Цвет жизни

At the end of the world Or the last thing I see, You are, Never coming home, Never coming home. Could I? Should I? And all the things that you never ever told me. And all the smiles that are ever ever... Ever...* (My Chemical Romance - The Ghost Of You)

На фронте я ровно три дня. Но эти три дня... Они длиннее, чем целая жизнь, чем все мои восемнадцать лет. Каждая минута длится, как неделя. Это невыносимо долго. Хочется, чтобы всё уже поскорее закончилось, чтобы промоталось вперёд, как кино, записанное на видеокассете. После первых же нескольких часов у меня дрожали губы и руки. Я не мог ни говорить, ни даже оружие держать. Но держал. И стрелял. И я, наверное, уже человека четыре убил, если не больше. Это ли подвиг? Убийство?.. А война - оправдание. Получается, что тут даже самые суровые и чётко прописанные законы не действуют. Страшно. Помню, в первый день я убил одного человека. Он тоже, видно, был там не по доброй воле, но шёл стремительно и резко. У него была та же цель, что и у меня. Ему было всё равно, в кого стрелять, ему хотелось, чтобы всё побыстрее закончилось. Он целился в Саймона, парня, с которым я подружился тут. Ну, а я... Я взял и выстрелил в него, попав прямо в голову. Потом, уже ночью, я рыдал. Я рыдал от чего-то непонятного, звериного, съедающего меня изнутри всего по кусочкам. Я именно не плакал, а рыдал. Я выл, кричал, надрывался от переполнявших меня эмоций. Я понимал, насколько мой поступок страшен. Кто я такой, чтобы обрывать жизни других? Я всегда считал убийство чем-то аморальным. Убийство в любых его проявлениях. И вроде бы оправдание есть - война... Но грех тоже есть, и он навис надо мною. Он никогда больше не уйдёт. На вторую ночь я начал осознавать, сколько всего аморального я сделал в жизни. Начнём с того, что я переспал с девушкой не по любви. Да что там, просто потому что был не в себе! У меня же даже влечения к ней не было... А потом из жалости с нею встречался. Это ли была любовь? Я не верю, что любовь может быть следствием секса. Должно быть наоборот. Так... Что же получается? За свои восемнадцать лет я и не любил никого ни разу? Я ошибся? Те годы были ошибкой? Видимо, не всё то любовь, что люди называют любовью. Я также бывший наркоман, алкоголик и курильщик. Я уже, собственно, всё перепробовал. Валялся под кайфом, блевал в каких-то подворотнях, видел отражение своего сероватого опухшего лица в зеркале. И мне противно это вспоминать. Я помню, что и от Андреа пахло алкоголем, я помню, что почти все наши поцелуи были следствием кайфа, потому что без него меня попросту не тянуло к ней. Я судил её только за то, что она переспала с моим лучшим другом. Но не судил за то, за что, по сути, можно судить и меня самого. Это же было отвратительно. Это потерянное детство... Детство, которого не было у нас по нашей же вине. В ту же ночь я решил сам для себя хотя бы попытаться простить Андреа. Я наконец осознал её поступок. Видимо, где-то на уровне шестого чувства, она ощущала, что я не люблю её по-настоящему, несмотря на все наши связи. А потому и ушла к Гансу, который, по-видимому, очень её любил. Ну, или она просто была шалавой, кто знает. Вся загвоздка в Гансе... Он другой человек. Я не поверю, что он бы связался с девушкой своего лучшего друга, если бы очень не любил её. Получается хотя бы в чём-то я прав. Впрочем, оба этих человека уже мертвы. Зачем мне держать зло на мёртвых? "Интересно, а они уже знают, умру я или нет? - подумал я внезапно. - Эй, Михаэль, Ганс, Реа, Христина... Я знаю, что вы видите всё оттуда, свыше... Расскажите мне, как всё будет? Стоит ли мне готовиться к чему-то? Ну, по старой дружбе, а?" - с этой мыслью я закрыл глаза и вскоре уснул в ту ночь. И мне приснился сон. Стою я весь в чёрном один-одинёшенек возле какой-то свежей могилы. Но, кстати, довольно неплохо оформленной. Стою и смотрю на надгробный камень. На моём лице, вроде, в районе глаз или где-то там, какие-то шрамы непонятные. Видимо, после войны, ранят, значит. А на надгробной плите чётко видно фамилию "Нильсен", а имя будто двоится: не то "Йостен", не то "Мартин". Мутно так, не разобрать. И я почему-то сжимаю наушники Мартина у руках, протираю глаза, снова на плиту смотрю. А тут вдруг вместо неё зеркало появляется огромное, и в нём отражение. Вроде, моё, а вроде - нет. Человек в отражении с закрытыми глазами, а из-под век его кровь сочится. И тут он открывает глаза... А самих белков нет. Пустые глазницы просто. Жуткое зрелище. От такого я аж вскочил с утра. Так и не понял я, что этот сон значит. Всё слишком запутано и непонятно. "Эх, вот по-нормальному же вас попросил!" - подумалось мне утром. - Саймон! Ты встал? - позвал я товарища. Он сам вообще иностранец, но в Норвегии уже как лет пятнадцать живёт, гражданство есть и все дела. - Я уже. Что-то ты бледный какой-то? - Саймон всегда каким-то радостным был, не унывал никогда. Странный парень. На войне же. - Я в последние три дня всегда такой, как ты мог заметить, - буркнул я. - Да чего ты, Йостен, - он озадаченно похлопал меня по плечу. - Что-то случилось? - Мы тут людей убиваем, а ты ещё спрашиваешь! - не выдержал я. - Почему меня должны волновать какие-то сны, учитывая, где я вообще нахожусь и чем занимаюсь! - Сны? Тебе сон, что ли, приснился? - не унимался Саймон. - Ну... Есть такое дело, да... Что я своего брата хороню. - А как ж ты понял, что то ты брата, а не он тебя? - Если бы наоборот... Нет, увы, глаза-то только у меня есть. Если б Мартин меня хоронил, то он бы не один, во-первых, стоял, а во-вторых, у него бы чёлка длинная была. - А если... - было начал Саймон, но голос нашего главнокомандующего его прервал. - На завтрак все! Быстро! - крикнул тот. Как всегда. Так начиналось каждое утро. Кормили хотя бы, и то хорошо. После нас бросили на восточный фронт. Там сейчас вообще самый разгар был, у финнов тактика какая-то была разработана. Мы с Саймоном стояли в рядах других солдат, которых должны были бросить в бой буквально через полчаса. Меня до сих пор волновал вопрос: почему мы воюем таким образом? Со Второй Мировой почти целый век прошёл, а способы те же. И это, знаете, вам не "Сталкер" какой-нибудь, тут всё в сто раз страшнее и, как минимум, реалистичнее. - Саймон! Давай вправо, за те деревья! Как раз поближе к финской армии! Доложим обстановку хотя бы! Иначе нас тут всех поодиночке перебьют! - закричал я, озираясь по сторонам. Саймон лишь кивнул и, послушавшись меня, перебежал за ближайшие деревья. - Надо пробраться немного вперёд, тут как раз холм небольшой, из-за него по-тихому и посмотрим! Давай, только аккуратнее, Йостен, - скомандовал Саймон. И мы, пытаясь не привлекать внимания, ползком подобрались к тому холму. Саймон полз впереди меня, а потому выглянул первым. - Не... - едва успел сказать он, но я уже выглянул из-за холма. И тут я понял, что всё кончено. Метрах в пятнадцати от нас стоял здоровенный танк, дуло которого было направлено прямо на нас. - Р... Рация, Йостен... - тихо сказал Саймон, не отрывая взгляда от машины смерти, стоявшей перед нами. Я покорно медленно вытащил рацию из кармана и, уже морально принимая свою участь, сказал: - Тут... Танки, - только и смог выдавит я. Внезапно что-то внутри пушки начало светиться. Кажется, это заряд... Да? Я прав? Знаете, это такое подвешенное состояние, когда понимаешь, что тебя сейчас просто на кусочки разорвёт. Что ты уже ничего не можешь сделать. Рядом с танком стояли финны, которые всё равно бы догнали нас, попытайся мы убежать. Да и... Вид огромного дула, направленного прямо на тебя, сбивает с толку и отнимает всякую возможность реагировать. Мы всегда думаем, что умереть может каждый, кроме нас самих. Увы, это не так. Большинство людей умирают внезапно. Нас же от смерти отделяла длина пушки танка, которую должен был пройти заряд за несколько секунд. В последний момент Саймон закрыл меня собой и попытался оттолкнуть назад, крикнув что-то, вроде "Закрой лицо!" А потом... Я, наверное, оглох потом. Или просто умер. *На закате этого мира Последним, что я увижу, Будешь ты, Так и не вернувшийся домой, Так и не вернувшийся домой. Мог ли я? Смог бы я? Все вещи, которые ты так и не сказал мне. Всё те улыбки, которые ты когда-то, когда-то, Когда-то...