По вере его

Нацу медленно поднимался по широким, чуть закруглённым, словно стёртым по краям, ступеням. Ладонь легко скользила по перилам, повторяя каждый изгиб отполированного временем и частым использованием дерева, бесстыдно лаская его нежным прикосновением. Если бы в Рай вела лестница, она должна была быть именно такой. Казалось, он помнил здесь каждое пятнышко или трещинку на камне — сколько раз ему приходилось проходить здесь то одному, то с Люси, упорно игнорируя старенький, жалобно дребезжащий лифт с сетчатыми дверями? Это было недавно, но будто в другой жизни: перестук каблучков, заливистый смех, сбитое бегом дыхание, жаркий шёпот после не менее обжигающего поцелуя — прошлое билось загнанной птицей в перекрестье дверных глазков, пряталось лесной нимфой за очередным поворотом, манило за собой дробящимся эхом невольно участившегося пульса. Не было сил ни уйти, ни остановиться, только вперёд, выше, до финишной точки, после которой только и останется пасть на землю принесшим радостную весть марафонцем. Вид знакомой двери заставил ноги налиться свинцовой тяжестью; где-то за рёбрами кольнуло, прошивая насквозь холодными острыми иглами — настолько резко и сильно, что перехватило дыхание. Нацу, качнувшись вперёд, схватился дрожащей рукой за косяк и, сделав пару шагов, прижался лбом к двери, прикрыв глаза. Ладонь несмело коснулась гладкого дерева, замерла, словно желая слиться с ним воедино — он и не заметил, что почти в точности повторил то, как стоял здесь в день похорон. На языке снова забилось родное имя, но в этот раз голос предательски сорвался на первом же слоге, и Нацу больше не решился произносить его вслух. Время застыло, милосердно оттягивая миг последней встречи с безвозвратно утерянным прошлым. Звук захлопнувшейся двери и голоса внизу заставили очнуться и поспешить войти в квартиру — ему не хотелось ни с кем встречаться. В прихожей царил полумрак, усугубляя и без того неживую тишину: оставленные без присмотра механические ходики давно остановились, а холодильник за ненадобностью отключила Джу — она заглядывала сюда по его просьбе недели три назад выбросить мусор и захватить несколько вещей. Это было крайне малодушно с его стороны — просить её о таком, но Локсар ни словом, ни взглядом не показала, что чем-то недовольна, и Нацу сделал вид, будто ничего и не произошло. Ключи звякнули о крышку комода, под ногой что-то хрупнуло. Он обходил комнату за комнату в иррациональной надежде вновь почувствовать этот дом своим — так было нужно. Ему ли самому или же в память о той, что совсем недавно наполняла его жизнь теплом, Нацу не знал, но упорно продолжал бродить по квартире. Тщетно. Всё: запахи, звуки, даже картинки — затёрлось, как старая граммофонная пластинка, потускнело, стало чужим и безжизненным, точно засушенный между страницами книги коричнево-рыжий кленовый лист. В конце концов пришлось сдаться, признав очевидную истину: этот дом больше никогда не станет прежним. Люси была здесь не просто хозяйкой (пусть и условной, являясь обычным арендатором), а, как бы банально не звучало, душой и сердцем маленького, уютного мирка, с любовью создаваемого и столь же бережно хранимого. Теперь квартира больше походила на музей: повсюду царили пыль и запустение, которые, как и идеальный порядок (ни одной впопыхах забытой вещи, оставленной не на полке книги, непомытой чашки), лучше любых слов напоминали о произошедшей трагедии. Нацу помнил это место другим: наполненным лёгким цветочным ароматом любимых духов Люси и запахом кофе по утрам; пронизанным насквозь золотистыми солнечными лучами, игриво проникающими в спальню сквозь неплотно задёрнутые шторы, и согретым тёплым светом прикроватного бра; убаюканным долгими вечерними разговорами и разбуженным сольным исполнением в душе. Личный рай на двоих, маленький островок счастья в полном бурь и разочарований океане жизни. Сначала он целиком и полностью принадлежал Люси: она создавала его своими руками, по крупицам, словно мозаичное панно, собирая целостную картину из разрозненных деталей, наполняя каждую из них своим, особенным, смыслом. Любая вещь в доме обрастала историями, смешными и грустными, больше похожими на сказки, становясь роднее и ближе. Нацу любил их слушать и часто предлагал записать и отнести в издательство, но Люси отнекивалась, скромно считая себя недостойной такой чести. Он надеялся, что со временем у него получится переубедить её, а пока в тайне от девушки записывал рассказы на диктофон. Теперь эти записи стали для него бесценными, и Нацу не был уверен, что сможет с кем-нибудь поделиться своим сокровищем. Перед ним двери в этот необычный, но очень привлекательный мир распахнули настолько легко и доверчиво, что отказаться от соблазна задержаться здесь чуть дольше положенного было просто невозможно. Он и сам не заметил, как стал его частью — настолько незаметно и естественно это произошло. Всё началось вполне тривиально — с геля для душа («Джу странно косится на меня последнее время, видимо, думает, что я решил сменить ориентацию, раз от меня пахнет то розами, то шоколадом») и пары чистых рубашек («Ничего, если они пока побудут у тебя? Не успел завезти их к себе»). Потом к ним добавились инструменты («Зачем вызывать сантехника? Я и сам прекрасно починю этот кран»), ноутбук («Мне нужно просмотреть документы, не хочу отвлекать тебя от статьи») и ещё множество ежедневно крайне необходимых мелочей. Они присоединялись ко всему остальному, довольно органично вписываясь в установленный порядок (с помощью Люси, конечно, с улыбкой освобождавшей для них шкафы и полки), поэтому весь масштаб катастрофы Нацу понял, только случайно обнаружив в маленькой комнатке без окон, исполняющей роль кладовки, непонятно как очутившиеся там свои новые лыжные ботинки, купленные за пару месяцев до их знакомства. «Ну, вот, осталось добавить тапочки с пижамой, и можно праздновать новоселье», — сказал он, с недоумением рассматривая свою находку. «Могу предложить банный халат», — откликнулась Люси, кладя ему на колени объёмный свёрток. В нём оказался обещанный предмет одежды — ярко-красный, с вышитым на спине драконом, и такого же цвета тапочки, украшенные весело скалящимися зубастыми мордочками. «Я влюбилась в них с первого взгляда, — старательно пряча улыбку, пояснила Люси. — Оставлять их в магазине было бы кощунством». Конечно же, он немедленно примерил обновки, получив в награду поцелуй. Но это заставило его кое о чём задуматься. Нацу давно мечтал о собственном доме — месте, где его всегда будут ждать близкие люди, которые разделят с ним радость и горе, а он сможет стать им надёжной опорой. Но судьба словно в насмешку лишала его возможности иметь желаемое: родители так и не оправились после обрушившихся на них несчастий и через несколько лет ушли почти в одночасье. Оставшимся сиротами брату и сестре пришлось помотаться по приёмным семьям, при этом едва не потеряв друг друга, постоянно попадая к разным опекунам. Став совершеннолетним, Нацу обратился в социальную службу с просьбой забрать Эльзу к себе, но получил отказ: слишком молод, материально не обеспечен… Хотелось биться головой о стену и выть от безысходности. Единственное, что помогло примириться с ситуацией — сестра была по-настоящему счастлива в новой семье. Мистер и миссис Фернандес приняли её как родную и очень сожалели, что не смогли в силу обстоятельств сделать того же для него. В качестве своеобразной компенсации приёмные родители всячески поддерживали и поощряли их с Эльзой общение, особенно когда Нацу вернулся в Магнолию. Они созванивались едва ли не каждый вечер; сестра подробно рассказывала об учёбе, друзьях и всех, даже мало-мальски значимых событиях, столь же обстоятельно расспрашивая в ответ. Именно ему первому она поведала о своих чувствах к вернувшемуся в отчий дом после окончания военного контракта Джерару. Самым удивительным было то, что Джер приехал в Магнолию, дабы лично познакомиться с братом любимой девушки и по-старомодному спросить его разрешения ухаживать за Эльзой. Серьёзный и ответственный, он сразу заслужил доверие будущего родственника, а похожие взгляды на жизнь вскоре помогли им стать друзьями. Нацу был искренне рад за сестру, хотя и не мог не испытывать лёгкой грусти — он снова оставался один. С появлением в его жизни Люси пустота в груди наконец-то исчезла. Пусть они не планировали свадьбу и не говорили о будущем, да и тех важных слов пока никто из них не успел произнести — нашлось много других способов выразить с каждым днём всё больше возрастающую симпатию — Нацу был почти абсолютно уверен, что нашёл ту, с которой готов построить их общий дом и прожить в нём вместе до конца своих дней. И, к слову сказать, этот «дом» уже имел вполне материальное воплощение в виде довольно просторной квартиры в одном из лучших районов города. Он купил её как только представилась такая возможность, пересмотрев кучу вариантов, дотошно подбирая то, что идеально подошло бы под созданный в голове образ. Но практически не жил в ней — набирающий обороты бизнес требовал к себе повышенного внимания и личного участия главы компании. Нацу дневал и ночевал на работе (какой смысл ехать домой, где всё равно никто не ждёт, если через несколько часов снова надо быть в офисе?), не раз хваля себя за прозорливость: делая ремонт в кабинете, он попросил проектировщиков сделать в нём перепланировку, добавив душ и гардеробную. Это влетело ему в довольно круглую сумму, зато потом позволило экономить время и силы. Сам факт их практически совместного проживания едва ли не с первых дней (расставание обоим давалось с трудом, а попытки ограничиться вечерними разговорами заканчивались тем, что Драгнил просто срывался и приезжал), нисколько не смутил Нацу. В отличие от осознания, что происходит это не совсем так, как ему хотелось: это Люси должна была переехать к нему, а не наоборот! Ведь обычно именно так и случается — либо пара обосновывается у молодого человека, либо съезжается на нейтральной территории. Квартирка на третьем этаже старого особнячка ему, без сомнения, нравилась, но желание поступить по-своему пересилило. И он повёз Люси посмотреть его хоромы, надеясь, что девушка не устоит и уговорить её переехать не составит труда. С первых же минут стало понятно — его план провалился: Люси ходила из комнаты в комнату, без особого энтузиазма рассматривая ультра современную обстановку. Единственным, что её по-настоящему заинтересовало, были фотографии: родителей, Эльзы, Джерара, Ур… Она долго стояла около них, потом отошла к окну, повернувшись спиной, чтобы не видно было лица. Нацу обнял её, потёрся щекой о макушку. — Что-то не так? — спросил он. — Нет, всё в порядке, — последовал ответ, слишком быстрый, чтобы быть правдой. — Переезжай ко мне, — всё же сказал Нацу и тут же поспешно добавил, почувствовав, как напряглись девичьи плечи под его руками: — Может, не сейчас, чуть позже. Мне бы этого очень хотелось. — Прости, но… я не могу… — Почему? — сердце кольнула вполне понятная обида. — Из-за того, что здесь бывали другие женщины? Мы можем всё поменять, сделать так, как тебе нравится. Для меня главное, чтобы ты была счастлива. — Я знаю и ценю это, — Люси, развернувшись, посмотрела ему в глаза. — Поверь, твоё счастье важно для меня не меньше. И мне правда всё равно, сколько и каких женщин было у тебя до нашей встречи. Но переезд сюда… Это как сбежать из дома, бросить всё, что дорого, отказаться от себя. Дело ведь не в мебели или обоях — вещи сами по себе ничего не значат. Не они остаются в нашей памяти, а события, люди, чувства. Та квартира не просто место, где я жила до встречи с тобой. С ней связано так много: мой дебют в «Хвосте Феи», знакомство с Леви, наша первая ночь… Понимаю, как по-детски смешно и глупо это звучит, но я пока не готова к таким переменам, Нацу. Не заставляй меня, пожалуйста. И он не смог ей отказать. Не стал давить и выдвигать условий. В конце концов, так ли уж важно, на какой кровати они будут спать или по какому телевизору смотреть фильмы по выходным? Люси зря переживала — её чувства не казались ему глупостью или капризом, потому что Нацу и сам испытывал нечто подобное, успев привязаться к их маленькому гнёздышку сильнее, чем к своим шикарным апартаментам. А ещё в тайне надеялся, что однажды они с Люси вместе построят новый дом — позже, когда их мирок готов будет стать на одного человека больше. Нацу растёр лицо ладонями и, устало вздохнув, поднялся с дивана в гостиной, на который присел, устав ходить по квартире — пора приниматься за дело. Надо собрать личные вещи, подарки, которыми они обменивались, кое-какие мелочи. Но прежде следует найти дневник. Скорее всего, Люси хранила его в спальне. Оттуда и стоит начать. Дневник лежал в верхнем ящике стола. Тёмно-синяя тетрадь с картой звёздного неба на обложке. Нацу на секунду замер, согревая в руке ключик, будто давая себе последний шанс передумать. «Открывай! Смелее!» — подбодрил внутренний голос, отметая последние сомнения. — Прости, если я что-то не так понял, — слетело с губ запоздалое раскаяние — взгляд уже бежал по ровным, старательно выписанным строчкам, погружая в чужой, но весьма привлекательный мир. Первая запись была сделана почти три года назад, знаменуя собой приезд Люси в город: «Привет, Магнолия! Ты готова? Пришло время исполнять свои заветные мечты!». В другой она поясняла: «Этот блокнот подарил мне папа перед самым отъездом. Он сказал: «Я верю в тебя. Верю, что ты добьёшься всего, чего хочешь, как бы трудно не было. Ты сильная и смелая девочка. Но порой даже лучшим из нас нужна поддержка. Пусть я хотя бы так буду с тобой. Станет грустно или тяжело — посмотри на эту карту, вспомни, как мы любовались созвездиями, как я рассказывал тебе о них. Пиши здесь обо всём и помни, что я люблю тебя». Спасибо, папа, за эти слова и всё, что ты делал для меня. Я тоже тебя очень сильно люблю». Люси скучала по дому и несказанно обрадовалась, когда нашла эту квартирку: «Едва переступив порог, я поняла, что мои поиски окончены. Хозяйка предложила сделать ремонт и сменить мебель (квартира долго стояла закрытая), но мне удалось убедить её, что в этом нет необходимости– вещи подобраны идеально и со вкусом, а пыль не такая уж и большая проблема. Здесь всё так близко и знакомо. Я словно вернулась домой». События, люди, даты. Записей было немного — очевидно, Люси, желая как можно дольше пользоваться отцовским подарком, заносила в него только самое дорогое. На одной из страничек мелькнуло его имя. «Когда мы понимаем, что нашли того, с кем готовы провести всю оставшуюся жизнь? Когда говорим, что любим, и слышим такие же слова в ответ? Или в мечтах о доме, детях и лохматой собаке представляя рядом с собой конкретного человека? Осознавая, что можем довериться ему, открыть свои слабости и одновременно стать сильным, готовым в любой момент подставить плечо, чтобы вместе преодолеть любые трудности? Сколько для этого должно пройти дней, месяцев, лет? Как много ошибок нужно совершить, какие побороть страхи и сомнения, какие календари испещрить датами встреч и разлук? Вряд ли кто-то знает ответы на эти вопросы. А я уже и не хочу их искать. Папа всегда учил меня доверять своему сердцу. «Оно не обманет, — говорил он. — Лишь ему доступно то, что нельзя заметить обычным зрением. Иди за ним, даже если будет трудно, и в конце пути счастье обязательно найдёт тебя». И сейчас мне как никогда понятна мудрость этих слов. Стоит только вспомнить улыбку Нацу или его голос, или то, как он смотрит на меня, как переплетаются наши пальцы, если мы держимся за руки, и как тяжело бывает даже в короткой разлуке. Моё сердце говорит мне «Да! Это он!», и я верю ему, потому что верю Нацу. И он — я вижу, чувствую это — отвечает мне тем же». Последняя запись была сделана недели за две до гибели — потом Люси потеряла ключик и уже ничего не писала. «Сегодня мне приснился папа — таким, каким он был до болезни, забравшей его больше года назад. Мы шли с ним по летнему лугу, заросшему красным клевером — его любимые цветы. Папа улыбался и выглядел очень счастливым. «Мы наконец-то с мамой вместе, — сказал он на прощание. — Не волнуйся за нас». Меня всегда поражало то, с каким достоинством папа нёс своё горе — мама умерла, когда я была совсем маленькой, а он очень её любил. Но продолжал жить полной жизнью — я почти никогда не видела его грустным. Незадолго до моего отъезда в Магнолию мы рассматривали вместе семейный альбом, и я спросила его, как ему удавалось держаться. Его ответ поразил меня. «Это ради твоей мамы. Она просила не печалиться по ней сильно: «Если ты будешь плакать здесь, я буду переживать там. Не делай мне больно». Я не хочу заставлять страдать любимого человека». Сколько заботы друг о друге в этих словах… Не знаю, как сложится моя судьба, но если мне суждено будет уйти раньше, я тоже хотела бы сказать Нацу: «Не плачь обо мне, любимый. Я хочу, чтобы ты был счастлив — несмотря ни на что. Тогда мне будет спокойно». Нацу осторожно провёл кончиками пальцев по странице, стараясь не задевать расползающихся по ней мокрых пятен: — Я постараюсь, милая.