Перемена мест слагаемых

Очнулся Хаято в больнице. Это точно была она – светлые стены, типичная койка, запах лекарств, тонкая дверь, совершенно не спасающая от вторжения извне, и полная обезличенность помещения. Он не так часто оказывался в больницах – образ жизни не способствовал. Но окружающая обстановка уже говорила о многом. Например, эта палата была дорогая и одиночная. Цветы в вазе – кто-то навещал? – занавески, тумбочка, заваленная фруктами… О нем явно заботились. Здешние врачи постарались на славу, кроме головы ничего не болело. Была только странная отупляющая заторможенность – накачали обезболивающим? Похоже на то. Оглядывая замотанное бинтами и обклеенное многочисленными пластырями тело, пришлось признать – его очень неплохо потрепало. Вот только когда? Последнее, что он мог вспомнить – это свою временную квартиру, из которой отправился на дело. Ему же нужно чем-то питаться… Потом – очередная драка. И все, темнота. Как его только угораздило, ведь противники были не настолько сильны... Наверняка сестрица отыскала. Кто же еще? Отец о нем не вспоминает, ну и слава Богу, друзей нет, остальным родственникам все равно… Только сестра с ним общалась. Благодаря ее репутации часто перепадали заказы – легкие и, главное, высокооплачиваемые – наверняка ведь добавляла от себя, зная, что напрямик он деньги не возьмет. Бьянки постоянно спасала упрямого младшего брата, несмотря на всю его нелюбовь к подобной заботе. И сейчас она поступила точно так же. Скорее всего, на него наткнулись случайные прохожие с улицы, вызвали «скорую». Документы и прочие ценные вещи он всегда носил с собой, телефон сестры был записан во вкладыше – мобильники ломались слишком часто. Вызвонили Бьянки, она обеспечила ему лучшие условия для выздоровления. Ну ничего, оклемается – отдаст долг. Главное, жив остался. Еще ту банду бы найти, от всего сердца спасибо сказать… Заглянувшая в палату медсестра прервала размышления, что-то пролопотала на пока малознакомом языке и выбежала обратно. Интересно, с чего это она по-японски с ним говорила? И азиатка, сразу видно… Раз уж устроилась на работу в Италии, выучи итальянский – что может быть логичней? Отстраненно раздумывая над тем, сколько в стране чертовых приезжих, Гокудера не заметил, как снова заснул. Разбудила его та же медсестра. В этот раз она говорила намного меньше, и Хаято вполне уловил – ему хотели дать какие-то таблетки и спрашивали про самочувствие. Другие языки всегда давались ему легко, но на практике применять их не приходилось. И сейчас, с трудом вспоминая нужные фразы, Хаято коротко буркнул: - Все в порядке. Лучше позовите доктора, - аккуратно подбирая слова и с радостью осознавая, что вполне получается, попросил Гокудера на японском. Не зря-таки он учил этот чертов словарь… Вот она, сила теории! Медсестра еще что-то прочирикала высоким мелодичным голосом и умчалась, оставив его наедине со своими мыслями. Оказывается, японская речь не такая быстрая и эмоциональная, как итальянская, а почти полное отсутствие мимики и жестов сбивало с толку. Казалось, что на него за что-то сердятся или просто игнорируют. А уж про то, что по таким лицам очень трудно понять, о чем человек думает, и вовсе упоминать не стоило. Интересно, почему сегодня в голову лезут странные мысли? Гокудера досадливо вздохнул и отвернулся к окну. Оно оказалось довольно далеко – палата была слишком просторной, с минимумом вещей – но небо разглядеть можно, что радовало. Через несколько минут пришел доктор – белый халат, стетоскоп, все как положено. Даже папка с документами Гокудеры с собой. Одно портило картину – он тоже был азиатом. И говорил по-японски. - Как вы себя чувствуете? Ничего не болит? Голова не кружится? Не тошнит? – забросал вопросами прямо с порога, ну что за невыносимый тип! Хаято почувствовал, что начинает беситься. Сузив глаза, он на итальянском произнес: - Не могли бы вы говорить по-итальянски? Я плохо знаю японский, и мне надоело, что все говорят на чужом языке. Кстати, что со мной случилось и сколько мне здесь еще лежать? - Что-что? По-японски, пожалуйста, - недоуменно произнес врач на этом ужасном языке. Правда, понимать его было легче – он не так быстро говорил, как та девушка, и голос был ниже, но все равно… Сколько можно ломать язык? Гокудера вздохнул, сжимая и разжимая кулаки, заставил себя успокоиться. Еще раз глубоко вздохнув, он принялся подбирать слова: - Я плохо говорю по-японски. Позовите доктора, который говорит по-итальянски. Сколько мне еще быть в этом месте? Предложения получались короткими и корявыми, правда, постепенно Хаято привыкал к звучанию. Наверно, при должных тренировках стало бы получаться намного лучше – но зачем? Пока можно и по-итальянски говорить. В Японию он только через месяц собирается лететь, когда закончит дело. Как раз хватит на билет, а там как-нибудь устроится. И деньги на первое время есть. - У нас в больнице, здесь, нет докторов, которые знают итальянский. Нет, нет докторов, - медленно, попеременно тыкая пальцем в пол и стетоскоп на шее, попытался объясниться врач. - Почему?! – неэстетично округлились глаза Гокудеры. Как такое возможно? - Это Япония. Здесь не все знают итальянский. Япония. Не знают языка, - продолжил разжевывать, как маленькому, доктор. - Я же в Италии был… Как такое может быть? Вряд ли эта банда меня так побила, что сестра в другую страну повезла лечиться… - проговорил на итальянском Гокудера, крепко задумавшись. Затем, снова переходя на японский, тщательно выговорил: - Позвонить сестре. Приехать. Можно? Доктор кивнул и, приблизившись к кровати, пощупал лоб, спросил, болит ли, тыкая в голову. Удовлетворившись тем, что пациент яростно мотал головой, удалился, накормив напоследок таблетками. Не удержавшись от зевка, Хаято подумал, что черт с ними, со странностями – все у сестры выяснит. И с чистой совестью снова заснул. *** В следующий раз его разбудила сестра. Хватило хлопка двери – Бьянки не заметила, что он спит, и не стала осторожничать. С облегчением заметив, что очки уже на ней, Гокудера протер глаза и сел на кровати. Аккуратно опустившись рядом с ним, сестра заговорила по-итальянски, нервно всплескивая руками: - Хаято, как ты себя чувствуешь? - Нормально все. Лучше скажи, какого черта я в Японии делаю? Больниц в Италии не нашлось? Сестра явно удивилась. Подошла, потрогала лоб, осторожно поправила волосы и обеспокоенно уставилась на него. За чертовыми толстыми очками не было понятно, куда она смотрит – впрочем, если это спасает от тех жутких болей в животе, то уж лучше очки… - Тебя не настолько сильно поранили, чтобы обратно в Италию везти. Конечно, потрепали неслабо, да и сотрясение есть, но если хочешь, то мы можем съездить. Отдохнешь дома, поправишься… - Подожди, но зачем ты вообще меня сюда привезла?! Я бы и там прекрасно вылечился… - немного не понял Гокудера. Медицина тут, конечно, лучше – но если только сотрясение и мелкие травмы, то почему нельзя было остаться в Италии? И как его сумели переправить на другой конец света, а он ни сном ни духом? - О чем ты? – Бьянки почувствовала неладное. Да, младшему брату нездоровится, но на бред не похоже… - Я о том, что дрался в Италии, а очнулся в Японии! И восторга у меня это не вызывает! – рявкнул Хаято и поморщился. Голова болела, начало тошнить, видно, действие обезболивающего заканчивалось – тело неприятно покалывало, начинали ныть раны. Похоже, его и правда нехило порезали… Гокудера снова поморщился и перевел взгляд на сестру. Та сидела с удивленным и каким-то растерянным видом, явно не зная, что делать. Повисла неловкая пауза. Гокудера пытался успокоиться и не сорваться на сестру – она сейчас ни в чем не виновата, он сам дурак, подставился… Бьянки же, видимо, решив что-то для себя, осторожно спросила: - Что последнее ты помнишь? – тот на нее угрюмо зыркнул, нахмурился и пробормотал: - Я подрался с тем ублюдком Витто и его бандой. Но я разобрался с большей частью, это точно. Только несколько шестерок осталось… Наверняка они меня и вырубили, а затем отпинали. Я сам потом с ними разберусь, не лезь. - Хаято… Так, а какое число ты последнее помнишь? - Намекаешь, что я несколько дней валяюсь? – знакомые упрямые глаза, вечно нахмуренные брови под спадающими на лицо прядями, такие близкие и родные черты… Он тот же. Тот же самый. Ее родной младший брат. - Да, намекаю, - выговорила непослушными губами Бьянки. Доктор предупреждал, все-таки травма головы… Но как же тяжело это принять! Ее брат… Он как-то изменился? Или тот же, каким она его знала? Слишком все это запутанно и непонятно. Ведь брат почти ее простил, по крайней мере, понял, что она ни в чем не виновата… Да, все так же боялся. И падал, как только она снимала эти дурацкие очки; и терпеть не мог к ней прикасаться; и часто при их общении в его глазах было только раздражение. Но… Он ее признал. И от этого на душе стало намного легче. Тогда, собирая в рюкзак те потрепанные письма, она увидела его глаза. Там не было раздражения или недоверия. Тогда ей поверили. А сейчас… Помнит ли это Хаято? Или снова начнется эта изматывающая нервы, будто высасывающая саму душу война с родным братом? Она этого не вынесет. Просто не сможет. Вот так легко… Дать надежду, на секунду заставить поверить – и отобрать… Иногда казалось, что Бог ее ненавидит. Внезапно почему-то заслезились глаза. И Бьянки больше не могла там оставаться. Она невнятно извинилась и практически выбежала из палаты, слушая летящие следом недоуменно-злые восклицания Хаято. И почему-то от этих слишком знакомых воплей хотелось плакать только сильнее. *** Цуна не мог найти себе места, то начиная расхаживать по комнате, то пытаясь убрать валявшиеся повсюду бумажки и мусор, в результате перекладывая их из одних кучек в другие. Он ждал звонка. Очень важного, прямо-таки жизненно сейчас необходимого. А телефон все не звонил. Выражение лица, казалось бы, крепко спящего Реборна становилось все более издевательским. И даже пузырь, всегда выдуваемый им во сне, имел какой-то уж очень презрительный вид. А телефон все молчит. А телефон… Нет, стоп, он пиликает. Вот только куда Цуна его засунул? Он так долго метался по комнате, ожидая звонка, сначала с телефоном в руках, потом без… А в самый нужный момент аппарат куда-то исчез… Очередное пиликанье донеслось из собранной на завтра школьной сумки. Когда он успел сунуть туда телефон?.. Сдавленно пыхтя, Савада полез под стол. Пока тянулся к запиханному в порыве раздражения портфелю, стукнулся головой о столешницу. Поохал. Телефон замолчал. Цуна осторожно вынул его из кармашка – и точно, не звонит. Издевается ведь… Ну конечно, он же так долго шел! Черт, не о том надо сейчас думать… Телефон зазвонил снова. Савада чуть не выронил его от неожиданности, сглотнул, покрепче ухватил вспотевшими от волнения ладонями и радостно пискнул в трубку «алло». Он договорился с Киоко вместе выбрать подарок ее брату – тот победил на каком-то соревновании и всех пригласил на вечеринку. Сестричка захотела ему что-то подарить, и Цуна, подталкиваемый в спину Реборном, ловко предложил свои услуги. И Киоко ему даже улыбнулась! Но этот номер ей не принадлежал. Он был смутно знаком – видимо, звонили ему нечасто, так что Цуна даже не стал записывать его в адресную книгу. Савада, недоумевая, посмотрел на дисплей, нажал на кнопку и произнес: - Алло, говорите! В трубке долго молчали, слышалось лишь чье-то тяжелое дыхание. Цуна напрягся, когда услышал всхлип. Кто-то плакал?.. - Цуна, это я, Бьянки. Приезжай в городскую больницу, ты срочно нужен. - Что случилось? – сглотнув, спросил Савада, зачем-то понижая голос и прикрывая рот ладонью. Он будто не хотел, чтобы его услышали. Интуиция вопила, что стряслось что-то серьезное. Реборн проснулся, сел в своем гамаке и посмотрел на напряженно застывшего посреди комнаты ученика. - Хаято, он… потерял память. Рука Цуны непроизвольно опустилась, палец автоматически нажал на кнопку сброса. Где-то в больничном коридоре всхлипывала Бьянки, слушая гудки из трубки. Она так и не решилась первой сбросить уже закончившийся звонок, словно это единственное, что связывало ее с Савадой Цунаеши. С Десятым, самым важным человеком в жизни младшего брата.