он попытался возразить, но я продолжила: — И, возможно, надо было позволить тебе и мистеру Браму вернуть Коллет. Она-то наверняка является образцом прекрасной жены. Да, она бы слушалась тебя и не пыталась выяснить, почему ты так боишься Мэгги Уолш и своего прошлого. Кстати, я слышала ваш разговор тогда, в опере. Да, я видела её и тебя тогда… Но ничего. Ничего, что ты обманул меня и ничего не сказал. Ты оказался терпеливей, чем я. Его растерянность и бледность, и пристальный взгляд серых глаз, от которого мне хотелось плакать, говорили о том, что мне удалось задеть его. Но я не ощущала себя победителем. У упрямства был приторно-горький привкус, и я чувствовала себя хуже, чем раньше. Я кивнула Джейсону на прощанье и, одёрнув портьеру, вошла в комнату.