Когда ночь спускается на чащу, Но нет ярких звезд на небосклоне В час, когда безветрие и темень Молча ткут полотна тишины; Когда Странник вслед за настоящим Чудом отправляется в погоню, Лишь тогда звучит сквозь мглу и зелень Парный вой: для волка и Луны. Волки и луна не одиноки: В вечных странствиях и поиске друг друга В предвкушенье этой краткой встречи - Дни, недели или сотни лет... Терпеливо ждут, когда же выйдут сроки. В беге, в танце — на исходе круга Звери воют в небо, словно в вечность И Луна смеется им в ответ. Ветви гибкие, сплетаясь постепенно, Превращают кроны в паутину, Разбивают бездну на осколки: Листья, тьма и пятна синевы. Зов — протяжный и проникновенный Мост от леса к небу перекинул. С двух его сторон — Луна и волки Силятся друг друга перевыть… *[1]
Охранники, проводящие меня до камеры, опасливо заозирались и еще крепче сжали ружья. Вой приближался, где-то вдали уже слышался шорох снега под лапами стаи белых мохнатых правителей лесов. Они уже близко. Уже можно различить их белые шкуры и безумные алые глаза, наполненные голодом. Мы для них еда, и они бегут, чтобы порвать нас на мелкие куски. Они еще ближе, прыжок, зверь отрывается от снега и пролетает нам под ноги. Скалится тварь, из розовой пасти свисает язык. Охранники стреляют, но зверя не обмануть оружием, они чуют страх этих людей. С другой стороны, из-за сугроба, выпрыгивает еще один волк. И еще, мантра ощущает, что тут спрятались еще десять. - Снимите с меня наручники, и я с ними разберусь, — предложила я, протягивая руки. – Обещаю, что не сбегу. - Нельзя верить словам пирата! - Ладно, тогда разбирайтесь сами. Ну, я особо ничего не потеряла от их отказа. Как только их загрызут, просто возьму ключи у трупов. Я не боялась этих диких собачек, не с моей мантрой и умениями уворачиваться, выработанными за несколько лет практики. Их становится все больше и больше, кольцо стаи сужается, они уже близко, еще несколько шагов четырех лап - и они бросятся. Тюремщики боятся, и я не хуже этих волков чувствую их страх, который липким потом катится по их спинам. Пронзительный вой вожака становится сигналом к нападению. Твари разбегаются и прыгают. Кажется, что у животных на мгновение отрастают крылья, и они летят, но это лишь мираж, который так же быстро исчезает, как и появляется. Кто-то из охраны Импел Дауна вскрикивает и падает на холодный снег, пытаясь отползти, но ему не дают волки, подобравшиеся к нам вплотную. Оголодавшее животное, не тратя ни секунды, набрасывается на приползшую прямо ему в пасть пищу. Крик боли пронзает Холодный Ад. Тюремщики пытаются еще ближе друг к другу прижаться. Трусы. Как же меня это все достало. Как же я устала от всего этого. Мне жутко холодно, я хочу есть и спать. Хочу в мягкую кровать, и одеться в чистую одежду. А меня всю изнутри переворачивает от отвращения к этим земноводным. Мерзкие твари, готовые упиваться чужими страданиями. Трусы, прячущиеся за спину той, кого несколькими часами ранее пытали. Ненавижу! Один из оголодавших волков прыгает на меня, это и становится последней каплей моего терпения. Опять, как и тогда, на корабле Белоуса от меня отделяется волна и проходит по ровным рядам волков, но почему-то не задевает охранников. Волки падают, закатывая алые глаза, а охранники стоят и ничего не могут понять. Ну что же мне так не везет?! Как вообще контролировать эту бесполезную способность?! - Идемте, что вы встали? - приказным тоном повелеваю этим бесхребетным. Я, конечно, могла бы попытаться сбежать, но далеко ли я убегу с наручниками из кайросеки и без оружия, тем более в одиночку? У меня был один шанс, когда я только очнулась в том кабинете, но тогда мне не удалось им воспользоваться. А теперь мне придется пройти все пять кругов Ада, - ох, звучит-то как! - прежде чем выбраться отсюда. И желательно выбираться с кем-то. В одиночку, тем более с такой ценой за голову, не пройти спокойно мимо Магеллана. Надо поискать того, кто захочет рискнуть.***
- Смотри, похоже, к нам привели новенького, — послышалось из какой-то камеры. — Эй, как тебя зовут? - Новичок, сколько за тебя дают? – это уже из другой камеры высунулись любопытные. Все им расскажи, все им покажи. Обойдутся! - Да это же баба! Интересно, за какие заслуги ее сюда упекли? – громко прошипели из правой ко мне камеры. - Смотри, ей пальто дали, как ты думаешь, перед кем она ноги раздвинула? А может, она и мне согреет постель? - Мечтай, я ее первым увидел, значит, и оприходую первым! - Что ты сказал?! Заключенным кажется, что они говорят шепотом, но я слышу каждое их слово, и с каждым словом я становлюсь все злее и злее. Внутри меня зарождается неудержимая ярость, готовая сорваться с поставленных мною цепей. - Заходи. Я чересчур сильно увлеклась сдерживанием эмоций, поэтому и не заметила, как меня уже подвели к камере и открыли передо мной дверь, запуская вперед. Пустая, и на этом спасибо, наверное, это меня так отблагодарили за спасение своих туш. Дверь захлопнулась, и охранники ушли. - Ей еще и одиночную камеру дали, специально для особых посетителей? Ха-ха-ха! Эти слова стали последней каплей в океане злости, обиды, ненависти и страха. Все эмоции смешались в убойный коктейль и рванули наружу. Из других камер послышались вопли, крики о помощи, а потом все затихло. Тишина, наконец-то, такая родная и незыблемая тишина вокруг.***
- Эй, эй, — этот шум из камеры напротив, привлек мое внимание. Я уже несколько часов нахожусь за решеткой, и мне кажется, что с каждой минутой тут становится все холодней и холодней. Зябко ежусь и еще сильней пытаюсь закутаться в предоставленный мне плащ. - Не кричи, он уже готов. Он либо уже умер, либо замерз до лучших времен. - Хе-хе, ну и шуточки у тебя. Неосознанно я тоже посмотрела на человека, про которого говорили. На холодной, покрытой толстой коркой льда скамейке сидел мужчина. Если не приглядываться, то можно было сказать, что он просто заснул: согнутые руки в локтевых суставах он прижимает к груди, а ноги подтягивает к животу, сгибая их в коленных. Спит сном младенца, только этот сон вечен, и он уже никогда не проснется. Если смотреть на «спящего» дольше и внимательней, то можно заметить, что у его носа, глаз и рта образовались сосульки льда. Его кожа обращает на себя внимание ярко-красными, почти багровыми пятнами по всему телу, особенно на лице и конечностях, не защищенных одеждой и обувью. Наверное, его еще могли бы спасти, если бы прямо сейчас начинали оказывать помощь, но он преступник, и этого никто делать не будет. Мертв – хорошо, жив – еще лучше. Мы им не нужны, мы должны прочувствовать всю обреченность перед смертью. Хотя после этого места Ад покажется курортом. - Ой, палец отвалился! – слышится все из той же камеры. - Ха-ха-ха! Обморожение, тебе тоже недолго осталось! По спине пробегают стаи мурашек. Это страшно, действительно страшно. Невольно я начинаю на себя примерять участь этих людей, и мне становится еще страшнее. Я не хочу умирать. Еще так мало повидала. Не вернулась домой. Даже не знаю, что с моей командой. В конце концов, я еще даже ни разу не целовалась и не влюблялась!***
Идет уже вторая неделя моего здесь нахождения. Каждый день для меня как последний. С каждым часом мне все труднее и труднее держаться в сознании. Наблюдать, как рядом с тобой в соседней камере корчится в предсмертных судорогах очередной пленник, страшно. И я все жду, когда же придет и мой час. И эти животные напротив будут наблюдать и за моим отходом в мир иной. Иногда из лесу слышится вой стаи, и даже когда-то они пробегают мимо камер, заглядывая то в одну, то в другую. Водят носом в поисках добычи и снова перебегают к следующей, не найдя в этой ничего съедобного. Тихими ночами, слыша надрывную серенаду правителей леса, я хочу присоединиться к ним. Спеть с ними хором, сплетая в их рисунок мира и свой оторванный листок свободы. Завыть, высоко запрокидывая голову, и надрывно, не щадя голосовые связки, кричать о своей тоске и одиночестве. Но, скорее всего, моя партия будет исполнена соло, и я тихо, лишь слегка раскрывая дрожащие от холода губы, буду петь о далеких солнечных полях, о бескрайних соленых морях, о радостных детских днях и о счастье, далеком сейчас мне. Эта песня будет литься холодными хрусталиками льда, а не солнечными лучами, но я все равно буду продолжать мечтать о чем-то далеком.Что такое счастье? Таким простым вопросом Пожалуй, задавался не один философ. А на самом деле счастье — это просто. Начинается оно с полуметра роста. Это распашонки, пинетки и слюнявчик, Новенький описанный мамин сарафанчик. Рваные колготки, сбитые коленки, Это разрисованные в коридоре стенки. Счастье — это мягкие теплые ладошки, За диваном фантики, на диване крошки. Это целый ворох сломанных игрушек, Это постоянный грохот погремушек. Счастье — это пяточки босиком по полу. Градусник под мышкой, слезы и уколы. Ссадины и раны, синяки на лбу, Это постоянное: «Что»? да «Почему?» Счастье — это санки, снеговик и горка. Маленькая свечка на огромном торте. Это бесконечное «Почитай мне сказку», Это ежедневные Хрюша со Степашкой. Это теплый носик из-под одеяла, Заяц на подушке, синяя пижама. Брызги по всей ванной, пена на полу. Кукольный театр, утренник в саду. Что такое счастье? Проще нет ответа. Оно есть у каждого – Это наше детство. *[2]
Я уже давно ничего не слышала, кроме смеха заключенных над очередной смертью, клича стаи волков, грозного завывания морозной вьюги, проникавшей под одежду и грозящей забрать в свое путешествие мою душу. Холодно… Стараясь сохранить температуру тела, прижимаю колени еще ближе к груди, плотно, насколько это позволяет шуба, кутаюсь в нее. Дыханием пытаюсь согреть озябшие пальцы, кожа на которых стала мертвенно-белой. Я вся дрожу, если так пойдет и дальше, мой организм израсходует все свои запасы, в частности гликогена и сахара. Незаметно для меня кожа приобретает синюшный цвет, а мышечная дрожь прекращается. Дыхание и пульс почему-то резко замедляются. Цвет крови становится ярко-алым. И как-то резко я почти полностью теряю чувствительность. Мне становится все безразлично, и как-то отстранено я понимаю, что мне осталось уже совсем немного. И даже мерещится, что уже не холодно. Появилось ощущение усталости и сонливость. Сознание медленно плывет, как по морю и так же медленно угасает. Похоже, это действительно конец… Меня снова окутало действие Королевской Воли, волнами расходясь в разные стороны. Крики заключенных, жалобный вой волков. Как же страшно умирать, я хочу жить, мне еще рано… Холодно…***
- Заместитель Главного Надзирателя, это место Начальника. - Однажды оно станет моим, — задумчиво протянул Ганнибал. - Пру-пру-пру! - Офис Начальника Тюрьмы, — поднял трубку Ганнибал. - Кто разрешал тебе отвечать на мои звонки?! - разозлено крикнул Магеллан и дыхнул своим ядовитым дыханием на Заместителя. Трубка выпала из ослабевших пальцев, но ее успел подловить Главный Надзиратель. Ганнибал медленно оседал на пол. - Нет, умираю-ю! Черт, а я так хотел стать Начальником… - Принесите антидот для Заместителя Начальника, — отдала распоряжения Домино, рядом стоящему тюремщику. - Начальник Магеллан слушает. - Это Генштаб. К нам поступили сведения, что Бартоломью Кума направил к вам пирата Николет Ди Астрак. - Да, у нас есть такая заключенная. - По личному распоряжению Адмирала Кизару, ее было приказано содержать на Шестом Уровне Импел Дауна, а также проследить, чтобы она осталась жива, - последнее замечание Адмирал Борсалино подчеркнул, как обязательное. - Вас понял, сегодня же заключенная А10154 Николет Ди Астрак будет переведена на Шестой Уровень: Вечный Ад. С той стороны трубки уже отключились, а Начальник Магеллан все еще держал ее в руках. В его голове роем носились мысли. Все эта ситуация была очень плоха, ведь неизвестно, жива еще девчонка или уже отправилась к праотцам! - Ганнибал, Приведи заключенную А10154 с Пятого Уровня. - Но разве она там уже не две недели? Думаете, она еще жива? - Будет плохо, если она на самом деле умрет. - Как хорошо, все спихну на Начальника, а потом сам стану Начальником, — тихо подумал Ганнибал, а потом, поняв, что все это было сказано вслух, решил быстро исправиться. – То есть, я хотел сказать, что это такая трагедия. - Что ты сказал?! Можешь не надеяться, что так просто отделаешься, тебя тоже понизят, если с ней что-то случится. - ЧТО?! Надо быстрее идти ее оттуда вытаскивать!***
Мне снился сон - или же это была реальность? Не знаю. Я стояла босая на холодной земле, на мне была странная одежда – летний белый сарафан. С неба срывались холодные хлопья снега, кружились вокруг и падали ко мне под ноги. Но почему-то снег был красным, словно это не белые льдинки слез неба, а кровавый пепел спускается на грешную землю, окрашивая ее в алый цвет смерти. Странное место чем-то оно неуловимо было мне знакомо, когда-то давно я уже была здесь. Да, это действительно было когда-то. Посмотрела еще раз вокруг, и меня осенила догадка. И как я раньше этого не замечала? Вокруг до самого горизонта ровными, а иногда и кривыми рядами стояли деревянные и железные кресты, мемориалы, памятники каменные и мраморные. Это место очень трудно спутать с каким-то еще. Кладбище… Это место расположено недалеко от города. Именно здесь и была похоронена Настя. Именно сюда я приходила, когда мне было грустно и одиноко, чтобы сесть рядом с ее могилой, достать книгу и читать вслух, представляя, что моя собеседница сидит рядом и как всегда весело и ярко, как только она может, улыбается. В последний раз я тут была за несколько дней до того, как попала в Мир Мечты. Мир, в котором моря рассекают корабли пиратов и Дозорных. Мир, не терпящий слабых. Мир, который стал для меня… родным? Я и сама не заметила, как тот Мир стал для меня чем-то большим, чем навязанное странной книгой приключение. Я и не заметила, как в том Мире у меня появились родные и близкие люди. Если вспомнить, их так много. Эйс, Луффи, Нами, Зоро, Санджи, Робин, Усопп, Чоппер. Даже не знакомые мне в полной мере Брук и Фрэнки. Все они стали мне близкими, людьми, с которыми мне будет трудно и больно расстаться. Был и еще один человек, заставляющий меня быть в том Мире. Наверное, смешно звучит: «Мы встретились всего раз, но он стал для меня… кем-то»? Я и сама не знала, кто он для меня. Просто я все никак не могла забыть эти соколиные глаза. Не могла забыть точеный аристократический профиль и бархатный обволакивающий голос. Я окинула взглядом кладбище, и мне казалось, что сама земля и растения были мертвы. Деревья измученно нагибали свои кроны к пыльной грязи у меня под ногами, а цветы вертели свои тусклые головки за уходящим солнцем. На мгновения мне померещилось, что недалеко отсюда слышится звук машин. Еще раз осмотрелась. Нет, не мерещится, действительно у ворот этого кладбища, остановилось несколько легковых машин и грузовик. Из мягких внутренностей автомобилей с неохотой выходили люди. И было в них что-то мне знакомое. Люди казались огромным черным пятном в моем алом мире смерти. Процессия выстроилась и двинулась вслед за двумя мужчинами несущими алый гроб. Они идут, сгибаясь под тяжестью последнего пристанища мертвеца. Они идут, не замечая меня, как будто меня здесь нет. Я пустое место, невидимка. Толпа в черном проходит мимо меня, кто-то меня задевает, но я ничего не чувствую, а человек просто проходит мимо. И только когда он отходит на несколько метров, я понимаю, осознаю, что это был мой брат. А следом, в шаге от меня... моя мама? Мне трудно их узнать, я не могу увидеть в этой исхудавшей и постаревшей на десять лет женщине свою маму. И брат, он совсем стал другим, черты его лица заострились, а из глаз исчезли все намеки на юношеский азарт. Передо мной стояли совсем мне чужие люди. Люди, которых я не знаю. Я не понимаю, что уже давно иду за ними, за моей семьей, за теми, кто все мои четырнадцать лет были самыми близкими. Те, кто видел мой первый шаг, слышал первое слово, с радостью и гордостью записывал все мои маленькие детские достижения. Те, кто на всю жизнь занял почетное и большое место в моем сердце. Не замечаю, как процессия останавливается рядом с глубокой ямой в земле. Носильщики ставят гроб, и медленно, как в замедленной съемке открывают крышку. Мое сердце пропускает один-единственный удар, и словно замерзнув, останавливается. Это какой-то бред. Я же вот, вот я, живая, стою рядом. И это не я бледная, мертвая лежу в окружении кроваво-алых роз, и это не я одета в подвенечное платье, а по розам, дополняя картину, раскиданы мои красные длинные волосы. Не я! Хочется подбежать к маме, брату, схватить их за плечи, встряхнуть, крикнуть, что я жива, что вот я. Но это бесполезно, мои руки проходят сквозь них, а они лишь зябко ежатся, как от холода. Они меня не видят и не чувствуют, для них я мертва. На меня мигом нападает какая-то апатия. Отстранёно прохожу по лицам находящихся. Кого-то я знаю… знала, а кого-то вижу впервые. Тут даже мой отец. Стоит прямой, словно палку проглотил. Мне кажется, что он ни капли не изменился с того момента, когда мне было семь и он предлагал мне уехать с ним. Все те же ярко-зеленые глаза - у меня они другие и в то же время такие же, - все те же точеные аристократические черты лица, все те же густые черные волосы. Он на первый взгляд не изменился, но это только кажется. Если смотреть внимательно, то можно заметить, как вокруг глаз появились новые морщинки, а глаза, которые раньше светились изнутри, погасли. Мы очень редко виделись, от силы раз пять, но вот созванивались мы часто. Он всегда мне звонил, спрашивал о моих успехах, о моих вкусах. Никогда не забывал о моих Днях Рождения. Всегда хотя бы словом пытался помочь. Наверное, когда-нибудь мы могли бы стать настоящей семьей. Но теперь это уже невозможно… Краем ухо слышу тихий плач и замечаю маму, плачущую на плече брата. Мишка тоже еле сдерживается. Мне хочется подойти к ним и обнять, успокоить их. Я никогда еще не видела маминых слез. Может, она и плакала, но мы с братом этого не видели. При нас она всегда была сильной и несгибаемой. И теперь видеть ее такую… разбитую было больно, казалось, что сердце режут тупым ножом. Мама подходит к гробу и в последний раз целует меня в лоб. Она что-то говорит, но я не слышу, не понимаю, кажется, что все звуки проходят как сквозь вату. Потом со мной, с моим телом прощается брат, отец, дальше ручейком тянуться другие. Они тоже что-то тихо шепчут, перекрещивают. Прощаются. Крышка медленно поднимается с грязной, покрытой кровавым снегом, земли и так же медленно опускается на гроб, закрывая меня. Ту меня, что в гробу, и лишь напоследок на мертвое белое лицо падают алые снежинки пепла моей смерти. На миг кажется, что я и сама нахожусь в том гробу, что я бьюсь в крышку, слышу, как сверху падает земля, и воздух постепенно кончается. Слышу голоса сверху, чувствую, как по лицу течет что-то, подношу связанную руку, смахиваю каплю. Страх накрывает меня с головой, проходится липким страхом по спине, а по щекам почему-то текут слезы. - А-А-А-А-А-А-А!!!***
Я медленно приходила в себя. Звуки доносились до меня как сквозь воду. Голова вообще не соображала. Мысли были медленными и вязкими, как манная каша. Тело было тяжелым и неподъемным, я даже пальцами с трудом могла пошевелить. - Заместитель Начальника, она начинает приходить в себя. - Хорошо, продолжайте курс восстановления._____________________
*[1] Колчина Елена *[2] Наталья Широбокова.