Смутные дни

Если верить календарям, весна уже на исходе. Ещё пара дней – и вспыхнет лето: воздух наполнится теплом, зелёная трава обовьёт дома, деревья укроют всё вокруг листвой. Чужестранец останавливается у входа в город и мучительно раздумывает, не ошибся ли он временем. Мостовые укрыты снегом. Холодный ветер царапает руки. – Это что же ты творишь, дорогая погода? Погода оборачивается и высокомерно фыркает: «Не твоё дело». Чужестранец усмехается и шагает в город. Ничего не изменилось, ни-че-го. И это не может не радовать. Город снисходительно похлопывает по плечу. – Здравствуй, здравствуй, – кивает Чужестранец. – И вам доброго утра, дорогие улицы. «Утра, утра!» – звенят окна. Кажется, даже ветер смягчается: осторожно поигрывает концами шарфа, вместо того чтобы разбрасывать снежные хлопья. Чужестранец кланяется домам – ну и людям, которые в них живут. Потому что вернуться в город и не поприветствовать всех и каждого – крайне дурной тон. Дома лукаво подмигивают. Остаётся всего пара поворотов и... Сердце колотится, руки подрагивают. Чужестранец нащупывает во внутреннем кармане ключ: вопреки правилам, он не сдал его хозяину. Подъезд родной до боли. Каждая трещина на стене вызывает улыбку. Ещё никогда он не возвращался, неся в душе такую щемящую нежность к городу. Это теперь твой город, Чужестранец, слышишь? Родной-родной, тот самый, который ты желал отыскать среди тысячи городов на всей планете. Чужестранец и сам это чувствует, пока медленно поднимается на третий этаж, под самую крышу. Шершавые перила ластятся к рукам, точно кошки, и номера квартир провожают его дружелюбно-внимательными взглядами. Вот и долгожданная двадцать первая, с коричневой сетью трещин и медным блеском ручки. От волнения ключ дрожит в руках, но Чужестранец умудряется отпереть дверь совершенно бесшумно. Пальто и цилиндр занимают свои места на вешалке. И только теперь можно раскинуть руки и сказать одними губами: «Здравствуй, квартира. Мне тебя не хватало». Мотылёк спит в комнате, сложив руки на столе и опустив на них голову. Кажется, его синие волосы стали длиннее. Неудивительно, целый месяц прошёл, как-никак. Чужестранец тепло улыбается, но первым делом – как и обещал в письме – ставит кипятиться воду. Рассвет скользит по стенам. Квартира молчит, лишь часы глухим стуком отмеряют время. Чайник тихонько посвистывает, и Чужестранец достаёт из шкафа любимый стакан и бумажный пакет с чаем. Теперь... Теперь можно. Мотылёк не слышит ровным счётом ничего. Спит так же безмятежно, будто весь прошедший месяц бодрствовал, не смыкая глаз. Чужестранец мягко касается его плеча и в очередной раз поражается: до чего худой! Он вздрагивает, поднимает голову и потирает сонные глаза, ещё ничего не сообразив. – Здравствуй, дорогой Мотылёк, – не удерживается от улыбки Чужестранец. Мотылёк оборачивается. Мгновение спустя непонимание в его глазах сменяется детским восторгом. Он подскакивает и крепко обнимает Чужестранца, будто не смея поверить в собственное счастье. – Ты вернулся! Ты всё-таки вернулся! – Я же обещал, – шепчет Чужестранец. – Неужели ты думал, что я могу просто взять и бросить тебя? Слова, которые он давно носил в себе, так легко слетают с языка. Мотылёк на мгновение замирает, а потом утыкается лбом ему в плечо. – Знаешь, а ты увёл с собой весну. Они сидят на кухне. Каждому из них не хватало этой привычной обстановки: потрескавшиеся синие стены, колышущиеся на ветру занавески, пар над стаканами. И как же хорошо теперь вернуться и снова чаепитничать на рассвете. – Натурально увёл. К вечеру выпал снег. – Да ну? – удивляется Чужестранец. Снег в конце апреля – вот это новости. Мотылёк, занимающий своё законное место на столе, кивает. – Да, самый настоящий снег. И, как видишь, до сих пор лежит. Я пытался весну рисовать: цветы там, деревья... Но получились только птицы. – Покажи, – просит Чужестранец. Сам он рисовать не умеет, поэтому искренне восхищается теми, кому это хоть немного удаётся. Мотылёк неуверенно мотает головой. – Это так, жалкие попытки. – Покажи. Вздохнув, он притаскивает из комнаты кипу чертежей. На обратной стороне каждого листа нарисована птица. Чужестранец присвистывает. Если это «жалкие попытки», то он не просто не умеет рисовать, он рисует в отрицательную сторону. Потому что каждая птица – абсолютно нереальная, выдуманная – выглядит как живая. Хочется распахнуть окно и выпустить её наружу, в холодное весеннее небо, чтобы город наполнился пением. – Это чудесные птицы. И не думай, что я тебе льщу. Ты замечательно рисуешь. – Уж прямо замечательно, – скептически качает головой Мотылёк, но всё-таки улыбается. Похвала ему приятна. – В школе на уроках только и делал, что рисовал, особенно ближе к весне, предвкушая тепло. Странно, что не выгнали. – А я в школе учился, – вспоминает Чужестранец. – Учился, учился и учился. Правда, ничему толком не выучился, тринадцать лет странствий дали мне куда больше. Но без школьного образования я бы вовсе никуда не ушёл, так что... Будь здорова, школа! – С этими словами он поднимает стакан чая. Потому что пить алкоголь за школу с её здоровым образом жизни было бы насмешкой. Да и нет его поблизости, пресловутого алкоголя. Мотылёк с удовольствием присоединяется: – Да здравствует школа! Мог ли какие-то пару дней назад ты, Чужестранец, подумать, что всё-таки вернёшься, будешь сидеть на кухне и пить чай за здоровье школы? И как, счастлив ты? Или в пути сейчас было бы лучше? «Счастлив, конечно, – пожимает плечами Чужестранец. – Объективно – не уверен, а субъективно – на всю катушку. В данный момент мне больше ничего не надо». А на улицах тает снег и трава пробивается сквозь камень мостовых. Весне, в общем-то, тоже больше ничего не надо. Достаточно Чужестранца, принёсшего из других городов солнечный свет. *** Здравствуйте, господа. Хотите новость? Готов поспорить, она вас обрадует. Красный шарф вернулся. Да-да, представьте себе, спустя целый месяц всё-таки вернулся. Аптекарша говорит, видела, как он ранним утром шагал по улице и шарф его трепыхался на ветру. Хорошая новость, не правда ли? Мы, признаться, уже соскучиться успели. Он, конечно, странный и подозрительный тип. Но это наш странный и подозрительный тип. Наш Красный шарф. Наш убийца, наш вампир. Никому его не отдадим.