***
Ее одинокий образ жизни казался подозрительным, но инквизитор не привык выносить поспешных решений, пока не проверял все сам. От дома, где Роксана жила с семьей, осталось лишь основание, сложенное из камня, да истлевшие доски, вымокшие после череды дождей. Эмрис перешагнул через низкую ограду, в пару шагов взобрался по ступенькам и осмотрелся. Крыша была соломенной, вспыхнула быстро и обрушилась внутрь, опаляя деревянную утварь, превратив все в пепел и пыль. Рокси повезло, что ее не оказалось внутри. За домом он наткнулся на разрыхленную землю, также обожженную огнем. Стебли, что не уничтожило пламенем, вырвали и оставили покоиться в стороне. Из-за повреждений Марко не мог определить, что это были за растения, однако частично уцелевшие корни дали понять — разрушители не пощадили даже то, что выращивали здесь, по видимому, много лет. Марко опустился на колено и провел по поврежденной земле. Комья почвы, слипшейся от влаги, оставили на его пальцах следы грязи и пепла. Он не верил ни в ведьм, ни в колдовство. Лишь люди повинны в своих горестях — многолетний опыт служил тому доказательством. Здесь ему виделась история, не раз случавшаяся на его глазах. Когда скот начал хворать, начался поиск виноватых. Так выбор пал на самую замкнутую девушку, молодую и достаточно красивую, чтобы сойти за колдунью. Местные не славились дружелюбием, и единственным, что их кое-как объединяло, — как и любых других в это темное время, — так это вера. Истовая набожность слилась с повседневной жестокостью, будто луч света, проникший в царство тьмы. Несчастной просто не повезло. Ей самой было бы проще, кончись все пожаром. Эмрис отряхнул руки и напоследок вновь окинул взглядом разоренное жилище. Чуть дальше на серой поляне, со стороны рощи, медленно оседал утренний туман. Инквизитора не покидало ощущение, что за ним кто-то наблюдал.***
Простота и непритязательность церкви Лифрук была знакома любому деревенщине из окрестностей; Рокси же знала здесь все досконально. Это было заметно уже по тому, как она двигалась от одной стены к другой, как привычно ориентировалась, проходила между скамьями и мимо балок. Она неторопливо расхаживала по церковному залу, убрав руки за спину и делая вид, что рассматривает фрески. Пока местные не знали о том, где она скрывается и не осадили постройку с вилами и факелами, можно было вздохнуть спокойно. Утренние лучи пронизывали оконный витраж и отсвечивали на юбке ее простецкого платья. От этого наряд Рокси на несколько мгновений окрашивался в пестрые цвета. Если бы Эмрис был сентиментальнее, эта деталь вызвала бы у него улыбку. Гарри обратился не по адресу. Отца Эмриса никто здесь не знал, что было одновременно и на руку, и нет. Он не имел здесь должного влияния, но и Харт им не обладал, являя собой лишь символ, хранителя воли божьей, но никак не карателя. Пожалуй, именно этим Харт и решил воспользоваться — свалить всю грязную работу на чужака и продолжить свою спокойную жизнь, не беря грех на душу. Что ж, в подобных обстоятельствах Эмрис поступил бы так же. — С кем из соседей ты общалась лучше всех? Девушка оглянулась, чуть повременив с ответом. — Мишель. У нее не родилась бы дочка, если б не наши припарки. — Твоя мама была знахаркой? — Она кой-чего знала про это. Использовала при необходимости. — Она обучила тебя? Кивнув, Рокси шагнула было в сторону, продолжая свой обход, но вдруг развернулась и оказалась совсем близко. С беспокойством вглядываясь в его глаза, девушка подалась вперед и едва ощутимо коснулась его лица. — Марко, ты боишься смерти? Даже в солнечном свете ее глаза оставались темны. Эмрис не без усилия отвел взгляд, собрался с мыслями и спокойно отстранил ее руки. — Пока настоятель поблизости, можешь ничего не опасаться. Я найду способ прекратить слухи. Но лучше всего для тебя будет сразу же отправиться к дяде, и жить под его покровительством. Не впадай в отчаяние. Вольность тебе не к лицу. Девушка чуть наклонила голову, будто соглашаясь без слов. Это движение так ей шло, говорило ему о ней так много и так мало одновременно. — Прошу прощения, мессир, — Рокси учтиво поклонилась, сложив ладони на юбке, как послушная ученица. Столь беспрекословная покорность взволновала его. Эмрис неистово хотел впиться в ее губы, с придыханием шепчущие извинения. Поймав себя на этой мысли, он ошарашенно посмотрел на девушку, но та уже вернулась к обшарпанным фрескам. Эмрис медленно выдохнул, ощущая, как плечи его придавила незнакомая ранее тяжесть. Секундное помутнение, не более. С этим-то он в силах совладать. Кожа на щеке, — там, где она коснулась кончиками пальцев, — горела беспощадно.***
Когда находишься между жизнью и смертью, уверовать в Господа проще всего. Когда отчаяние заполняет, ослепляет, лишает ощущений, и богохульнику придет в голову молитва. Ум, омраченный горем, гниет изнутри. С каждым днем в теле Гарри прорастала скверна. Он не мог перестать думать о мальчишке, и каждая мысль о нем отзывалась ноющей болью в груди. Ли бы посмеялся, узнав, до чего Гарри докатился. Склонил бы голову, поглядывая на Харта исподлобья со снисходительной улыбкой на лице. А потом бы поцеловал, чтобы тот не думал обо всякой ерунде. И Гарри не смог бы помыслить ни о чем, кроме горячих губ, жадно впившихся в него и требующих отдачи. В кабинете было душно и темно. Стоило бы открыть окно, но Харт сидел и не мог двинуться с места. Тоска и горе готовы были охватить его; они будто бы затаились за поворотом и ждали неверного шага. Прошло почти семнадцать лет; семнадцать лет он ходил по краю пропасти, но держал себя в руках. Сейчас же Гарри был близок к краю, как никогда. Воспоминания, частично ушедшие из памяти, тем не менее, обжигали. Он вызывал их нарочно, лишь бы не вернуться к мыслям об Эггзи. Снисходительная улыбка Ли и хитрый прищур. Теплые ладони на плечах. Эггзи мог бы улыбаться точно так же, но каждый раз он казался таким невинным, таким... Чистым. Ли часто пожимал Гарри руку, как бы ради приличий, но продлевая при этом хват, насколько приличия не позволяли; не отрывая глаз, как можно дольше. Спину Гарри тогда обдавало обжигающим холодом и тянущим, невыносимым ощущением внутри. Ладони Ли были покрыты мозолями, на запястьях с тыльной стороны была пара шрамов — он выставил их, защищаясь от пьянчуги с ножом. Харт готов был целовать эти руки, каждый раз дарившие ему ощущение надежной защиты. Он больше всего опасался, что грех их любви предадут огласке, и мог забыться лишь изредка, прохладными ночами в укромном месте, во власти этих теплых рук. Судорожный шепот, сбившееся дыхание и стоны, стоны... Безжалостная фантазия не дремала — в укромном мраке, где никто не смог бы их услышать, Эггзи рвано выдыхает Харту прямо в открытый рот: «войди в меня, сильнее». Настоятель вытер выступившие на лбу капли пота и, выругавшись, со всей силы ударил по столу. Ли умер. Ли больше никогда не коснется его, не скажет ни единого слова. Ли покоится в земле почти семнадцать лет, его тело выжрали черви, а душу принял Господь. Ведь как может любовь быть грехом? Ли умер, и Гарри его никогда не вернуть, и как много бы святой отец ни думал об этом, сколько бы не пытался принять, Харт неизменно возвращался к одной и той же мысли — Эггзи вызывает в нем, казалось бы, давно задушенные чувства. Гарри наблюдал, как тот подрастал, и с каждым годом все больше походил на отца. Эггзи и вел себя так же, как Ли — нагло, самоуверенно. Только каждый раз, когда им доводилось поговорить, парень в миг становился шелковым. Такой податливый материал. Гарри не мог позволить себе решиться. Из памяти о Ли, из собственной слабости, и особенно — из стремления Гэри к первозданной чистоте. Святой отец, помысливший, и уж тем более — склоняющий к греху. Неслыханно. Недопустимо. Невозможно. Харт закрыл лицо руками, медленно вдохнул и обернулся на стук. — Входи. Рокси приоткрыла дверь и заглянула внутрь. — Сюда идет женщина. Одна. — Наверное, на исповедь, — настоятель поднялся. — Она видела тебя? — Нет, милорд. — Хорошо. Иди, я ее встречу. Девушка передвигалась быстро и едва ли не бесшумно. Отчасти Гарри был рад, что она здесь; не смотря на всю опасность положения, это не давало ему попасть под власть своих мыслей, вынуждая сосредотачиваться и держать все происходящее под тщательным контролем. Он направился к воротам и с усилием выкинул из головы смутные отголоски, хриплый шепот, то и дело срывавшийся на стон: «сильнее, святой отец, еще сильнее!»