Дикий цветок Лориэна

      Я возвращаюсь в те дни так часто, что иногда боюсь спать. Воспоминания бросают меня в омут прошлого, и я заново переживаю мгновения, так много изменившие в моей жизни. Как часто бывает в детстве, мы не задумываемся о том, что происходит с нами, что влечет нас по течению времени, и живем лишь одним днем, лишь одним ярким мигом… Даже если он был одним из самых темных в жизни... А нам кажется, что он… единственный. Самый главный.       Моя мать ушла тихо.       Просто сомкнула глаза и отпустила на волю ветра свой вздох… И я долго вслушивалась в темноту, стараясь уловить его эхо, поселившееся в листве… Но в предрассветном Карас-Галадоне царила тишина. Тени медленно ползли по стенам нашего жилища, отбрасывая розовые всполохи на выразительно-грустную морду благородного оленя, искусно вырезанного на стене комнаты, и я бездумно соскользнула вниз по душистому плющу вечноцветущей жимолости вслед за тенью ушедшего фэа…       Одурманенная горем, я стремилась вслед за эхом ее голоса, за видением… за желанным всплеском узора на подоле платья, что, касаясь мха, сливалось с окружающим миром… Я чувствовала ее в ветре, ласкающим кроны деревьев, в голосах птиц, пронзительно и жалостливо прощающихся в небесах, в столпах осеннего солнечного света, пронизывающего замерший в ожидании нового дня лес, где парили труженицы-пчелы…       Но она ускользала от меня. Я чувствовала пустоту.       Мой мир был прекрасен. Лориэн был прекрасен.       Лес манил меня. Манил запахами, теплыми золотистыми тенями, россыпью спелых ягод и гирляндами мхов, что свисали с древних ветвей, словно кружева на постели моей матери.       Голос леса был первой музыкой для моих детских ушей и самым совершенным музыкальным инструментом. Я предпочитала его говор изысканному пению арф, которые так часто услаждали слух моих соплеменников.       Мать моя, Гвилвилет, любила уединение, и обычно дни пробегали за днями, а мы так никого и не видели кроме друг друга. Очень часто она брала меня на руки и уходила в лес любоваться танцем листьев на ветру, слушать скрип деревьев и трели птиц, вдыхать запах опавших листьев мэллирн* и ощущать величие неба, которое было где-то там, в бесконечной вышине. Даже свои первые шаги я сделала по мху, укрытому золотым ковром…       Нечастые гости и редкие визиты в полный любопытных глаз Карас-Галадон не нарушали моего ощущения счастья. Я не замечала стремления моей матери к одиночеству и была уверена, что так проживают дни все эльфы. Только вот… я эльфом не была.       Я узнала об этом за несколько дней до ее смерти. От нее. В момент осознания ухода… Она таяла уже давно. Жизнь уходила из нее с каждым вздохом, и даже мне, наивному дитя, было понятно, что удерживаю ее лишь я.       Мука и душевная боль, охватившие маму при понимании расставания, были столь сильны, что мои потери меркли перед этим. Ошеломляющая правда не была самым страшным пережитым мною в тот день. Я видела, как свет покидает ее взор, как тает на губах последний вздох... Как слеза скатывается из мертвых глаз.       Я слушала ее и комкала подол платья с такой силой, что пальцы мои онемели. Я не могла взглянуть ей в лицо… достаточно было страдания в тихом голосе… И я боялась, что в моих глазах она заметит упрек, который принесет ей дополнительную муку…       Никогда я не задавала вопросов об отце, словно чувствуя запрет, чувствуя стену молчания, которую моя мать не могла сломать, не разбив своего сердца. И когда она, наконец, заговорила со мной о Нем, потрясение и ужас разрывали мою грудь, не давая вздохнуть.       В далеком Лихолесье, против воли матери, была зачата я… и отцом моим был человек. Ради меня она променяла свою вечную жизнь и исцеление от страданий в Валиноре на угасание в Средиземье...       Я была слишком мала, чтобы в полной мере осознать весь кошмар произошедшего с ней. Это понимание пришло ко мне позже, снова и снова накатывая липким ужасом мыслей…       А в тот день для меня открылось, что жизнь моя возникла не из любви…       Я… полуэльф. И моя мать отдала свою бесценную жизнь, чтобы вырастить меня...       С того дня я перестала быть частью этого леса.       А со смертью матери, я потеряла свое место в мире.       Пустота гнала меня. Пустота и звон в ушах.       Я бессмысленно брела по лесным тропинкам, утопающим в тумане, не узнавая пути. И все вокруг шептало о моей утрате. Все вокруг словно говорило мне, что я одна. Теперь навсегда одна.       Не замечая ничего вокруг, ни сумерек, ни дня… я шла и шла, потерянная и опустошенная, незнающая к чему стремиться и где преклонить голову. В груди уже не кипели боль и обида, страх и гнев, как в первые часы… В груди застыл холод.       Когда мертвый пожухлый лист привлек мой ускользающий взгляд, я уже давно потеряла ход времени и ощущение места, где ступали мои ноги. Сжавшийся, изувеченный отсутствием живительных соков, он вспорхнул, как обожженный огнем мотылек, и устремился прочь, заставляя следить за собой, следовать за собой…       И я шагнула... поворачивая голову, сходя со своей скорбной тропы, и замерла, смотря как ветер кружит и бьет хрупкий листок, как мороз обжигает его, а иней украшает дивным узором.       То ли внезапный вихрь зашумел в кронах деревьев, то ли крупная птица взмахнула крылом… но я вздрогнула и заморгала.       И поняла, что меня за плечи обнимает холод, не менее жестокий, чем тот, что сдавил сердце в груди. Впервые в жизни я оказалась на границе благословенного края Владычицы Лориэна. Величественные деревья уступали место тонким, поникшим от холода вербам и льнувшим к ним бесконечным лугам. Впервые в жизни я увидела снег. Озябшие руки мои ловили невесомые снежинки и касались ледяного дыхания первой метели, воцарившейся на просторах полей.       Ветер завывал свою суровую песню над простором уснувших равнин, и где-то в поднебесье метался крик улетающих в даль птиц. Он словно исторгся из моей души, так же стеная и разбиваясь о пустоту...       И слезы, рыдание, плач, вдруг рванулись из меня, душа и заставляя ломать пальцы…       Я не знаю, сколько простояла так. Крича и задыхаясь от боли… Сколько хватала ртом ледяной воздух и, еще не решаясь сделать последний шаг, отказавшись от существования. Сколько утопала в своем горе, прежде чем в бессилии замолчать и поникнуть, как обожженный льдом цветок…       Когда его ладонь легла мне на плечо, я не испугалась, не вздрогнула, не отпрянула от прикосновения. Опустошение мое было так велико, что ничего, кроме тепла живой руки, я не почувствовала и еще долго молча смотрела в круговерть вьюги, где билась, плеща крыльями, снежная птица…       - Отпусти.       Его голос был тих и тут же сорван с губ бесчувственным ветром.       - Отпусти… Нам всем это суждено. Только тебе слишком рано… так рано…       В голосе эльфа я неожиданно почувствовала боль… Отголосок чужой боли, так похожей на мою. И я подняла голову.       Один из стражей границ. Бездонные глаза и строгость черт. Светлые волосы тронуты инеем. Снежинки оседают на ресницы…       Я знала его имя.       Халдир.       Его руки пахли лембасом.       Он не донимал меня разговорами. Не жалел и не навязывал свое общество.       Очень деликатно Халдир покормил меня. Да так, что я поняла это, только когда наелась и собирала крошки лембаса с его ладони, которые эльф ссыпал с листа маллорна*.       Когда я, как мне думалось, ушла не прощаясь, то при мне были его плащ, эльфийский хлеб и фляга. Позже я так и не могла вспомнить, как Халдиру удалось, не затронув в моей израненной душе никаких струн отрицания и гордости, дать мне самое необходимое… и отпустить.       Я нуждалась в дороге. Нуждалась в одиночестве. И он позволил мне идти своим путем, словно зная, что я все равно вернусь к нему.       Однажды я задумчиво брела, плетя шагами узоры в путанице корней, касаясь шершавых стволов величественных дубов, что степенно спускались с западного холма, где ручейками разбегались в разные стороны патрули галадримов к виднеющимся сквозь кроны горам. Мое рассеянное внимание привлек слабый, чуть ощутимый зов… он словно манил меня, словно ждал…       Река с энергией доступной лишь воде катила свои воды по каменистой ложбине у подножия леса. Озорные волны полировали камни и ласкались о берега. И казалось, что вода льнет к опушкам Лориэна и более говорлива, чем у скалистых безжизненных склонов на той стороне…       До сих пор я знала лишь тихие воды затонов и лесных рек, что неторопливо и задумчиво несли себя на восток. Их вкрадчивый напев давно был для меня мил, но эта река поразила… Ее голос звучал в моей голове, сжимал сердце в груди… Эта вода знала, что такое боль в сердце, знала, каково это не вздохнуть, каково это… не отогнать тумана от глаз… когда страшно думать, потому что все мысли только об одном…       Ее голос шептал о старых днях, когда потеряли друг друга две души, о бесконечных годах расставания, о потерях и больших водах, куда стремилась она, чтобы воссоединиться хоть так с тем, кого потеряла… И воды ее, слезы ее, все бегут и бегут в даль, покуда мир не замрет… и не наступит последний день Арды…       Я снова плакала. Тихо и горько. И заснула в слезах возле укромной запруды на берегу Нимродэль. А когда наутро открыла глаза, по моему указательному пальцу деловито полз жук, чьи красные крылышки были отмечены черными крапинками. Жук явно не желал спускаться с теплых пальцев в рассыпанную по траве росу, и я долго наблюдала за нахальным насекомым, выписывающим узоры на моей руке.       Я не знаю сколько времени провела, бродя по забытым тропинкам, по лабиринту укрытых мхом и мелким кустарником корней. Сколько дней и ночей провела в наблюдении за меняющимся миром вокруг. За тем, как крошечная медового цвета улитка ползет по грибу; как стрекозы парят над ручьем, играя бирюзовыми крыльями в узких солнечных струнах, что перезвоном будят лес на рассвете; как шаловливые белки распушают хвосты и кидают в меня шелухой от орехов, чтобы спустя мгновение наперегонки с птицами хватать с моих ладоней спелые ягоды; как скользят в вечерней мгле серые тени хищников, и качают в рассветном розовом тумане раскидистыми рогами величественные олени. Как роса бесценным ковром покрывает мхи по утру, и как стряхивают со своих плащей эту сверкающую россыпь галадримы, охраняющие границы.       Бывало, я приходила на стоянку Халдира.       Как в тот первый раз, когда безмолвно появилась, не зная, как сказать, что мне нужно помолчать не одной. Опустилась напротив и просто сидела, обняв колени, и наблюдала, как закрывают лепестки колокольчики возле его руки. Я знала, что он смотрит на меня. Что видит спутанные, давно не знавшие гребня волосы, оборванный подол платья и исцарапанные босые ноги. Но молчит.       В предрассветных сумерках я ушла в оседающий на лес туман.       Халдир не удерживал меня.       Я много раз находила его стоянки и схороны. Иногда я приносила с собой добычу - ягоды или орехи… Чтобы тайком оставить. Иногда приходила поспать. Поспать, как спят люди. Глубоко и беззащитно. Укрытая его рукой и плащом…       Часто я тайком наблюдала за ним и его товарищами: куда уводят тропы стражей границ. Уже не неосознанное толкало меня следовать за ними. А любопытство… И очень мало уголков в Лориэне осталось мне незнакомо.       Стражники часто устраивали свои стоянки в ветвях деревьев, чтобы не оставлять лишних следов и не беспокоить ночное зверье. Я привыкла забираться на ночь на какую-нибудь пологую ветвь и засыпать, успокоенная ее мягкими покачиваниями. Это было обыденным еще в те времена, когда мы с мамой уходили в лес на несколько дней. И часто колыбелью мне служили гибкие ветви деревьев, что убаюкивали словно материнские руки.       Так и тем вечером, накупавшись в укромной заводи возле старого вяза, уронившего свою крону в воду, я взобралась на давно непосещаемый талан галадримов и попыталась привести в порядок свои волосы. Они уже давно были моим мучением и предметом раздражения. Весьма настойчиво напрашивался гребень, позволивший бы расчесать длинные спутанные пряди. А за неимением последнего в ход шли всевозможные веточки.       Конечно, нельзя было сказать, что они скатались в один страшный колтун. Просто даже в неизменную косу забивались мелкие веточки и листочки, волосы путались и без гребня выходили из повиновения.       Увлеченная борьбой с особенно замысловатой путаницей, я пропустила момент, когда моих ушей коснулась певучая речь моих сородичей, поэтому едва успела запрыгнуть на большую ветку, нависшую над самым таланом. Я не боялась, что мое пристанище обнаружат – до сих пор меня спасала от любопытных глаз наука, так незаметно преподанная матерью.       Один из галадримов легко поднялся вверх, на талан, и, сбросив амуницию, растянулся на полу. И устремил взгляд вверх.       Какое-то мгновение я была уверена, что он заметил меня и в досаде замерла, но белокурый эльф едва заметно улыбнулся своим мыслям и закрыл глаза. Некоторое время я рассматривала его, гадая, что заставляет так светиться его лицо даже во сне. А то, что он спал, не было ни малейших сомнений. Слишком расслаблена была поза спящего, слишком равномерно вздымалась грудь. Видимо, он готовился к ночному патрулю. Обычно только это заставляло стражей отдыхать днем на талане. В своем любопытстве я дошла до того, чтобы спуститься вниз и рассмотреть его оружие, и… узнать, есть ли у него с собой гребень.       Я часто видела, как эльфы расчесывают волосы, переплетая косицы, и надеялась позаимствовать у спящего расческу. Ведь пока он спит, она ему точно не нужна!       К моей радости я почти сразу увидела вожделенную вещицу, выглядывающую из-за пазухи его темного серо-зеленого камзола. Аккуратно я потянула ее, и филигранно украшенный резьбой гребень словно прыгнул мне в руки. Меня смутила прелесть искусно вырезанной вещи. Но я собиралась позаимствовать ее только на время, хозяин даже не узнает!       Костяной гребень был любовно вырезан и отполирован до блеска, и пользоваться им было одно удовольствие. И я так увлеклась, обрадовавшись победе над самым противным узлом, что забыла обо всем на свете, радуясь обретенной легкости волос. Я не переживала, уверенная, что до заката успею вернуть вещицу спящему стражу, и, поудобнее устроившись на верхушке дерева, мурлыкала чуть слышно мелодию ветра и расчесывала волосы, гадая, удастся ли мне избавиться от нескольких коварных колтунов или придется воспользоваться кинжалом моего не ведающего о своем статусе друга.       К моему полному изумлению, снизу донеслось удивленное восклицание. Свесившись вниз головой, я с огорчением увидела, что мой невольный помощник уже проснулся и обыскивает все вокруг в поисках расчески. Причем он энергично шлепал себя ладонями по самым неожиданным местам. Стараясь не засмеяться, я с сожалением поняла, что не судьба мне сегодня покончить с колтуном. И, незаметно спустившись вниз, аккуратно подбросила гребень на плащ галадрима, и затаилась в листве.       С радостным восклицаем эльф нашел его и с облегчением распустил косу. Он уселся совсем рядом с моим укрытием, на самом краю талана, свесив ноги, и, расчесывая, останавливался, чтобы вытащить сухие листочки из волос и расплести замысловато заплетенные косицы на висках. Каждый раз в таких случаях он клал свою расческу рядом.       И я не смогла устоять.       Как только гребень касался талана, я тут же вытягивала из листвы руку и хватала его, чтобы успеть расчесать очередную прядь. Неторопливое мелодичное пение галадрима заглушало шуршание листвы при моих движениях и звук касания расчески волос. При этом, меня распирало от смеха, подобного озорства и веселья я давно не знала.       Очень довольные моментом, мы провели почти час за этим умиротворяющим занятием, пока галадрим случайно не схватил мою руку вместо гребня.       Перепугались оба.       От неожиданности я охнула и, вырвав руку, нырнула вниз, под талан. Чтобы оттуда перебраться по толстой ветви на соседнее дерево. И от облегчения засмеяться.       На талане же все обстояло куда хуже. С заплетенными лишь с одной стороны волосами, взлохмаченный эльф угрожающие целился из лука в сторону вяза, на котором я нашла укрытие. И только мой смех заставил его опустить оружие.       Ну, положим, я замешкалась, но он-то хорош! Зачем же призывать Элберет и Намо и тыкать во все стороны стрелой?!       В ложащихся темным покрывалом сумерках, отряд уходил на северо-запад леса, к горам. С заплетенными наконец-то волосами, я уютно свесилась с широкой ветви и с некоторым сожалением наблюдала, как исчезают в непроглядной пелене ночи серые тени галадримов. Наверное, мне было хорошо сидеть под лиричную песню рядом с… не одной.       Я вернулась на талан, с которого хорошо обозревалась вся округа и долго вглядывалась в темноту, надеясь заметить рой светлячков, потревоженный путниками. А уходя, вдруг заметила забытую на перилах талана маленькую сумку, какие стражи носят на поясе. И первое мгновение даже не собиралась смотреть, что в ней. Но в итоге вернулась и заглянула.       В сумке лежала уже знакомая мне расческа и пара деревянных заколок, и несколько цветных тесемок, и… крошечный серебряный свисток в виде птички, который, я знала, издавал удивительно мелодичную трель.       И я дунула в свисток, надеясь, что чуткое ухо галадримов услышит песню жаворонка, не поющего по ночам. И они поймут, что подарок принят.       Еще не раз я находила маленькие радости, оставленные для меня этими вечными путниками границ. Однажды это даже были мягкие туфли, сшитые из кожи, которые так ласково обули мои ступни.       Нередко я укладывалась спать в корнях могучих мэллирн*, зарываясь в перину из золотых листьев. Но, ночуя по течению Нимродэль, у северо-западных границ леса, я никогда не оставалась на ночь на земле… Неясная тревога владела мной время от времени, и не сразу я поняла, что это чувство будит во мне река, словно желая предупредить, оградить меня от тени, что расползалась от горы. И я старалась избегать тех мест, отдавая предпочтение более благородному лесу, где не было столько сухостоя и непроглядных зарослей.       Но тем вечером я замешкалась. Поспела земляника, и ее россыпи алели на мрачных опушках, как капли крови. Я с упоением собирала ее в сплетенную на скорую руку корзинку, уже предвкушая, как заявлюсь к Халдиру с таким богатством, и не заметила, как солнце окрасило вершины гор багрянцем, и тени ультрамарином сползали по склонам к лесу. Увлеченная, я до последнего луча солнца торопливо собирала ягоды. И только когда свет внезапно словно потух, я вздрогнула и обернулась. Мгновение, и розовая кайма, кружевом ложащаяся на вершины гор, исчезла. И лес погрузился в упавшую мглу сумерек.       Торопливо удаляясь от опушки, я больше всего сожалела, что не успела сорвать ту ягоду под листом и ту, которая… эх. Я собирала бы их пока хватило место в корзинке, а оставшиеся съела бы. Я даже улыбнулась и зажмурилась от удовольствия при этой забавной и радостной мысли. И вдруг замерла…       Я вдруг поняла, что кроме меня в лесу есть еще кто-то. И это не бурундук, что поспешно нырнул в нору, и не ночная птаха, спрыгнувшая с листа, и… и… И это не эльф!       Сердце мое судорожно забилось, и, сжимая в руках ставшую почему-то тяжелой корзину, я медленно обернулась и обшарила взглядом заросли.       Я не знала, что такое страх. Я боялась боли. Боли физической и боли в груди, когда не вздохнуть, ни подумать… Но я не боялась ничего в этом лесу.       И сейчас неясное чувство, завладевшее мною, было в первую очередь любопытством.       Осторожно обогнув заросли, я вгляделась в темноту, обнимавшую каждый ствол. Я услышала его прежде, чем увидела в свете переменчивой луны - странное уродливое существо. Отвращение было так сильно, что я невольно скривилась и подалась назад. Но не могла оторвать взгляда от сгорбленного с непропорционально длинными руками подобия эльфа. Полуголое и почти лысое существо принюхивалось рваными ноздрями и порыкивало, скаля клыки. Ржавые доспехи, грязная тряпка, прикрывающая пах, и скособоченная перевязь, удерживающая на боку изогнутый, странной формы широкий меч – вот и все его достояние.       Я все еще стояла, замершая от болезненного изумления, когда существо, резво прыгнув в сторону куста ракиты, ухватило своей клешней маленькую лесную птичку, свившую там гнездо. И, фыркнув, сдавило с такой силой, что перламутрово-зеленые перья брызнули между его пальцев вместе с кровью.       Я вскрикнула. Задохнувшись. Тихо. И зажала ладонью рот…       Но оно услышало. И рванулось в сторону, и запетляло, не в силах понять откуда донесся звук. И заклекотало, зафыркало на каком-то страшном наречии, от которого на меня словно дохнуло мертвечиной.       И я побежала.       Побежала так быстро, как никогда в жизни.       На ходу я сорвала с шеи серебряный свисток, оборвав тесемку, и засвистела. Снова. И снова. И снова! И трель жаворонка получилась такой заполошной, такой требовательной и рваной, что настоящие птицы откликнулись мне тревожными голосами.       Я не знала, куда бегу. Не думала… не смотрела. Лишь один раз я обернулась. И этого было достаточно, чтобы напугаться еще больше. Тварь, что неслась за мной, встала на четыре конечности и рывками настигала меня, сокращая расстояние.       Я уловила всего лишь одно мгновение, ощутила стремительное движение навстречу, когда, как стрела сквозь листву, пронеслась сквозь строй нападающих галадримов. И пробежала еще… И еще… И еще. Пока, обессиленная и опустошенная, не обняла молодой дубок, что так грустно ронял на меня юную листву.       Он разжал мои пальцы, чтобы забрать корзину с земляникой, которую я почему-то так и не бросила, и передал ее одному из эльфов, что с необъяснимым сожалением смотрели на меня. Халдир, так же как я, одной рукой обнял дуб и задумчиво прислушался к шепоту соков, питающих его крону.       - Это был орк, Цветочек. Порождение мрака и бессмысленной злобы. В этом мире есть не только свет. Есть и тени…       Мы много говорили. Мы долго молчали. Долго стояли под тем дубом и вслушивались в голоса леса.       Потом несколько ночей я тревожно спала под присмотром Халдира и его спутников. Мне снова и снова снились пальцы орка, сжимающие бедную пичужку. И этой пичужкой была я…       А потом я, не прощаясь, ушла в зеленую дымку рассвета.       Когда Халдир нашел меня у той ракиты, возле земляничной опушки, в моих ладонях были перламутрово-зеленые перья и ветер, и, разжав пальцы, я отпустила их на волю. А потом взяла за руку и повела безропотно следовавшего за мной галадрима в глубь чащи.       Больше я никогда не бывала на северно-западной окраине Лориэна, где потеряла свое незапятнанное страхом ощущение окружающего. И маленький серебряный свисток в виде птички. Мой мир неожиданно расширился до неведомых границ, и я не была уверена, что хочу знать, что там за окраиной леса…       Мэллирн* уже давно отцвели, и золото осыпающейся листвы ласкало глаз.       Шепот ветвей и шорох опавших листьев под ногами приглашали упасть в янтарную перину и взглянуть в лазурную синеву. А я любила лежать во мху, раскидав волосы и руки, и смотреть вверх, на чудную паутину ветвей, на невесомые облака, оживляющие чудесные истории и легенды народа, который я так долго считала своим.       Я брела, кружась, задрав голову и всматриваясь в ажур ветвей, мурлыча под нос мелодию, рождающуюся где-то в голове. Когда вдруг почувствовала чей-то взгляд.       И это было сродни прикосновению. Так неожиданно и так ощутимо, что я резко обернулась и, споткнувшись, упала, рассыпая полусплетенный венок из золотых листьев маллорна.       Но это прикосновение… внимание… ослабло. И я только ощущала, что кто-то думает обо мне.       Меня вело любопытство.       Кто бы не был тот, что так испугал меня, он обладал неведомой силой. Я знала, что он далеко, так далеко, что эльфийский взгляд не осилит… И я чувствовала его.       И, естественно, я захотела узнать кто же он.       Для этого мне пришлось вернуться в Карас Галадон.