Надежда в аду

— Энакин?.. Энакин?.. Энакин! Казалось, что шепот проскальзывал в сознание, проникая прямо в душу. Разумом Вейдер понимал, что ее здесь нет, и что он не должен позволять мертвой женщине преследовать его. Но это понимание никак не препятствовало призраку Падме взывать к нему, снова и снова отражаясь эхом в его голове. «Это твое воображение», — обругал себя Вейдер. И так и было. Просто воспоминания тринадцатилетней давности, разрывавшие его сознание, когда бронированные колени доспеха погружались в рыхлую грязь у ее могилы. «Я отдал бы душу за тебя, — думал он сердито, не в силах оторвать взгляд от мокрого надгробного камня, отмечавшего место, где она лежала. — Возможно, я так и сделал. И что получил в награду? Только твое отвращение». Внутри поднялось возмущение, перешедшее в холодную ярость, которая обычно возобладала над всем остальным в его сердце — отталкивая другие чувства и эмоции. Это был знакомый гнев, гнев, который стал его частью за долгие пустые годы преобразования в Вейдера. Но сейчас он больше не был всепоглощающим, его силы больше не хватало для подавления боли. Той, что он не испытывал уже довольно давно, много недель или даже месяцев после того, как его агенты наконец разыскали ее могилу. Тринадцать лет — слишком долгий срок для скорби. Он перевел взгляд на грязь под ногами. Почти невозможно было поверить, что ее безжизненное тело лежало здесь, заброшенное и забытое, под этой холодной мерзлой землей, похороненное без всяких почестей. Лишь грубый простой камень с высеченными датой и именем отмечал место. Даже сейчас, склонившись у ее могилы и чувствуя, как отголоски прошлого вжимают в землю руки и колени, ему все еще казалось невозможным, что она похоронена здесь, на первой планете, которая сполна ощутила гнев и ярость Палпатина после чисток. Как Кеноби мог быть настолько глуп, что привез ее сюда? Но его выводило из равновесия даже не то, что ее положили здесь, в темном углу сырых катакомб, а то, что это был Тид — столица Набу и родной город Падме. Почему он никогда раньше не думал искать ее тут? Если ему в голову когда-либо и приходило обследовать эту планету, чтобы найти место погребения жены, то он, должно быть, отвергал эту мысль так быстро, что сейчас даже не помнил о ней. Набу к тому моменту была мертвой планетой, с разрушенными до основания городами — от которых остались лишь камни. Протянув затянутую в перчатку руку, Вейдер поскреб заросший лишайником камень, оцепенело подумав, что ей, возможно, и подобало лежать здесь. Целая планета была могилой — могилой, предназначенной для сепаратистов. Когда Палпатин вылил на Набу свою ярость, демонстрируя ее всем оставшимся сепаратистам, лелеющим идеи восстания, он опустошил всю планету. Лазеры опытного образца, которые до сих пор еще дорабатывались и улучшались для любимого детища Палпатина — Звезды Смерти, оказались более эффективными, чем предполагали их разработчики. На планете остался только северный континент — едва ли пригодный для жилья. Полярные шапки расплавились, моря поднялись, и все остальные континенты необратимо затопило. Вейдер не видел ничего этого, не стал свидетелем размаха ярости Палпатина, которую тот вылил на Набу — наказывая ее за предоставление крова инакомыслящим и заодно вымещая гнев за то, что почти потерял своего нового ученика. В то время Вейдер был... выведен из строя, проходя лечение и подвергаясь различным трансформациям. После того, как он очнулся в своем костюме, он узнал только то, что Падме умерла — и, по-видимому, от его руки. Но история его участия в ее смерти, горькая история, в которую он так давно обернул, словно в плащ, свое сердце, была не более чем жестокой, беспощадной ложью его вероломного мастера. Падме не умерла на Мустафаре — Вейдер не убивал ее. Надгробный камень перед ним подтверждал это, выгравированные числа на нем указывали на четыре с лишним месяца после образования Империи. Палпатин только тонко улыбнулся, когда Вейдер бросил ему в лицо обвинения в предательстве. Он улыбался и тихо посмеивался, хорошо зная, что из-за полученных травм Вейдер находился не в том положении, чтобы мстить ему. Потому что теперь было слишком поздно — крайне поздно. И Вейдер чувствовал не только гнев... Пришли горе, ужас, сожаление... эмоции, которые, как он думал, давно покинули его. Но он вновь ощущал их — и они были злыми и ужасными. Он не знал, что делать с ними — только понимал, что не должен позволить им разодрать душу. Поскольку Палпатин был прав: для этого было слишком поздно. Вейдер был крепостью из железа и камня. Он был непоколебимым, бесчувственным, недосягаемым... Внезапно поток негодующих мыслей прервался, и внутри его вспыхнул огонь, валя на землю и возвращая мысли к реальности. Сознание взорвалось от боли, тело затрясло; он хрипло зарычал, в шоке, пытаясь вскинуть в защите меч и встать. Загребая руками грязь, он с трудом поднялся на ноги, ища источник внезапной мучительной боли, разрывающей голову. Но он не мог ни видеть, ни слышать — вспышки яростного света терзали рассудок, резали глаза, сковывали движения. Шум разрывал уши, и он инстинктивно протянулся — по-дурацки — закрыть их, и в этот момент первый бластерный выстрел прошил поднятую руку. Второй почти сразу ударил в бедро. На какой-то момент он потерял чувство реальности, падая на колени и шипя от боли. Глаза застлало темно-красной пеленой, боль тащила во мрак беспамятства. Он тянулся к Темной стороне для поддержки и помощи, но впервые за многие годы Сила не торопилась ему отвечать — слишком медленная, чтобы игнорировать боль от ран, слишком медленная, чтобы сохранить ясность сознания. В ушах что-то звенело — отражаясь в разуме звуком колокола, возвещающим о его поражении. Он сконцентрировался на этом звуке, и в этот момент в поле затуманенного зрения появилась коренастая фигура, кажущаяся лишь колеблющейся тенью на темном фоне. Человек усмехнулся, глядя на Вейдера сверху вниз со свирепой гордостью, и в его грязной руке блеснул заряженный инъектор. Вспыхнувший инстинкт самосохранения заставил Вейдера встряхнуться, он отдал себе приказ встать на ноги и выхватить меч, но ничего не получилось. Парализованному, со все больше путающимся сознанием, ему осталось лишь наблюдать, как игла вонзилась в плечо, впрыскивая в мышцы обжигающе холодную жидкость. Как это могло произойти? Что напало на него? Не этот же маленький жалкий человек? Вопросы вяло ворочались в голове, он едва сохранял способность думать из-за острой, вспыхнувшей от укола боли. Но как бы он ни боролся с сумятицей, заполонившей сознание, оно резко начало гаснуть — уходя будто по сужающейся спирали. Но прежде он увидел мальчика. Мальчик держался в стороне, напряженно стискивая кулаки, а блестящие синие глаза наблюдали за Вейдером с нечитаемым выражением. Вейдер попытался схватиться за остатки сознания, но они безнадежно ускользали от него, и он падал в беспамятство с непрерывно вспыхивающим в мысленном взоре изображением: синие глаза мальчика, обжигающие его словно каленым железом.