Максимилиан
P.S. Удачи. Буква «М» в подписи всегда выходила у него очень крупная, возвышалась над остальными куда сильнее, чем положено обычной заглавной букве. Это вызвало у Георга короткую улыбку; он потребовал у эльфа перо, чернильницу и пергамент и, по-прежнему не обратив внимания на еду, только сделав пару глотков глинтвейна, быстро написал ответ. Максимилиан, Что ж, и ты прими мои поздравления, тем более что поводов поздравлять тебя явно больше. Рад твоему успеху в Гринготтсе, при встрече с удовольствием послушаю более подробный рассказ. Я согласен с необходимостью съездить домой; матушка в письмах на это намекает, да и нам есть, что обсудить с отцом. У меня очень нехорошее предчувствие насчёт Болгарии: там слишком много пацифистов и слишком мало после власти Гриндевальда осталось чистокровной знати. Отец писал, что на следующей неделе поедет в Софию на встречу с тамошней аристократией (насколько я знаю, всё устраивает отец Петара), а оттуда — на Буян, чтобы переговорить с Мелеховым. Насчёт фройляйн Лихтенберг. Тебя не смущает её родство с Адлером? Конечно, в свете большинство считает, что вы с ним чуть ли не лучшие друзья, но уверен ли ты, что хочешь связать нас с ним так крепко? Ты ведь до сих пор не раскрыл мне своих планов, того, насколько большую ставку делаешь на Гриндевальда… Если не возражаешь, прежде чем ты представишь избранницу родителям, я бы хотел с ней пообщаться. Не сомневаюсь в твоём выборе, но хочу составить собственное мнение.Георг
P.S. И вам удачи с Имитатором. Закончив, он отдал письмо эльфу и приказал как можно скорее передать его Максимилиану. Домовик низко поклонился и исчез, после чего Георг принялся за ужин. Влад по-прежнему был мрачен; сам факт предстоящей акции пугал его, а если бы он знал, где именно и с расчетом на кого он будет проведён… Всё-таки, как такой человек попал в организацию Гриндевальда? Георг коротко кашлянул, едва не закашлявшись; горло изнутри словно царапнуло чем-то острым. — Я всё хотел спросить. Могу? — Влад отложил вилку и настороженно кивнул, и Георг продолжил: — Это касается твоей семьи. Я никак не могу понять: твой дед сражался рядом с Геллертом Гриндевальдом, твой отец — самый ярый защитник равноправия магов в современной Европе, а ты состоишь в группе, работающей для Тёмного Лорда, и в данный момент помогаешь сыну главного врага своего отца готовить теракт. Почему так? Отвернувшись, Влад глухо спросил: — Зачем тебе это знать? — Меня всегда интересовало, что может заставить людей предать убеждения их семей, — прямо ответил Георг. — И если тебя это волнует, брату я рассказывать ничего из услышанного не собираюсь. — Меня не волнует мнение Макса, — в первый раз за последние дни в его голосе появилась твёрдость, почти резкость. — Я с Адлером, потому что многим обязан ему. Я не с отцом, потому что его идеи устарели и могут привести наш мир только к краху. Такой ответ тебя устроит? Вежливо кивнув, Георг спокойно добавил: — Я искренне уважаю твоего отца, Влад, и жалею, что он не на нашей баррикаде. Штайнер вздохнул, погрустнев, поднялся из-за стола и, механически пожелав спокойной ночи, ушёл. Георг не держал его: уже узнал, что хотел. Промелькнула мысль, что Влад, видимо, очень несчастен, но жалости она не вызвала. «Жалеть можно бездомного щенка в январский день, — сказала когда-то давно, лет десять назад, матушка, когда Георг спросил, не испытывает ли отец сожалений, разрушая чью-нибудь карьеру или целую жизнь. — Прочее — недопустимо, потому что это проявление слабости. Слабость и колебания, вызываемые сочувствием, ведут к проигрышу, а наша семья не проигрывает». «А любовь — тоже слабость? — спросил в ответ Георг, задумчиво глядя на неё. — Потому что я люблю вас и отца, люблю брата и не думаю, что ради чего бы то ни было смогу от этого отказаться». «И не нужно, — матушка погладила его по голове, и на её строгом лице промелькнула такая редкая улыбка. — Любовь и уважение друг к другу делают нас сильнее, помогают преодолеть всё». Уже засыпая, Георг думал вовсе не о том, что предстояло сделать завтра. Его мысли целиком занимала та девушка, Эльза Лихтенберг, которую Максимилиан вёл в венскую оперу на открытие сезона. «Кажется, скоро наша семья станет больше», — он поймал себя на том, что думает об этом со странным, беспричинным, казалось бы, удовольствием.***
Утро было серое, промозглое и туманное — в общем, обычное для этого места. Георг встал в половине восьмого, и Влад вместе с ним, однако не совсем понятно, зачем: на место действия он не пошёл бы, даже если бы не имел запрета от Адлера, а бомба ещё накануне была им в последний раз проверена и защищена дополнительными чарами. И всё равно, когда Георг пришёл на кухню, Влад уже был там, присматривал за варившимся в турке кофе: бледный и вымотанный, с отчётливыми тенями под глазами. «Не спал всю ночь, — понял Георг и слегка прищурился. — Размышлял об акции и теперь станет пытаться отговорить меня?» — Не знал, что ты сам варишь кофе, — прозвучало неестественно хрипло: горло болело, и Георг с досадой подумал, что ещё пара дней в этом сыром городе, и простуда с потерей голоса ему обеспечена. Влад на это только пожал плечами и, наполнив чашки, протянул одну Георгу. — Надеюсь, нет никаких добавок? — ему почему-то представилось, как зельевар подмешивает в напиток снотворное, чтобы не допустить юношу с бомбой на вокзал. «Неужели поднялась температура? — Георг нахмурился. — В здоровую голову такая мысль применительно к Владу бы не пришла…» — Ни сахара, ни сливок, лишь немного перечного зелья от простуды, — Штайнер указал на флакон, стоявший на разделочном столе; значит, обратил внимание на состояние напарника. — Британские зельевары выяснили, что оно хорошо сочетается с кофе, эффект приходит быстрее, — он сделал глоток, помолчал немного, словно бы собираясь с мыслями. Георг уже приготовился к длинной тираде о нравственности и грехах, но вместо этого Влад сказал: — Насчёт той твоей просьбы пару недель назад… У меня теперь будет свободное время, и я могу научить тебя варить некоторые снадобья, если ты ещё хочешь. — Да, разумеется. Спасибо, — от кофе сделалось теплее, и боль в горле стала слабеть. — Мы уедем сегодня? — Завтра с утра, как я договорился с хозяйкой. Не хочу срываться через несколько часов после взрыва, это вызовет подозрения. — Конечно… Они позавтракали в молчании и распрощались очень коротко. Влад мялся, но выдавить из себя пожелание удачи так и не смог, просто кивнул и запер дверь, когда Георг вышел из квартиры с кейсом в руке, крепко сжимая утолщённую ручку. Он добрался до вокзала пешком, ловко лавируя в утренней толпе первого сентября, стараясь никого не задеть: знал, что механизм надёжен и не даст осечки, но всё же иррациональное и алогичное подсознание требовало защищать бомбу от чужих прикосновений. Георг не слишком спешил, но всё равно пришёл на вокзал Кингс-Кросс почти за час до условного времени: он любил приходить заранее. Сделал по зданию круг, ещё раз всё осмотрев и убедившись, что магловская охрана дремлет, после чего встал у разделителя, противоположного тому, за которым скрывалась магическая платформа, — обычный пассажир, ждущий свой поезд. Теперь оставалось только ждать — и читать. Как Адлер любил Баха, в его музыке в любую пору находя успокоение для души, так Георг любил Шиллера и томик с его стихами всегда носил с собой. И вот теперь, стоя среди толпы, ожидая условного часа, минуты свершенья, он в который раз перечитывал их — эти строки. Ещё я вижу, как она стояла, Прекрасней всех, в кругу прекрасных дам; Как солнце, красота её блистала, — Я подойти не смел к её стопам. Сладчайшая тоска мне грудь стесняла, Когда я зрел весь блеск, разлитый там; И вдруг, как бы на крыльях вознесённый, По струнам я ударил, потрясённый. Напрасно я пытаюсь вспомнить снова, О чём в тот миг на лютне я вещал. В себе орган я обнаружил новый, Что мой порыв святой отображал: То дух мой был, порвавший вдруг оковы, В которых годы рок его держал, — Дух, из глубин которого восстали Те звуки, что божественно в нём спали. Когда же струн давно умолкло пенье И прежний строй души я ощутил, — Я в ангельских чертах её боренье Стыдливости и страсти различил; И, сладких слов услышав обращенье, Я в небеса, казалось, воспарил… Мимо кто-то пронёсся стремглав, и Георг невольно отвлёкся. Молодой человек с букетом ромашек подбежал к вагону только что прибывшего поезда, с подножки которого в этот самый момент спрыгнула девушка с низкими хвостиками и ярким рюкзаком за спиной. Парень подхватил её на руки и закружил, а она смеялась, обнимая его, а когда вновь оказалась на земле, с чувством поцеловала и скрыла пылающее лицо в ромашках. Георг следил за ними, чуть склонив набок голову: пытался представить себе бегущего так брата с букетом полевых цветов. Не получалось, как был он ни старался. Максимилиан никак не виделся ему на перроне, но легко — в центре роскошного бального зала, дарящим розу красивой девушке в дорогом платье: его невесте. Георг почему-то знал, что так всё и будет, чувствовал раньше, уверился после последнего письма. Вот только была ли Эльза Лихтенберг той девушкой, которая сможет заставить «дух прорвать оковы»? Георг надеялся на это, но опасался, что нет. У брата слишком прочная броня, выкованная в лучшей кузне если не всей Европы, то Швейцарии уж точно: мастерской Винтерхальтеров. На часах было десять семнадцать. …Доблесть немца и величье — Не в неправде ратных дел. Битвы против заблуждений, Чванных, злобных обольщений, Мир духовных достижений — Вот достойный нас удел!.. Можно ли назвать достойным то, что они делали? Однозначно, это была битва против заблуждений, причём трудная и потенциально кровавая, но было ли это духовным достижением: указание грязнокровкам на их место в иерархии мира? Отец так считал, был уверен и брат, а Георг… нет, не сомневался и он. Сомневался Влад, и его настроением Георг невольно заразился. Но это пройдёт, скоро пройдёт. …Тем из нас позор навеки, Кто не ценит Человека — Званье выше всех корон, Кто чужим кумирам служит, Кто с казной британца дружит, Галла мишурой пленён… Тёмный Лорд — действительно великий чародей. Он не только сам силён, он собрал вокруг себя армию, равной которой не было давно, с самого падения Гриндевальда. Он был жёсток и жесток, непоколебим, готов на всё ради своей цели… И всё-таки в следовании Семёрки за ним что-то было неуловимо не так, как и во всём этом треклятом Лондоне. В чём же проблема? В его методах? Нет, после школы отца Георга мало что могло удивить и смутить. В том, что он британец? Нет… возможно. «Неужели мне так важно следовать за «своим»? — удивился Георг: сам от себя такого не ожидал. — Поэтому я с большей охотой подчинился приказу, зная, что он — полностью инициатива Адлера, а не передан ему Тёмным Лордом?..» …Все народы на земле В некий день венчает слава, Путь в бессмертье величавый Светит каждому во мгле. Нашей славы час пробьёт — Немца день ещё придёт! Их день придёт, это не подлежит сомнению. Через несколько лет Максимилиан полностью вольётся в политику и расправится со всеми, кто поднимет голос против него или семьи: быстро, решительно, безапелляционно. Он превзойдёт отца во всех отношениях, потому что отец всегда сражается по большому счёту один, а за Максимилианом будет стоять Георг, всегда готовый дать дельный совет; будет стоять, если всё получится, и Адлер — его личный воитель и революционер. Этот не пойдёт в политику напрямую, но поддержать выгодную партию разящим взмахом палочки всегда будет готов. Такая уж порода. Остальная Семёрка тоже, естественно, не останется в стороне. Отец и герр Джукич в работе близки, будут близки и Максимилиан с Деяном, сохранят и укрепят отцовский союз. Петар будет ворчать, как обычно, но поможет поднять Болгарию: у него какой-то свой интерес, который Георг не выяснил пока. Влад станет отводить взгляд и тихо проповедовать мораль, но не отвернётся от них: считает себя слишком обязанным Адлеру, и это хорошо для их дела. Аларикус, конечно, навсегда похоронит себя в лаборатории — но кому не нужен некромант под рукой? Пусть он тоже наследник рода, уходящего корнями во времена первых крестовых походов, единственный сын у отца — его талант как некроманта куда важнее рода и имени. Где приют для мира уготован? Где найдёт свободу человек? Старый век грозой ознаменован, И в крови родился новый век… Новый век родится в крови. В крови, которая прольётся сегодня. Руки вспотели и чуть подрагивали — от чего? От трепета? От предвкушения? Точно не от страха… На часах было десять пятьдесят одна. Вокруг теперь сновали не только маглы, но и волшебники — их легко было выделить в толпе по несуразной одежде, тележкам с чемоданами, отмеченными гербом Хогвартса, и клетками с котами, совами; по тому, как они «незаметно» проникали на свою зачарованную платформу. Не закатить глаза было невозможно: и как только Министерство, болеющее за соблюдение Статута секретности, согласовало этот безумный проект? Вот вариант прибытия учеников в Дурмстранг через Буян на корабле был хорош — долог, конечно, но зато не ставил под угрозу раскрытие всего магического мира из-за школьников и их родителей, бегущих в стенку! Безумный, безумный город, безумная страна… Георг убрал сборник стихов обратно в карман. Больше волшебников в округе не наблюдалось. Часы тикали, показывали ровно одиннадцать. Затем с платформы 9 и 3/4 вышла первая пара. Он аккуратно поставил кейс на землю и снял магический зажим. На несколько секунд замер; показалась ещё группа волшебников, громко смеющиеся люди в глупой одежде. Георг разжал руку и отпустил скобу. Спокойно и размеренно направился прочь. «У тебя будет две с половиной, максимум три минуты», — сказал прошлым вечером Влад. «Три минуты — это много, чтобы уйти, — думал Георг, удаляясь от разделителя. — Но очень мало, если именно столько тебе осталось жить». В мыслях он досчитал до ста шестидесяти шести, когда грянул взрыв. Он был уже далеко, более того, укрылся за колонной, поэтому взрывная волна даже не коснулась его. Раздался грохот, полыхнуло ярко, а затем воздух огласили вопли, крики и стоны. Георг выглянул из-за колонны и тут же чуть не был сбит с ног плотным мужчиной в форме смотрителя, бежавшим в сторону эпицентра. Следом неслись и другие работники, и полицейские, и ещё какие-то люди. Георг двинулся с ними, а в ушах звенел надрывный вопль. — Мэм, мэм, пожалуйста, отойдите! — кричал смотритель вопившей женщине, слишком чистой, явно вышедшей с заколдованной платформы уже после взрыва. — Нет! — надрывалась она. — НЕТ! Там мой муж! Эдди!.. — Мэм, назад, прошу вас!.. Толпа, волнуясь, вынесла Георга вперёд, и он смог разглядеть сцену действа. Площадка перед разделителем изменилась: она была вся покрыта выбоинами, копотью от взрыва… кусками плоти и кровью. Кто-то из прибежавших маглов пытался оказать первую помощь, как умел, в толпе испуганно вскрикивали и призывали срочно звонить куда-то. Мужчина с оторванной левой рукой слабо потянулся к волшебной палочке, торчавшей из кармана, но достал лишь обломок и обречённо застонал. Рядом с ним упала на колени, дрожа, женщина, пачкая в крови светлое платье, и стала творить заклинания над раненным, действуя совершенно механически, даже не думая о том, что колдует на глазах у маглов. Неподалёку от них по земле катался, вереща голосом абсолютно нечеловеческим, человек, половина тела которого попросту сгорела — видимо, он находился рядом с бомбой в момент взрыва. Теперь он мучился, но всё не умирал от болевого шока: крепкий, наверняка маг. Рядом лежали тела, изрешечённые дробью до полной неузнаваемости. Вокруг были кровь, обгоревшая плоть и стоны. Ничего больше. «Они — маглы и грязнокровки, — напомнил себе Георг. — Из их крови родится наше величие». Он выступил вперёд, вошёл в хаос, перешагнув через обугленный кусок чего-то, возможно, ноги. Среди паники никто не смотрел на него, проходящего насквозь этот ад, никто не увидел, как он легко махнул палочкой, частично скрытой рукавом плаща. Далеко не сразу люди заметили, что поползшие по земле ручейки крови, сливаясь во всё более крупные потоки, начертили огромную, во всю ширину платформы семиконечную звезду, вписанную в такой же кровавый круг.