Цвет жизни

Через пару месяцев я кое-как подписал какие-то бумаги для покупки квартиры. Поселили меня далеко от тех страшных событий. Это, вроде бы, хорошо, только ездить на могилу брата было сложно. Тем более, что меня утомляли длительные переезды. А чтобы попасть туда, к границе, нужно было около трёх часов ехать на электричке. Как я уже говорил, меня укачивало в транспорте, причём очень сильно. Однако к электричкам я привык. Мне они вообще нравились. В моей двухкомнатной квартире было светло и чисто. Я жил на третьем этаже в одной из новостроек в довольно спокойном районе. Да и всего в паре километров была столица, где было, на что посмотреть. Жил я один. Только Габриэль первое время помогала мне адаптироваться, плюс, я звонил ей по возникающим у меня вопросам. Как только я окончательно освоился и научился читать, я первым делом полез изучать оставленную мне братом записку. Она до сих пор немного им пахла, и почерк был его. Значит, он писал её, будучи где-то там, на фронте. "Дорогой Мартин, Я очень надеюсь, что ты никогда не прочтёшь это послание. Я сожгу его, если всё кончится так, как должно. Много разглагольствовать не буду, потому что времени в обрез - скоро нужно бежать. В моей зелёной сумке лежит небольшой блокнот. Там записаны адреса нашей школы, бывшей квартиры, кладбища, на котором похоронены мать, отец, сестра, бабушка и Катарина. Так же, уже на другой странице, адреса мест, где похоронены Андреа и Ганс. Что с Михаэлем я не знаю. О Христине, увы, тоже ничего не известно. В той же сумке есть папка, в которой лежат фотографии. Найди две одинаковые - оригинал и копия. На обратной стороне копии есть кое-какое указание. Выполни его, пожалуйста. Раз ты читаешь это письмо, в этом есть смысл. Оригинал не трогай. Ещё там старые фотографии мамы, отца и бабушки. Ну, и наши с тобой кое-где. Я хранил их специально на такой случай. Также на дне сумки лежат несколько портретов, нарисованных мною. Надеюсь, ты оценишь, я старался. Кстати, в блокноте, на последних страницах, зарисовки моих стишков есть, тоже почитай. Где-то недалеко от папки с фотографиями лежит папка с письмом Михаэля, кстати. Я не знаю, зачем его хранил, но хранил. И есть, кстати, запись того репортажа про Христину... Надеюсь, тебе будет не очень больно это смотреть. Хотя, если не хочешь, лучше не смотри. Ещё где-то валяется конвертик с всякими школьными переписками с уроков. И диск со старыми фотографиями меня и Реа. Они сделаны на старый фотоаппарат, не очень качественные, но ты всё же можешь взглянуть. А, точно, где-то лежат снимки твоих бедных пальцев. Пожалуйста, следи за их состоянием, хорошо? Ты знаешь про мизинец левой руки, он очень проблемный у тебя. И не кури. Умоляю тебя, бросай ты это к чёртовой матери! Да и девушки курящих не любят, учти. Не бери только в расчёт меня с Реа, хорошо? Это очень неудачный пример. В блокноте, кстати, ещё записан номер Каспера. Если он будет звонить, даже трубку не бери - шли его к чертям, пускай катится. Я не хочу, чтобы этот человек к тебе и на метр подходил, пока меня нет. Такова, пожалуй, моя воля, так сказать. Извини, что без красивых слов и прочего такого. Времени в обрез, вот уже нужно бежать. Очень надеюсь, что ты никогда даже не коснёшься этого страшного письма. Извини за всё, если что. Ты, верно, расстроен сейчас... Наверное. Но ты взрослый уже, и можешь сам себя опекать, ты справишься, эй. Я чувствую, что мы с тобой уже на закате этого ужасного мира. Он поменяется и для меня, и для тебя в лучшую сторону, однако по-своему. Прощаюсь. Надеюсь, надолго. Всегда лишь твой, Йостен Нильсен. 08.01.20** 06:33" Таково было содержание первого и последнего письма от Йостена. Он написал его утром, в тот день, когда его смертельно ранили. Я же, последовав каждому указанию брата в письме, перерыл всю зелёную сумку, найдя там, помимо всего, что он описывал, его одеколон, какую-то золотую цепочку, альбом со всякими зарисовками, рубашку, ободок, пакетик солёного арахиса, его старый телефон с наушниками и сигарету. Я помню, что он отнял её у меня, когда мы ехали в машине. И я не трогал её, просто положив на полку. Найденная мною рубашка пахла братом, точнее, его одеколоном, который я, напомню, также нашёл. Я нажал на него сверху, и тот час в воздухе почувствовался запах брата. Как я и хотел... Только самого Йостена, увы, не было. Портреты, нарисованные им, были прекрасны, кстати. Мама - гордая царица, решительно смотревшая куда-то вдаль, очаровала меня с первого взгляда. У неё были точь-в-точь такие же глаза, как у брата... Как и у меня сейчас. Она была поразительно красивой, и главное, что она была столь же красива душой. Добряк-отец получился у Йостена таким солнечным, что от портрета шло какое-то непонятное тепло. Отец смотрел на меня так по-доброму, что мне даже становилось легче отчасти. Андреа, оказывается, тоже была достаточно привлекательна внешне. Йостен изобразил её сидящей в каком-то кабаке (ковбойская тематика, что ли), на ней было красное платье, правая лямка которого сползла почти до локтя. На её приоткрытых глазах была, наверное, тонна теней. Губы были ярко-красными, пухлыми. И волосы, оказывается, у неё были какого-то красноватого оттенка. Реа, видимо, любила этот цвет. А Йостен в свое время назвал его цветом смерти. Девушка держала в одной руке тонкую сигарету, а в другой - нож с расписной рукояткой. На ней был изображён младенец в утробе матери. Очень символично, учитывая, как она скончалась. Однако девушка получилась у него довольно красивой. Но... Я знал, что за этой роковой красотой на самом деле скрывалась грязь. Это чувствовалось. Видимо, брат так и не простил ей измены с Гансом. К слову, тут он тоже обыграл всё достаточно эффектно. Ганс на его картине сидел в ванной, кривляясь, с пеной везде, где только можно, и в том числе на голове, душем-телефоном в руке. Он получился у него забавно, даже очень. Если, конечно, не знать истории смерти Ганса. Кстати, чуть выше его головы красовалась какая-то полочка, на которой были всякие принадлежности для ванной. В том числе, красная бритва. Тоже красная. Как символично. А вот подтекст портрета Михаэля я долго ещё не мог разгадать. Он был изображён с короткими взъерошенными волосами, полуголый и с красной бас-гитарой в руках. У него был какой-то расслабленный вид; на лице его красовалась довольная усмешка. Я понял смысл картины лишь спустя многие годы, когда узнал о такой группе, как Sex Pistols, и о её басисте - Сиде Вишесе. Я увидел одну из его фотографий с бас-гитарой и почему-то решил посмотреть в интернете, жив ли вообще этот человек, а если нет, то как он умер. Узнав, что он погиб от передозировки наркотиками, я, наконец, смог понять смысл картины Йостена. А то, что гитара Михаэля была красной - это, видимо, тоже символика смерти. Христина же была изображена с венком из различных цветов на голове, радующаяся цветку мака, который ей протягивала чья-то мужская рука, с запястья которой свисала какая-то цепь. И я знал, чья это была рука. Эмила Йенсена, отца Христины. Хотя, вообще картина казалась очень радужной и милой. Опять же, если не знать, что на самом деле скрывается за образом девушки на картине. И вновь красный цвет - цветок мака. Своего портрета я там не нашёл, увы. Возможно, Йостен рисовал только мёртвых людей. Также я нашёл и две фотографии - копию с оригиналом. На копии были замазаны Михаэль, Реа, Ганс и Христина. А сзади надпись "Замажь, когда погасну". И я долго думал, кого же мне замазать: себя или брата. Ведь, по идее, я теперь Йостен Нильсен, и замазать должен Мартина Нильсена. Но сделал я наоборот. Пускай всё будет так, как хотел брат. Я нашёл и фотографии родственников, и письмо Михаэля, от которого мне стало тошно, и диск, на котором были Реа с братом. Дурачащиеся, целующиеся на некоторых фотографиях, обнимающиеся. Не знаю, любил ли Йостен Андреа по-настоящему, учитывая, с чего начались их отношения, но я ещё давно принял для себя решение - никогда брата не осуждать за его такую вот любовь. Я же не копался у него в душе и не мог знать ничего наверняка. Ясно было только одно: когда брат узнал о связи Андреа и Ганса, он был очень подавлен. Кто знает, были ли у него мысли о самоубийстве, как у того же Ганса, который их смог претворить в жизнь. Мне, честно признаться, никогда Андреа особо не нравилась, но раз брат нашёл в ней что-то и столь долгое время был только с ней, значит, эта девушка не так плоха, как мне казалось. Или, может, просто брат был слеп. Или... Я не знаю. И Реа, и Йостен, и их отношения давно уже канули в лету. Хотя, по поводу Йостена я, наверное, могу ошибаться. Кстати говоря, все цвета брат описывал очень точно и верно. И красный, и белый, и голубой - все. Но я всегда думал: если красный - цвет смерти, то как выглядит цвет жизни? Я долго искал ответ на этот вопрос. Некоторое время спустя после тех трагических событий на войне, я начал увлекаться биологией и даже поступил в университет по данной специальности. Это было чертовски сложно, но, благо, мне помогла Габриэль. Мне нравилось там учиться, биология и всё, что с ней связано, казалось мне достаточно интересным. Но, несмотря на всё это, я очень любил рисовать, как и Йостен. Я долго осваивал азы рисования, потом запоминал, какие цвета нужно смешать, чтобы получить, допустим, оранжевый. Мне казалось, что я смогу понять, какой из цветов - цвет жизни. Но пока что как-то всё не сходилось, не получилось. Ни один из цветов с жизнью у меня не ассоциировался. Когда я учился на втором курсе, Габриэль, уже к тому времени вышедшая замуж за одного неплохого молодого человека, забеременела и родила ребёнка. Милейшую девочку, названную Анной. Габриэль показала мне фотографии с того дня, когда она родила Анну, и для меня стало открытием что, оказывается, когда человек рождается, он весь... В крови. Не знаю, мне казалось, что это не так. Я чудо-биолог, конечно. Потому, кстати, мне и было местами очень сложно учиться. В двадцать пять лет я познакомился с удивительной девушкой - Даниэлой. Она сразу как-то по-доброму стала ко мне относиться. Правда, признаться, меня ужасно напрягало, когда эта девушка называла меня Йостеном. Я тогда ещё не настолько привык к этому имени. И потому каждый раз, когда она меня так называла, в моей голове всплывали воспоминания о фотографиях Йостена и Андреа. Хотя я и обзавёлся девушкой аж на десять лет позже, чем мой брат. Даниэла и знать не знала, что я восемнадцать лет отроду был слепым. Я не рассказывал ей этого (а зачем?). Где-то полтора года спустя я позвал её замуж. Я действительно почувствовал, что влюбился, и что готов к чему-то более серьёзному. Буквально через пару месяцев Даниэла заговорила со мной о детях. О наших потенциальных детях, скажем так. Я был не против, даже "за". Очень "за". И, вроде бы, всё хорошо, но как-то раз ночью меня осенило: а что, если мой ребёнок родится слепым? Я в ту же секунду вскочил с кровати, побежал к своему рабочему столу, поднял все биологические архивы, перечитал всю генетику, вспомнил "теорию вероятности" и начал высчитывать. Проблема была в том, что я очень мало знал о своей собственной семье, о своих предках, так сказать. Но я прекрасно осознавал, что мой ген зрения с изъяном. Очень большим изъяном. Получив данные, что мои потомки во втором поколении могут родиться слепыми с вероятностью более пятидесяти процентов, я начал думать, что в такой ситуации делать. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из моих внуков оказался слепым и мучился полжизни, как я. А главное: как сказать Даниэле о том, почему я теперь задумываюсь, стоит ли нам заводить детей? Она явно этому не обрадуется. В итоге я начал просто тянуть время. Даниэле всё это очень не нравилось. Мы ссорились всё чаще, и я чувствовал себя и только себя виноватым в этом. Так оно и было, в принципе. В очередной раз я не выдержал и ушёл из дома. Я поехал к Габриэль за советом. "Ни в коем случае не рассказывай ей ничего! Тем более, что ты ничем не докажешь, что там, в могиле, лежит не Мартин, а Йостен! Да и Даниэла не знает, что у тебя есть брат! Ты с ума сошёл? Нет, ни в коем случае. Она не поверит тебе!" Я сначала послушал Габриэль, но... Как-то раз Даниэла во время очередной ссоры начала плакать, говоря, что я не люблю её, что я не хочу от неё детей по каким-то своим странным причинам, что я не пойми, почему, взял её в жёны и просто ищу повод, чтобы с ней порвать. Но это же было совсем не так! Я любил Даниэлу всем сердцем и был рад прожить с ней до конца своих дней, я искренне хотел сделать её самой счастливой на планете, но я не мог, не мог позволить ей забеременеть от меня по понятным причинам. Я не хотел из-за своего личного эгоизма после испортить жизнь и своим детям, и своим внукам. И тогда я, не выдержав, рассказал Даниэле всё. И о брате-близнеце, и о своей врождённой слепоте, и о том, что я сейчас живу под именем своего брата - обо всём. Она смотрела на меня, как на чокнутого, невзирая на то, что я даже объяснил, откуда небольшие шрамы возле глаз (а она спрашивала как-то раз у меня). Я излил ей всю душу, не утаил ничего, ни единой детали. Я потратил часов пять, чтобы пересказать ей всю свою жизнь до её появления в ней. И неоднократно повторял: "Нам нельзя иметь детей, иначе у них может родиться ребёнок с такими же отклонениями, как и у меня! То есть слепой! Гены мои после пересадки глаз никуда не делись, понимаешь?" - и всё в этом духе. Так продолжалось аж до четырёх утра. Даниэла выслушала меня, а потом, не сказав ни слова, ушла спать в гостиную, одна. Я же так и не смог уснуть. Я вышел на балкон и выкурил целую пачку сигарет от волнения и переполнявших эмоций. Так-то я уже почти не курил... Почти... По крайней мере, при Даниэле. А сейчас меня переполняли мысли о том, поймёт ли меня девушка. Где-то часов в десять утра я позвонил Габриэль и спросил, сохранились ли какие-нибудь документы, доказывающие, что Йостен Нильсен мёртв, а я на самом деле Мартин Нильсен. Габриэль ответила, что всё уничтожила. Я официально был Йостеном. А также было свидетельство о смерти Мартина. Как раз в момент звонка проснулась Даниэла. Я подбежал к ней, но не смог найти ни слова почему-то. Она зашла в ванную, умылась, привела себя в порядок и ушла на кухню. Я пошёл за ней и сел напротив неё за столом. - Даниэла, скажи хотя бы что-нибудь. - Я не хочу разговаривать с человеком, от которого пахнет сигаретами. Я спокойно встал и пошёл в ванную. Умылся, почистил зубы, даже голову помыл, чтобы от волос не пахло, переоделся. Когда я вышел, Даниэла стояла на пороге. - Что случилось? Куда ты? - испуганно произнёс я, увидев, что в руках её какая-то большая сумка. - Ты... Ты, Йостен, мог бы мне всё прямо сказать, а не... Вот так, - вдохнув, сказала она. - Даниэла, но я не лгу тебе! Давай съездим к могиле моего брата! Даниэла, но я же не врал тебе никогда, почему ты не случаешь меня? - Йостен, понимаешь ли... На это нет никаких доказательств. А Габриэль, с которой ты так давно общаешься, я верить не намерена. Ничего не имею против неё. Но всё же. Она может сказать всё, что угодно. - Господи, Даниэла, будь у меня хотя бы какие-то документы!.. - я подошёл к ней ближе, но боялся даже коснуться девушки. Она... Была так холодна теперь ко мне. - Даниэла, я люблю тебя, ты понимаешь? Я бы сам с радостью, я осознаю, что ты хочешь детей, и я их хочу! Но, поверь, не надо, не надо, умоляю тебя! Наши дети, внуки и, возможно, их потомки будут ещё долго мучиться из-за моей болезни! Я не хочу плодить себе подобных! Она отвела взгляд и тяжко вдохнула. - Йостен, извини, но я не могу поверить ни единому твоему слову. Прости. Ты же дашь мне развод?.. *** Я не находил себе места, просил Габриэль найти хотя бы какие-то доказательства того, что нас с братом поменяли. Но ничего, ничего не было. И меня трясло от злости при мысли, что мой самый дорогой человек, с которым я хотел прожить всю жизнь, не понял меня, не поверил мне. Я же никогда не давал повода ей для этого! За что она так со мной, чёрт бы всё это!.. В приступе ярости я поднял весь дом вверх дном, вытряс все ящики, разбил окно в гостиной, сломал табурет. Я не знал, куда деть себя, как утолить свою эту невыносимую злость. Мне было тошно от всей этой несправедливости. И я курил. Курил безумно часто, пачками, целыми блоками. Тем не менее, поразмыслив как следует, я не стал удерживать Даниэлу и спокойно дал ей развод. Она больше не звонила, не писала, не появлялась в моей жизни. И я снова жил один. Мне было почти тридцать лет, но я не имел ни любви, ни жизни как таковой, ни цели, ради которой стоило бы действительно начать жить. К слову говоря, работал я абсолютно не по профессии, декоратором сцены. Я был человеком донельзя изобретательным, с фантазией, с воображением. И один мой приятель, старый друг Габриэль, помог мне трудоустроиться в один из местных театров. Ну... Декорировал, в общем. Творил, так сказать. Однако я всё чаще задавался вопросом, так ли должен был прожить настоящий Йостен Нильсен свою жизнь? И я понимал, что у брата было гораздо более перспективное будущее. Он бы смог остановить Даниэлу, смог бы всё объяснить, смог бы, смог. А я не могу. Потому что никакой из меня Йостен. Я совсем другой, привыкший быть иждивенцем каким-то. И мне было безудержно больно от мыслей, что я так и не смог отплатить брату за его бесценный подарок. За всё моё имущество, полученное благодаря ему, за глаза, за жизнь. Я чувствовал себя последним ничтожеством. Буквально за пару дней до своего тридцатилетия я решил посетить могилы Андреа и Ганса. После отправиться к матери, отцу, бабушке, Катарине и сестре. А конкретно тридцатилетие отметить с братом, хотя Габриэль и хотела закатить праздник по этому поводу. Меня совсем не радовал мой возраст. Прошло уже двенадцать лет, а я так ничего и не добился. Двадцать четвёртого декабря я вернулся в наш старый родной город, в котором прошло всё моё детство. Как ни странно, за двенадцать лет я ни разу там не был. Оказывается, вот, как он выглядит. Ничего особо приметного, честно говоря. Андреа и Ганс были похоронены на местном кладбище. Я купил четыре цветка и положил по два на каждую могилу. К слову, те были хорошо ухожены. Видимо, родители этих двоих до сих пор следили за ними. Подумать только... Двенадцать лет прошло... Да даже больше!.. А о них до сих пор не забыли. Интересно, какими бы Андреа и Ганс были в свои тридцать? Я сразу вспомнил наше... тринадцатилетние, что ли. Когда нас с Йостеном поздравляли Хрис, Михаэль, Реа и Ганс. Все вместе, дружно, песню даже спели, пожелания всякие и так далее. Ох, как много они нам сулили! Йостену - вечной любви с Реа. Мне - приобретения глаз и безграничного счастья. Хотя, глаза у меня действительно появились. Правда, всем остальным ради этого пришлось пожертвовать. На следующий день я пришёл к могиле моих близких. Наверное, они заросли травой уже давно. Однако сейчас было не видно. Зима же. Могила матери была самой старой, как и могила сестры, в принципе. Почему-то я никогда сюда не ездил, а ведь Йостен оставил мне все адреса. И я за двенадцать лет не нашёл ни дня, удивительно. Я стоял и молча смотрел на могилу отца в тот момент, когда какой-то старик подошёл к ней и положил цветов. - Кто вы такой? - удивлённо спросил я. Тот, подняв голову вверх и посмотрев на меня, еле раскрыв свои глаза, улыбнулся еле заметно и сказал: - Небось, руки-то до сих пор болят? Не серчай уж, - он усмехнулся и, хлопнув меня по спине, ушёл. Его силуэт достаточно быстро растворился в белоснежной метели, бушевавшей в тот день. "Что за странный старик?.." - подумал я, не поняв ничего из его странной реплики в мой адрес. Однако на следующий день, когда я ехал в электричке в город, на местном кладбище которого был похоронен мой брат, меня внезапно осенило, что это был за старик, и к чему это он про руки. Точнее, верно, он хотел сказать о моих пальцах. Тем стариком был Каспер. А дело всё было в том, что я абсолютно кое про что забыл. Двадцать пятого декабря был день Рождения у моего отца. А я не поздравил его даже, увы. Хотя, цветы тоже положил. Но Каспер, видно, помнит, хотя он и говорил, что недолюбливал (мягко говоря) папу. Видимо... Братья всё-таки они. И я понимал, насколько ему тяжело. Я не знал, где он сейчас живёт, что с ним стало. Но он не выглядел пьяным, и от него абсолютно не пахло ни алкоголем, ни сигаретами. Может, он изменился?.. Двадцать шестого декабря шёл снег. Он медленно падал большими мягкими хлопьями, успокаивая меня, но одновременно пробуждая во мне какие-то непонятные чувства. Я присел возле могилы брата и, стряхнув снег, вслух сказал: - Ну, с Днём Рождения тебя... Мартин Нильсен. *** Через пару лет я стал ещё и подрабатывать в одной из местных поликлиник. Ну, всё-таки я биолог, кое-какие познания в области медицины у меня были. Да и заработок всё же. Однако я до сих пор жил абсолютно один. И с каждым днём всё вокруг словно паутиной покрывалось, становилось серым каким-то. Да и я сам растворялся порой в табачном дыме от сигарет, которые курил. Я прекрасно понимал, что нельзя, что вредно, но ничего не мог с собой поделать. Все проблемы я решал именно с помощью сигарет. И я всё ещё не понимал вопроса, мучившего меня столько давно: Как выглядит "цвет жизни"? Я искал его до сих пор. Искал, но так и не смог найти. *** В тот вечер я сидел в своём кресле, как всегда курил, хотя мои лёгкие уже были изношены просто донельзя. Да и вообще я гнил изнутри. Я смотрел в одну точку, на картину, которую нарисовал буквально вчера. На ней были мы с братом. Он, ангел, касался моих пальцев, а они растворялись, превращаясь в дым. Сам же я буквально рассыпался пеплом. Очень символичная картина, кстати. Такие, какие рисовал и брат. Вот я смотрел и думал, что у всего есть две стороны. Они как близнецы, только абсолютно противоположные. Один - сильный, смелый и целеустремлённый. А второй - слабый, трусливый и беспомощный. Но... Ведь первый стал таким, потому что второй был слабым. Потому что так было надо. Получается, одно зависит от другого; всё взаимосвязано. И, кажется, абсолютно противоположные вещи могут быть единым целым. А вот, скажем, Даниэла. Один человек, к которому я испытывал и любовь, и ненависть. И она сама вроде бы доверяла мне всецело... Но не поверила мне, когда я рассказал самую правдивую из всех правд своей жизни. "Как же всё двояко", - думал я тогда И... Мартин Нильсен же умер, но в то же время, он жив. Хотя, кто я вообще? Я не знаю до сих пор. Я запутался сам в себе и уже не в силах что-либо изменить. Из двух близнецов я тот, что слабее. Но в то же время я, вроде бы, нашёл в себе силы жить с тем жутким грузом, который висит на мне до сих пор. И, что же это получается, я теперь и слабый, и сильный близнец? Так же не может быть. Да и Йостен умер, чтобы жил... Йостен? Ведь он жив. Он жив. Значит ли это, что цвет жизни - это цвет смерти? Неужели, я искал то, что всё это время было прямо передо мной, что смотрело на меня с каждой картины. Прав ли был ты, Йостен, назвав красный "цветом смерти"? Кто знает. И мне, наверное, не дано узнать. Пора бы уже, пора. *** Йостен Нильсен умер в возрасте пятидесяти четырёх лет от болезни лёгких, вызванной чрезмерно частым курением. Requiescat in pace.

***

- Зачем ты пришёл так рано? - Я не знаю. Извини. Кстати, ребят, у вас сигаретки не найдётся, нет? - Пошёл к чёрту, Мартин.