Память питается болью

Хотелось пить. Андрей лежал на кровати и не сразу понял, что привязан. Вокруг царил полумрак, белые стены, ни одного окна, дверь... похоже на больницу. Он приподнялся на локтях, с удивлением глядя на свои забинтованные руки, пристегнутые к невысоким хромированным бортикам. Если это больница, почему его привязали к кровати? Андрей попытался вывернуться как-то, освободить хоть одну руку, но ничего не получалось, и он испугался всерьез. Даже попробовал грызть фиксирующие ленты, отсюда надо выбираться любой ценой. Андрей так увлекся своим занятием, что не заметил распахнувшуюся дверь вовремя и замер, прикусив краешек белого пластика. — Не нужно, не нужно этого делать, больной, — один из вошедших приветливо смотрел на Андрея, пока двое других осторожно укладывали его обратно. Значит, этот у них главный, в голубой форме с эмблемой. Он вдруг узнал символику, у него тоже была такая на кителе из серебристой ткани. — А вы... кто? — Доктор Морозов. — Развяжите меня, — попросил Андрей, и его освободили от удерживающих ремней, взяв обещание не буянить. Потом ему дали воды и отвели в туалет, и он долго сидел там, пытаясь вспомнить, что же все-таки произошло. Стены, пол, даже раковина и унитаз, все было сделано из какого-то странного пластика, Андрей уперся лбом в стену, и там осталась небольшая вмятина, которая выровнялась через некоторое время. Ногтями поцарапать тоже не удалось, после нескольких упорных попыток из-под бинтов начала сочиться кровь, совсем не страшная, напомнил себе Андрей.  — В перевязочную его, — доктор кивнул двум своим помощникам и повернулся к Андрею: — У вас, Озкулов, передозировка препаратов, ускоряющих регенерацию, пришлось по старинке вас лечить. — От чего лечить? Я здоров, — Андрей понял, что сказал лишнее. Он-то знает, что его насильно тут держат, сразу догадался. Он присел на краешек кровати, раздавленный вдруг пониманием происходящего, эти только притворяются, что лечат его… В перевязочной было много полезных вещей, любая пригодилась бы для побега. Андрей осматривал светлую комнатку, вытянутые яркие лампы на потолке и юную медсестричку. В руках у нее были прекрасные ножницы с зазубренными краешками, Андрею они сразу очень понравились. — Фиксировать будем? – строго спросил один из сопровождающих. — Не надо, — прошептал Андрей, зачем его хотят связать, неужели опять началось… — Не надо, — согласилась медсестра, — вон он смирный какой, бедняжка. Санитары заржали: — Он из группы захвата двоих покусал, бедняжка наш, вы же сами, Любочка, обрабатывали. — Тогда надо, — Любочка тоже засмеялась, гадина. Андрей задергался, когда его пристегнули к креслу, и зажмурился. Но больно не было, прикосновения были деликатны и даже нежны, он рассматривал красные полоски на ладонях и запястьях, их смазали чем-то прозрачным, а потом вновь наложили повязки.  Дни в этом месте, так похожем на обычную больницу, были совсем одинаковыми. Андрей не знал, сколько он здесь находится, и не помнил толком, как сюда попал. Сначала надо спастись, а потом уж разбираться. Его палата находилась в конце коридора, через два поворота – перевязочная и там же кабинет доктора, Антона Михайловича. Кормили Андрея отдельно от всех, сказали, буйный потому что.  На завтрак он как обычно пил какую-то сладковатую смесь через трубочку, наклонившись над столом, невкусно, но терпимо. Пластбинты покрывали его руки, которые он сам и изрезал, надо же, какая чушь. Он покосился на санитаров и продолжил глотать неприятную жидкую кашицу. Завтра будет последняя перевязка, Андрей все думал о ножницах, как бы их стащить незаметно. Тогда уж он всем покажет и этим двоим в первую очередь. Эти тихонько переговаривались: — Помыть его сначала? Или так вести? — Нафига? Обделается еще со страху, и опять мыть… — Я никуда не пойду, — Андрей завертел головой, и над ним опять заржали: — Следователь ждет не дождется, да он не страшный, поговорить хочет.  Внутри все оборвалось. Нельзя идти в полицию, откуда-то Андрей это знал, нутром чуял. Он выждал момент и почти вырвался по пути, но его быстро догнали и опять скрутили.  — Черт, осторожно, руки его…  Очнулся он опять привязанным, рядом стоял доктор и мужик какой-то незнакомый, Антон Михайлович ругался с ним, говорил, что не отдаст Андрея, рано еще.  — Опросить я все равно обязан, это необходимая формальность, может, он и заявлять не будет, — от этого громкого голоса в голове что-то лопалось. — Не буду, — пробормотал Андрей, и его переспросили еще раз, что мол, неужели по согласию все было. У него в квартире, оказывается, нашли одежду в его, Андрея, кровище и в сперме, анализатор сходу определил пять различных образцов, и нож еще. Санитары начали хихикать, и Антон Михайлович глянул на них укоризненно. — Да разве он соображает сейчас, инспектор, — доктор ласково погладил Андрея по коленке. – Придет в себя через месячишко, тогда и расскажет вам все.  — Бля, придется дело заводить, — искренне огорчился инспектор, — доиграются, извращенцы хреновы, а нам разгребай... — и он вышел из палаты, сетуя на свою тяжелую работу. — Помойте его, ребята, и пусть поспит, — доктор махнул рукой, прежде чем последовать за полицейским.  — Че за запах, а? — возмущенно спросил у Андрея один из оставшихся санитаров, кажется, Саша. — Обосрался? — Нет, нет... — он чувствовал, что да, сам не заметил, как это случилось. Что теперь будет... — Придется помыть, как доктор прописал! Его затолкали в душевую и раздели там, Андрей стоял голый и такой грязный, и эту грязь нельзя было скрыть. Вода стекала по его телу, слишком холодная, он весь покрылся мурашками и все пытался прикрыться руками.  — Руки не суй под душ, размокнет пластбинт, — его развернули лицом к стене, — повыше их подними и упрись.  В зад ему ударила тугая струя воды, очищая, Андрей переступил с ноги на ногу и с ужасом понял, что возбуждается. Конечно же это заметили, его ведь так тщательно мыли. Оглаживающие движения губки напоминали о чем-то важном, настоящем, из той, прежней его жизни. Он опять попытался закрыться, стал просить сделать воду теплее.  — И так кипяток почти, терпи уже, — беззлобно сказали ему и увеличили напор, — давай смоем все быстренько, и спать пойдешь.  Андрею удалось забиться в угол душевой и съежиться там, присев и обхватив себя кое-как руками, прикрывая стояк.  — Брось, Саш, замерзнет, сам вылезет, пошли по кофейку, — услышал он. И удаляющиеся шаги.  Из крана над ним капало, Андрей дрожал, вода с волос текла прямо в глаза, а он не мог ее стереть своими никчемными руками. И сам он был никчемный, грязный извращенец, к нему даже прикасаться лишний раз противно. Из душевой его забрали только перед вечерним обходом, натянули через голову серую рубаху до колен и уложили в кровать. Андрей согрелся и лежал, перевернувшись на живот, в голове крутилось одно и то же, наверное, он выродок какой-то, поэтому и попал сюда. Стоял под душем, еще и ноги раздвинул, чтобы вода лучше попадала. Он начал ерзать, было приятно и мерзко одновременно, вот если бы его нагнули прямо там, вставили посильнее... Член наливался и твердел, и Андрей обнаружил, что не может помочь себе руками, пластбинт делал это совершенно невозможным. Он опять улегся на живот, представляя, как его дерут и говорят, что он хороший, и велят молчать и не двигаться. Андрей весь измучился, пока возился, но оргазм был коротким и сильным, и опять накатило знакомое уже ощущение, как он так может, извращенец чертов... лучше бы сдох. *** ...Проход все уже и уже и извилистей, а потом кончился тупиком. Возвращаться казалось невыносимым, но они вернулись, свернули, заползли в еще более узкое место, там все было в какой-то мелкой черной пыли, а еще ошметки, словно каменная паутина. И каменные потеки. И тупик. Они вернулись снова, нашли широкий проход и через несколько часов уткнулись в расплавленную стену. Этот лабиринт был бесконечным. — Мы похожи на глистов в слоновьих кишках, — сказал Павел. — Надеюсь, жопа у этого слона все же сверху, — ответил Геныч, и они истерически засмеялись. "Поход за жопой Грааля", повторял Павел, красивое название "Грааль" запал ему в душу еще со школьной скамьи и напоминал теперь о чем-то смутно великом. Прошло тринадцать часов и двадцать шесть минут с начала их похода (они засекали), и, вымотавшись безнадежностью, они сидели в очередном тупике, бессмысленно изучая сканер. — Прикинь, Пал Юрич, когда мы сдохнем, мои ноги еще недели две ползти смогут, я им автомат поставлю, во пиздец будет? — Заткнись, — тихо ржал Павел, он закрывал глаза и вспоминал Андрея и думал о том, что, наверно, любит его, раз только и видит его смуглую жопу перед смертью. — Заткнись, Геныч, мы выползем.  — Выползень, бля... И это слово тоже казалось им ужасно смешным — выползень. "Выползу и приду к Андрею, а с Наташенькой расстанусь, отошлю ей все же то письмо, что уж там, раз изменил и полюбил другого..."  Павел подхватил сканер и на четвереньках пополз обратно, метрах в двадцати был узкий лаз, и он принялся протискиваться в него. — Куда блядь... — окликнул его Геныч, а потом пополз следом, не прекращая материться на предмет того, что его железная жопа не сжимается и обязательно застрянет. — Так она у тебя ферроорганическая же, как это не сжимается, — откликался Павел, упорно углубляясь в проход, вот тот как раз замечательно сжимался и сужался. А потом он увидел на сканере, что спереди пещера и стальные сплавы, но дырка, ведущая туда, была совсем узкая, даже голова не пролезет. — А счастье было так близко, — прошептал Павел и снова вспомнил Андрея почему-то, как тот просил его остаться на ночь. — Меня вперед пропусти, — сказал Геныч, взглянув на сканер, и они поползли обратно, к месту пошире, чтобы поменяться очередностью. И Геныч пробил своими чудесными ногами дырку, они вывалились в широкую пещеру, оказавшуюся фрагментом раздавленного перехода шахты. И снова пошли по направлению вверх. А в конце перехода увидели тусклый свет шахтерских лампочек: там сидели трое ребят из их смены. Они зашевелились и вскочили, увидев их, а Павел с Генычем радостно прибавили шаг — как же хорошо было встретить людей. — Что сидим, указаний ждем? — спросил Павел, подходя. — А куда идти, везде тупики или вниз, Пал Юрич, пусть нас тут найдут... Они присели рядом и поделились галетами и шоколадом. "Надо отдохнуть, и верно", подумал Павел и прислонился к стене и увидел короткий сон про Андрея и четверых насильников. — Паш, — окликнул его Николай, наладчик, — ты в радио разбираешься? — Ага, все сраные модельки из "Юного техника" вот этими самыми руками... — Может, попробуем собрать из двух маячков один? — Мечтатель ты, Коль, — отозвался Павел, смешно даже — пробовать в космической технике разбираться, но он все же склонился над полурастерзанным приборчиком, и они принялись терзать его уже вдвоем. А потом тьма вокруг зашевелилась, они вскочили и замерли, как сковало непонятным ужасом, и на свет выползло нечто черное и блестящее, похожее на гигантского слизня, камень тек и пузырился под его брюхом. — Нахуй! — скомандовал Павел, рванув в сторону, и все очнулись и побежали за ним. Только Николай не двинулся, он медленно пятился, прижимая к груди детальки передатчика, и Павел оглянулся, блики света чертили резкие линии на темной фигуре наладчика и на жуткой массе слизня. А потом Николай закричал, страшно и очень коротко, и Павел оглянулся еще раз и увидел, что шлем его упал и осветил пузырящееся брюхо слизня, теперь окрашенное красным. А потом лампочка Николая погасла. Они забились в очередной проход, теперь понятно, что их слизни прожигали, выползли по нему в пещеру попросторнее, остановились там. — Надо дальше, дальше идти, — говорили ему ребята. — Нет, будем ждать спасателей на одном месте, мы уже недалеко от поверхности. Если это опять попрет — здесь несколько проходов, уйдем. А из узкого места не уйти. Все будет хорошо, — объяснил им Павел, и его послушались. Они сидели и ждали, а потом снова выполз слизень, они побежали и напоролись в проходе на нового. — Назад! — крикнул Павел, и его снова послушались, побежали за ним в пещеру обратно к предыдущему слизню.  Слизни ползали медленно, вот в чем дело. На большом пространстве от них можно было убегать. Они и убегали, носились по еще не расплавленным местам. И Геныч упал на своих неловких железных ногах, на него наползло и начало есть, но они оттащили его, как хорошо, что полуандроид не чувствовал боли в железной заднице. А потом слизни уползли, пещера начала застывать отеками, а они сидели на твердом пятачке, прижавшись друг к другу и ждали, все ждали. — Нас спасут, — сказал Павел и подумал: если наверху все живы. И еще: выберусь, пойду к Андрею. И их и правда спасли, бур-разведчик прорылся к ним и доставил на передвижную станцию спасателей. *** Павел оттолкнул кислородную маску, которую заботливый медбрат все норовил запихнуть ему в морду. — Что со станцией, Максим? Заместитель главного инженера мрачно сожрал витаминный пирожок из контейнера. — Со станцией все в порядке, Паш, пиздец носит локальный характер... — Максим Николаич, — возмущенно перебил его медбрат, — пирожки — для пострадавших! — А, ну, цыц! — вызверился на него зам. — И брысь отсюда. — Я при исполнении, — оскорбленно заметил тот, ловко напялил на отвлекшегося Павла маску и принялся что-то измерять. Павел закатил глаза, а Максим заржал: — Ладно, хуй с тобой, при-исполнении. Так вот, Паш, — он снова спер пирожок, — это аномалия какая-то, по предварительным данным картина такая, будто бы этот участок что-то огромное из глубины пожевало. Все перемешано... и шахта наша пиздой накрылась, естественно. Так это не марсотрясение, тупо подумал Павел, кутаясь в одеяло. Медбрат, наконец, оставил его в покое и пошел мучить других пострадавших. — Вся шахта или только этот участок? — Строительство везде заморожено, сам понимаешь. — А... люди? — Ну, что люди... сидим ждем... — Я про свою смену спрашиваю, придурок! — Кроме вас, никого пока не нашли, — Максим поморщился и отвернулся к иллюминатору.  Павел тоже уставился на красный песок. Их ведь тридцать семь человек было... За прозрачным пластиком виднелись обломки внешних строений шахты.  — Что снизу-то было, докладывай, — прервал тяжелое молчание Максим. — Слизни там были, — Павла передернуло от воспоминания. Да уж, теперь в шахту до конца жизни будет ссать при входе... — Марсиане. — Допустим, я только что посмеялся над твоей смешной шуткой. — А я не шучу! Видел круглые ходы на сканере? Так вот, они меняли свои направления. Только что не было, а потом раз — появилось. Мы их видели — черные блестящие твари. Откусили Козенко ногу, хорошо, он полуандроид. А Фомякова... Николая... на наших глазах расплавило. Они ведь камень плавят... — Паш... на Марсе нет органики. — А я сказал, что они органические?! Максим встал и нервно прошелся, потряхивая пузенью. — Кстати, в курсе, что с главным? — Что? Генеральный вставляет пиздюлей? — Павел хмыкнул: — Спорим, Петрович заявит, что это я лично сжевал шахту... — У него срыв, Паш, в клинику упекли. — Срыв?.. — Да, психика не выдержала, Женечка... ну, Топазова, сметчица. Так вот, она трепалась, будто нож у него видела, весь в крови. Она, естественно, в полицию, а там уж все и выяснилось. Ну, ты ж помнишь, какой он в последнее время был. Павел сглотнул, вспоминая. Сильное тело, послушно, замирающее под ним... Надо будет навестить его в клинике... Стоп! Срыв, полиция? Проклятье, если Андрей расскажет о нем... Об изнасиловании, и еще охранники те... Все равно надо навестить. Он нервно закусил губу, даже не понял сразу, что Максим имел ввиду, осторожно советуя не перенапрягаться. А потом дошло: — Ты, блядь, прежде чем такие намеки делать, разберись сначала! — он злобно сощурился: — Попробуй хотя б разведданные изучить, ребят опросить... на откушенную ногу Козенки полюбоваться. Там следы характерные такие. — Ладно, ладно, — Максим примирительно поднял руки. *** В клинику он смог вырваться только через три дня. Павел аж извелся от смутной тревоги вперемешку с вожделением, но непрерывный аврал, внезапно свалившиеся на него обязанности зама главного инженера... вкупе с последствиями кислородного и прочего голодания — все это выбило его на несколько суток. А когда он наконец пришел, к Андрею его пускать не захотели. Доктор похабно как-то ухмылялся и ласково выспрашивал, с какой целью он хочет видеть больного. — С целью навестить товарища, — в который раз объяснял ему Павел. Он вытащил из кармана красное яблоко в пластиковом пакетике, настоящее, с Земли: — Гостинец вот принес. Доктор снова зарядил туманную речь о тяжелом состоянии больного и нежелательности всяких беспокойств. — Я не побеспокою, — злился Павел, у него аж живот сводило от желания увидеть Андрея. — Увы, увы, молодой человек, посещения в таких сложных случаях ограничены, только для родственников. Вы же, хе-хе, не родственник? Павел тяжело посмотрел на него, а потом решился. В конце концов, он еще под землей все для себя решил. — Родственник. Мы жили в гражданском браке. — Как это? — поразился доктор. — Любовь у нас, ясно? — А... — доктор явно что-то хотел сказать, но передумал, снял очки, задумчиво протер их... — А как вы это подтвердите? — А у Андрея спросить? — Молодой человек, вы меня совсем не слушали? У него диссоциированная амнезия. — Ну, — упрямо сказал Павел, — меня-то он вспомнит. Позовите. Доктор наконец сдался.