***
…Иван Васильевич Грозный, самодержец эквестрийский, облокотившись о мраморные перила балкона, смотрел на раскинувшийся внизу город и площадь, чьи очертания угадывались с трудом. Из темных снеговых туч, пришедших с севера, из Клаудсдейла, шел снег. Погода, спустя столько лет, наконец получившая «независимость», судя по всему, решила отыграться по полной на жителях этой благословлённой солнцем страны, столько лет державших силы небесные на коротком поводке. Кое-кто из беженцев предложил послать парочку пегасов для расчистки неба, и тут же получил отказ: здоровых, способных встать на крыло пегасов осталось мало, а те, что прибыли с подкреплением, берегли свои силы для более важных дел – таких, как тушение пожара на востоке Кантерлота. До чего же изменился город! Где его былая роскошь и лоск, оживлённые и светлые улицы с гуляющей по ним богатой, весело щебечущей публикой? Где сияющие фасадами здания особняков и театров? Куда подевались помпезные рестораны и уличные, не лишенные некой элегантности кафе, под белыми, как капитанский мундир, зонтиками? Всё это исчезло во мраке июньской метели, смазавшей очертания, делая и без того грязный, в один момент потерявший все свои краски город уныло-серым скопищем и нагромождением дворцов и площадей. Глядя на эту серость, лишь отчасти разгоняемую огнём костров беженцев и караульных, на заметаемую метелью зелень садов и бульваров, укрепления и насыпи, Ивану Васильевичу поневоле вспомнилась Русь, оставленные им дела, отчизна и пустующий трон. «Господин Великий Новгород… Вот кто не дает мне покою по более крымской собаки… – задумчиво поглаживая рукоять верного кинжала, размышлял царь. – Крымский хан и иже с ним – угроза явная, тогда как своевольные новгородские смутьяны только и ждут мига подходящего, чтобы нож предательский в спину вогнать. Не успел я перед тем, как в эту хутынь угодить, гнездо аспидово на корню изничтожить. Но не будь на то Господни воли, не оказался бы я в месте сим. Не заросло оно ещё бурьяном измены, но зарастёт, ежели и дальше не у дел мне оставаться… Не в этом ли повеление Его? Знает Всевышний, что во имя очищения от скверны в государстве Московском живота я не жалел. И здесь не пожалею». В бушующей метели вдруг проступило лицо. Светлый лик старика в куколе смотрел на русского самодержца строгим, но любящим и покровительственным взглядом. Онемев и отшатнувшись, Грозный размашисто перекрестился: он узнал это лицо. Лицо управителя русской погоды, от ярости которого в ужасе бежал его своенравный дед. Именно по усмотрению хутынского настоятеля посреди лета в Новгороде ударил мороз и выпал обильный снег. Это и спасло продажный город от неминуемого голода и смерти, ибо холод и снег не пощадили разжиревших червей, подтачивающих корни колосьев. Великий святой покровитель и молитвенник господина Великого Новгорода смотрел на Ивана, и в душе последнего созревала и крепла надежда, что его не оставили, и разразившаяся метель обернется благом, сметя и погубив переметчиков и иуд, дав расцвести прекрасным колосьям и дать невиданный урожай… – Эм, Ваше Величество! – едва решаясь отвлекать нового главу государства от размышлений, к царю обратился бывший командующий клаудсдейлским военным гарнизоном, ныне поставленный на пост «главного по поджогам». Рядом с ним возвышался хмурый, как громовая туча, Спеллвивер. – Разрешите доложить! – Слушаю, – отрываясь от созерцания кружащегося за окном снегопада, ответствовал Грозный. – Нам удалось остановить продвижение пожара в западные районы города! – бодро отрапортовал жеребец. – Сейчас ведутся работы по окончательному усмирению огня. Мы, как и было вами велено, подключили пегасов из Филидельфии, но из-за сильного ветра и снега работы вести не так-то просто… С другой стороны, это дополнительная гарантия того, что грифоны не покажут клюва, и с их стороны неожиданного нападения пока можно не опасаться. И, тем не менее, следуя опять же вашим приказам, мы выставили усиленные патрули и стоим предельно настороже. – Что с ранеными? – внимательно выслушав донесение, спросил Иван Васильевич. – Освобождённых разместили в лазаретах, – ответствовал Спелл. – В данный момент им в срочном порядке оказывается медицинская помощь. Остальных расположили в казармах и в прилегающих особняках неподалеку, а также в близлежащем кафе «Рога и копыта». Что до беженцев – все сыты и одеты, ни в чем дефицита не испытывают. Правда, пришлось очень сильно постараться, чтобы посреди жаркого лета – спасибо вашему хозяйственному коллеге! – раздобыть столько топлива для отопления всего замка, но результат себя оправдал – древесины и угля теперь в достатке. Как и свежего провианта с медикаментами. – Что с принцессой? – задал вопрос Грозный. – Она ещё очень слаба, –покачав головой, произнес синешкурый единорог. Он все ещё ощущал слабость и немощность, разносящиеся по всему телу. Более того – прошедшая битва всколыхнула энергетическую структуру на многие мили вокруг, и её последствия ещё долго будут ощущаться опытными магами. – На восстановление потребуется много времени. О её душевном состоянии можно только гадать. А её брат до сих пор не пришёл в сознание… – Твайлайт просила вас заглянуть к ней, – после непродолжительного молчания, подвел итог маг. – И как можно скорее. – Добро. Что-нибудь ещё? – Да, ещё кое-что, Ваше Величество, – подал голос «главный по поджогам». – Во время работы на пепелище, у нас появились немалые подозрения о том, что пламя, как и весь пожар, было вызвано с явным умыслом… – Приму к сведению. Как обстоит вопрос с местом захоронения? – Место выбрали как раз на выгоревшей восточной окраине. Уже сейчас там ведутся погребальные работы, – продолжал «пожарник». – Более того – вся дворцовая канцелярия и королевский архив – включая мисс Лэнд – с вашим коллегой во главе сейчас составляет список погибших и пропавших без вести. Закончат приблизительно к вечеру. Похоронная церемония назначена на завтра. – Что ж, ежели это всё – можете быть свободны, – завершил диалог Иван Васильевич. Поклонившись, визитеры вышли. Простояв так с несколько минут и уже собираясь идти, Грозный последний раз бросил взгляд за окно, где, как ему показалось, вместо снега на землю падал белый пепел с пожарища невозвратно ушедшего старого мира, давая прорасти на ней замыслам и чаяниям великого царя…Глава 2: Пепел
13 мая 2015 г. в 20:08
Хутынь – худое место.
Куколь – верхнее облачение монаха великой схимы, в виде остроконечного капюшона с двумя длинными, закрывающими спину и грудь полосами материи чёрного цвета, с изображением на нём крестов, серафимов и текста трисвятого.
…Глубоко ввалившиеся глаза, горевшие лихорадочным огнем; свалявшаяся комьями грива; запекшиеся искусанные губы, вытянутые в узкую, страдальческую полосу; засохшая на доспехах кровь – по мощенной мостовой, шатаясь, брёл мертвец. И не один. Будто обезумевший нечестивый некромант поднял десятки, если не сотни тел павших, бросая их в последний неприступный натиск на видневшийся вдали дворец. Никогда столица Эквестрии не видела и не ощущала подобного ужаса, творившегося теперь на её улицах, щедро обагренных кровью в эту ночь. Но в ещё больший ужас обыватель пришел бы, узнав, что полутени, идущие парадом в это бессолнечное утро – живые. Но некому было смотреть на столь душераздирающее зрелище, как и сетовать на тяжелое, низко нависшее над головой – протяни копыто, достанешь – по-осеннему серое небо. А живые «мертвецы» все шли и шли, опираясь друг на друга, бредя туда, где их с нетерпением ждала помощь и долгожданный отдых…
Два часа длились сложные переговоры с грифонами об обмене пленными. Казалось бы, небольшой срок, но сидящим на южной стоянке для колесниц раненым и измученным за ночь боев пони они показались вечностью. Когда всё-таки объявили о передаче пленников воюющим сторонам, вместо ожидаемого крика ликования над толпой раздался лишь невнятный гул и стон. И, тем не менее, ободренные пони, собрав последние силы, двинулись к торговому кварталу, где и должен был состояться обмен.
Сейчас, бредя по пустым улицам под конвоем грифонов, каждый, начиная с абсолютно здоровых и кончая теми, для кого этот путь станет последним, хотел жить.
По мере приближения к месту встречи все явнее ощущался запах гари и дыма, в воздухе серыми хлопьями закружился пепел – на восточных окраинах, судя по всему, разыгрался настоящий тартар. С северо-востока подул холодный, пробирающий до костей зимний ветер, и вместе с ним, вперемешку с пеплом, с неба начали падать одинокие снежинки, постепенно перерастая в метель. Но бредущих это никак не волновало. Их внимание было приковано к полотнищу с красным крестом, развивавшемуся над площадью, буквально в двухстах ярдах…
А тем временем, в ставке грифонов, прямо перед шатром Императора словно из-под земли появился Ганнар. Вид имперского полководца, только что явившегося с фронта, был страшен: прожженная броня, пропахшая гарью и потом шерсть, заскорузлая кровь на наручах и боевом нагруднике, перебитое, волочившееся грязной паклей крыло. Но самое главное, что привело в оторопь личную стражу Тайрена – это самых-то закаленных, всё повидавших на своём веку, лучших из лучших воинов! – был взгляд налитых кровью глаз. И столько всего было в этом взоре, что стражники беспрекословно расступились, пропуская Ганнара к Императору.
Тот сидел за походным столом, изучая план Кантерлота, одновременно слушая доклад-сводку одного из многочисленных грифоньих командиров, чьего имени Ганнар не припоминал, да и не хотел. С нарочитым шумом пройдя к столу, полководец грохнул о его деревянную поверхность кожаный свиток.
– Отступать?! В тот самый решающий момент, когда можно одним точным ударом уничтожить и прорвать всю их оборону, взяв этот грязный городишко – отступать?!! – вне себя от ярости, пророкотал Ганнар.
Тайрен, оторвавшись от своего занятия и знаком прервав доклад, посмотрел на бушующего командарма. Сложно было судить о положении вещей, глядя на Императора, в поведении коего угадывался скорее захвативший город победитель, нежели грифон, велевший войскам отступать. Сопутствующее ему холодное спокойствие всегда вызывало у Ганнара восхищение, но не сейчас. Никаких льдов не хватит, чтобы укоротить бушующее в воине пламя. Для этого имеются иные средства – дать огню пожрать предмет ненависти.
– Сейчас, когда их силы истощенны и уже почти на исходе, когда они истекают своей кровью, мы как трусливые овцы убегаем от них, испугавшись бешенства придворной собачонки Селестии?! Это ли непобедимое войско Грифонии? – продолжал свирепствовать полководец. – С каких это пор грифон боится мула? Ответь мне, повелитель!
– И что же ты предлагаешь мне, доблестный Ганнар? – чуть придвинувшись, поинтересовался Император.
– Собраться с силами на последний штурм, – уже было немного успокоившийся, командарм вновь вспыхнул, и в его глазах заплясал темный огонь. – Уничтожить их оборону, а затем вырезать всех…
– Напомню тебе, Ганнар, – в спокойном до сего момента голосе Тайрена натянулись железные струны, – Что в данный момент на помощь осажденным прибыло значительное подкрепление из Филидельфии, прорвавшее наш заслон и отбросившее твои части к окраинам. И это – лишь часть. Остальные подтянутся чуть позже. По докладам разведки, подкрепления из Балтимэйра, идущие с юга, уже в Зеленом доле – на расстоянии одного перехода от Кантерлота, а ополчение Майнхаттона и Лас-Пегасуса – в низовьях Королевской горы, и к вечеру будут в городе…
– Да мне плевать! – взорвался Ганнар. Казалось, пламя его гнева вот-вот материализуется и перекинется на стенки шатра. – Плевать сколько их! Хоть вся Эквестрия слетится сюда! Я один стою целой армии, и сколько бы их не было – перебью всех! А уж с моими «орлами» и подавно...
– …Более того, – устремив взгляд на грифона, отчеканил Тайрен. – Твои «орлы» истощены и вымотаны не меньше, чем защитники города. Мы понесли большие потери, и сейчас нам необходимо зализать раны. Если уйдём в оборону, сможем накопить сил для нового, уже последнего удара. Всему своё время. Пока Клаудсдейл – ключ к обороне северо-западной Эквестрии – в наших лапах, беспокоиться нам не о чем. Так что уймись и охлади свой пыл. Выжидай – как это престало хладнокровному охотнику и командующему Имперской армии. Всему своё время... А сейчас – иди!
Как недавно беспрекословно разошлась пред Ганнаром стража, так и он без малейшего возражения покинул шатёр. А Тайрен, совершенно безразличный к чувствам старого товарища, вернулся к своей сокрытой от многих игре, где, как шахматными фигурами, он беспринципно распоряжался судьбами тысяч.