Пути расходятся

Если Гарольд задавался какой-нибудь целью, то он кидал на её достижение все силы, нередко перегибая в результате палку. Вот и сейчас пьянка по случаю дня рождения Джона, организацией которой вдохновенно и тайно занялся Саксон, вместо тихого, но весёлого сабантуйчика почему-то получилась глобальной попойкой с участием всех четырёх факультетов, несколькими импровизированными стриптизами, морем алкоголя, парой драк, магическими фейерверками, попытками споить эльфов-домовиков, хоровым пением «Jolly Good Fellow» и одним перекрашенным в ярко-салатовый котом. Так вышло, что поделать. Главное — Джон вроде бы выглядел пьяным и счастливым. Гарольд хреново умел выражать своё хорошее отношение, поэтому старался по возможности компенсировать недостаток искренности, взаимопонимания и честности периодическими пугающе широкими жестами вроде легендарной вечеринки. Просто чтобы Джон не забыл часом, что они вообще-то друзья. Всё произошедшее в ту ночь было случайностью от и до. Случайно речь с пьяных глаз неожиданно легко и непринуждённо зашла о Тёмных Искусствах. Случайно Гарольд ляпнул, что благодаря этим искусствам сумеет уделать Джона на дуэли на раз-два. Случайно Джон предложил проверить, а Гарольду репутация не позволяла отказаться. Всё начиналось даже весело, когда они, шикая друг на друга, пьяно хихикая и спотыкаясь, крались по ночным школьным коридорам на улицу. Гарольд знал, что в области защиты от Тёмных Искусств ему самому на всём курсе может составить достойную конкуренцию только Джон, но уже после первых приветственных заклинаний, традиционно отбитых обеими сторонами, с неудовольствием отметил, что Джон, может быть, даже и лучше. Поднаторел, пока Гарольд изучал проклятия. Впрочем, это, конечно, не имело никакого значения, никто во всём Хогвартсе не знал Тёмных Искусств так, как знал их Гарольд, а не зная чего-то, очень трудно достойно от этого защититься. Раз-два-три-четыре. Джон не мог точно сказать, когда у него появилось ощущение, что всё это кончится чем-то откровенно плохим. Возможно, когда они перестали ехидно комментировать действия друг друга, возможно, когда с лица Гарольда исчезла снисходительная улыбка, возможно, когда взгляд Гарольда из нетрезво весёлого через ледяной и расчётливый превратился в почти безумный. А может, и много раньше, может, он с самого начала предчувствовал, что не стоит браться за волшебную палочку и тем более — позволить сделать это Саксону: нетрезвому, решительному, на стенку лезущему от постоянного контроля, но вынужденному раз за разом затыкать своё возмущение — Джон же всё это знал, видел, что Гарольда едва не трясло от ярости, когда Джон проверял его личную библиотеку на предмет запрещённой литературы, решительно конфисковал его нелегальные зелья, слишком активно интересовался любой его внеучебной деятельностью. Предсказуемо, ожидаемо, этого надо было не допустить, но Джон слишком поздно понял, что к чему, только когда увидел это выражение лица, точно такое же, как в библиотеке, когда Джон решил, что Саксон вот-вот убьёт гриффиндорца; и всё, что он успел теперь, в последнюю секунду, это крикнуть отчаянно:  — Гарольд! Не «Протего» — потому что эти проклятия нельзя отклонить. Но он даже не услышал. Раз-два-три-четыре. Думать сейчас было невозможно, Гарольд и не думал, не было ничего, ничто не имело смысла, кроме того, чтобы выиграть, победить, доказать свою правоту, чтобы все знали, чтобы этот ублюдок знал, что на самом деле даёт волшебство. Он-то возомнил себя сильным, похоже, наивный кретин, решил, что он тут главный, потому что умеет славно манипулировать окружающими, но сила вовсе не в этом. Сила в том, насколько далеко ты готов позволить себе зайти. И в том, чтобы уметь заходить дальше всех. Мастер не сомневался, получится ли у него, потому что сомневаться было нельзя — он просто не думал об этом, не думал, что может не сработать. Он вообще не размышлял над своими действиями, решение пришло само, он почти не контролировал себя, когда поднял волшебную палочку и коротко, негромко сказал:  — Круцио. Он не ожидал того, что произошло дальше. Его захлестнуло волной такой эйфории, о существовании которой он до этого момента и вовсе не имел понятия. Ослепляющий кайф, восхитительное чувство отмщения, наконец-то он может отыграться за ВСЁ, вообще за всё, он главный, только от него одного зависит, как долго Джон будет валяться у его ног, как он сам когда-то валялся у ног Кэрроу, никто не имеет значения, все ничтожны, только он, он один смог поставить себе на службу эту поразительную силу, заставляющую чувствовать себя таким властным и могущественным, только он способен контролировать это, всё в его руках, кричи, Джон, громче, дольше, раз-два-три-четыре… Гарольд не остановился: волшебная палочка сама выпала из его ослабших пальцев, когда он согнулся пополам, задыхаясь, словно километровый кросс пробежал. Сразу стало тихо-тихо. Возможно, так только казалось в контрасте с криком — странно, что на него ещё не сбежался весь перебуженный замок. Очень негромко шелестели деревья Запретного Леса. Барабаны затихли почти совсем. Джон лежал на земле в нескольких шагах Гарольда, не шевелясь, а если и дыша, то совсем неслышно.  — Джон? — несмело окликнул Гарольд спустя полминуты. Саксон не вполне представлял, чего ожидать теперь. Джон мог как встать, отряхнуться и сказать что-то вроде «ну ничего себе, вот это ты меня уделал», так и, ни слова не говоря, отволочь его в директорский кабинет и рассказать там, что только что произошло. За применение непростительных гарантировался Азкабан, безоговорочно и стопроцентно. Странные ощущения. Его всё ещё слегка потряхивало от внезапно накатившей слабости, не вяжущейся с таким ярким ощущением недавнего могущества, нарастающий страх мешался с восторженностью и удовлетворением и самодовольством: у него получилось. Всё это причудливо смешалось, и Гарольд впервые в жизни отчётливо почувствовал, что он теряет рассудок. И тогда страх мгновенно перебил всё остальное.  — Джон!!! То ли на громкость среагировав, то ли на отчаяние в голосе, Джон зашевелился и медленно сел.  — Это случайно, правда, я не хотел, я не думал, что у меня получится, — поспешно затараторил Гарольд, прекрасно понимая, что городит очевиднейшую ложь, но чувствуя, что сейчас необходимо оправдаться ну хоть как-то, пусть и так нелепо и криво, неважно, просто надо говорить, обязательно, пока Джон не начал думать. — У меня никогда раньше не работало ничего подобного, я не думал, что на этот раз будет по-другому…  — Хватит, — перебил его Джон — очень тихо, едва слышно, но Гарольд мгновенно захлопнулся, глядя на него нервно и выжидающе. — «Непростительные заклинания действуют исключительно в том случае, когда их применение доставляет удовольствие». Цитата из учебника по Защите от Тёмных Искусств. Примерно столько они должны были знать о Непростительных: не работают, если не хотеть, запрещены категорически, не отражаемы. Джон поднял волшебную палочку, указал на Гарольда и произнёс очень отчётливо:  — Круцио. Саксон испуганно отшатнулся, но зря, ничего не произошло — не могло произойти, это же Джон, он совершенно не способен на что-то подобное.  — Видишь? Пока Гарольд судорожно пытался найти какие-то слова, которые сейчас смогут срочно всё поправить, всё сделать как было, расставить по местам, Джон поднялся на ноги, отряхнул мантию и пошёл к замку, не оглядываясь. Всё рушилось. Независимо от того, пойдёт сейчас Джон к МакГонагалл или нет, расскажет кому-то и упечёт Саксона в Азкабан или окажется великодушнее, это всё было неважно и вообще сейчас значения никакого не имело. Всё рушилось непоправимо. Ему казалось, что ничего подобного просто не могло случиться. Это была основная функция Джона: принимать абсолютно всё, что творил Гарольд. Он же святоша, всепрощающий и всепонимающий, он же НЕ МОЖЕТ бросить Гарольда одного! За долгие годы жизни с барабанами в голове Саксон очень хорошо усвоил, сколько приятных бонусов приносит нездоровье, и научился им пользоваться. Можно хамить, можно не трудиться себя контролировать, можно не разговаривать, можно не выполнять обещаний и вообще не делать того, чего не хочется — ему простят, потому что больной вызывает жалость, и кто-то же должен о нём заботиться. Он без внимания не останется, его обязательно будут увещевать, уговаривать вести себя нормально и жалеть. Больным быть выгодно и приятно (пока не скрутит по-настоящему). Больного пожалеют, к больному не станут предъявлять высоких требований, больному помогут, больному всё сойдёт с рук. Что с него возьмешь? Ну поругают… Ну повоспитывают… Ну пригрозят… а чем? Да ничем. Разве что исключением из школы. А теперь оказалось, что вот оно, ещё одно. Гарольд сейчас действительно боялся проверять, продлится ли обида Джона дольше одного вечера.  — Постой! — поскользнувшись на первом же шаге и едва удержав равновесие, Гарольд кинулся за ним следом. Догнал, схватил за рукав, забежал вперёд.  — Джон, послушай… — а слов нет, говорить-то нечего, чем его переубеждать, что сказать такого, чтобы вдруг Круциатус стал неважен? — Мне жаль, что так получилось, я потерял контроль просто, алкоголь и ещё дуэль эта…  — Ага, — сквозь сжатые зубы ответил Джон, упорно не встречаясь с ним взглядом. — Отвали от меня, пожалуйста.  — Не надо…  — Не волнуйся, я никому ничего не расскажу. Тебя даже из школы не выпрут, — Джон безразлично пожал плечами, глядя куда-то сквозь Саксона. — Просто с меня хватит. На душе было тяжело, пусто и противно. Зачем ему это всё надо, это существо — кошмарное, злое, выносящее мозг день за днём, забирающее все силы до последней капли. Джон ведь ничего не может изменить, так к чему напрягаться? Это последний год, уже через несколько месяцев Гарольд закончит школу и будет жить так, как он хочет — а хочет он разрушения. Нельзя ведь помочь тому, кому это не нужно, изменить того, кто этого не хочет, и за уши затащить в светлое благополучное будущее. А Саксону это явно на хер не надо, Джон уже несколько лет старательно играет роль того, кто мешает Гарольду жить — так хватит же. На здоровье, может теперь копаться в темномагических книгах, не скрываясь, может проклинать кого угодно и чем угодно — пусть его выпрут из Хогвартса, это больше не проблема Джона. У Джона где-то там была жизнь, которую вообще-то можно спокойно и с удовольствием жить, а не убивать всё свободное время на опасного психопата, которому вообще всё это не надо, который хочет жить свою психопатическую жизнь и, наверное, имеет на неё определённое право… У Джона было не просто ощущение, что его усилия пропали даром. У него было такое чувство, что он сам, своими руками вырастил монстра. Своей жалостью, своим попустительством, своей готовностью закрывать глаза, своей защитой, своей дружбой и любовью — он выкормил этим морального урода, эгоистичного, наглого, свято уверенного в собственной безнаказанности. Ну, что поделать. Не всем быть гениальными воспитателями. Довольно. Вот только Гарольд почему-то не хочет верить, не отстаёт, держит за рукав мантии, зря, потому что Джон уже на самой грани и вот-вот выбьет «лучшему другу» пару зубов. А то и побольше.  — Я не…  — Отвали от меня сейчас же и не приближайся ко мне больше.  — Не надо! Так нельзя! У меня никого нет, кроме тебя! Это была правда, трудно было поспорить. Никто из однокурсников, за исключением Джона, уже не желал его знать, а в открытую конфронтацию с ним не вступали только из разумного страха за собственное здоровье.  — И почему это моя проблема?  — Можешь тоже меня Круциатусом ударить, я тебя научу, это не так трудно, у тебя получится… Джон резко развернулся к нему лицом, и Гарольд испуганно попятился. — Позволь мне подвести итог, — Джона едва ли не трясло то ли от обиды, то ли от вспыхнувшей злости. — Всему должен быть предел. Ты делал ужасные вещи с другими людьми, но я никогда не думал, что ты дойдёшь до Непростительных. И никогда не думал, что на день рождения получу Круциатус. Я не стану использовать Непростительных заклинаний, сам факт того, что ты можешь подобное предположить, показывает, что ты совсем меня не знаешь. Я достаточно долго пытался искать тебе оправдания, но Непростительные — это переход всех возможных границ. Я не стану больше тратить на тебя своё время и силы, хватит, можешь хоть целыми днями в Тёмной Магии практиковаться — мне плевать, ты больше не моя проблема, поэтому сейчас оставь меня в покое и впредь не утруждай себя моим обществом. Не верит, дурак, хватает за плечо, не давая подняться на школьное крыльцо, цепляется, нелепый, растерянный, по-подростковому нескладный, жалкий — он умеет таким казаться, когда ему это выгодно.  — Джон… Момента удара Джон даже толком не осознал — совсем не так, как когда он сцепился с Гарольдом на Святочном балу. Просто вдруг резко пробило болью правую руку от костяшек пальцев аж до самого плеча, а Гарольд рухнул на землю. И только тогда дошло, что Джон ему всё-таки вмазал от всей души по морде. Вот тут бы развернуться и уйти, ни в коем случае не оглядываясь, но не получилось — Джон нерешительно поднялся на первую ступеньку крыльца и посмотрел назад через плечо. Просто чтобы проверить, не убил ли ненароком, а то вдруг… Не убил, Саксон секунду полежал недвижимо, а потом скрючился в траве, сжав руками голову. Ну, хотя бы вот тут бы развернуться и уйти. И тогда Гарольд закричал. Джон даже не сразу это понял — он не то что никогда не слышал такого крика в исполнении Гарольда: он вовсе не знал, что люди вообще способны издавать подобные звуки. Впрочем, Джон ни о чём подобном толком не думал, он вообще ни о чём не думал и ни в чём не отдавал себе отчёта, это было как-то само: схватить его в охапку, взмахнуть волшебной палочкой, выдохнуть «Легилименс». Джону едва хватило самообладания, чтобы не отшатнуться в ужасе, не опустить волшебную палочку, не прекратить заклинание. Это не были барабаны, это не была боль, это не был страх. Это было всё сразу, это был хаос, абсолютное безумие, здесь не было НИЧЕГО привычного и знакомого, не за что было уцепиться, не на что опереться, даже четырёхкратный извечный стук превратился во что-то хаотичное, неритмичное, в бессистемную череду ударов. Разруха, Апокалипсис, выжженная земля, катастрофа, хаос, хаос, хаос… Никогда раньше Джон не проводил столько времени в сознании Гарольда, пытаясь навести там хотя бы иллюзию порядка, утихомирить полыхающее безумие, собрать из раскрошенных острых осколков хоть что-то, что потом, возможно, сможет оправиться, сможет обязательно… Когда Джон отключился от его мыслей, над Запретным лесом уже занимался бледный осенний рассвет. Гарольд полулежал на нём, сидящим на коленях. Носом уткнулся в его плечо — то ли спал, то ли потерял сознание, то ли просто обессилел и не хотел подавать признаков жизни.  — Пошли, — Джон легонько потряс его за локоть. — Я не буду тебя тащить, слышишь? Саксон завозился, путаясь в мантии, и неуверенно поднялся на ноги. Джон внимательно взглянул на него, стараясь не показывать беспокойства. Гарольд как Гарольд. Конечно, выглядит очень замученным и разбитым, словно у него как минимум кто-то очень дорогой умер, но в целом не так уж плохо. Во взгляде вроде есть разум и адекватность. Они медленно поплелись в спальню, по всем этим бесконечным лестницам наверх, в башню, в полной тишине. Встречные призраки смотрели на них с интересом. В гостиной, залитой неверным серым светом из окна, спал на люстре ярко-салатовый кот. Многие участники празднования тоже спали вповалку, кто на полу, кто в креслах. Наполовину отклеившийся от стены поздравительный плакат всё ещё переливался различными кислотными цветами. Всё это казалось странным и нездешним — ну не может же быть, чтобы ещё несколько часов тому назад Гарольд, стоя на столе и размахивая бутылкой, рассказывал всем вокруг о том, какой Джон замечательный и как ему, Гарольду, небывало повезло быть его другом. Они, перешагивая через лежащих на полу, дошли до спальни, и Гарольд сразу же рухнул на свою кровать ничком. Джон постоял пару секунд, глядя ему в затылок, и Саксон, почувствовав взгляд, накрылся синим покрывалом с головой. Джон проснулся утром — а скорее даже днём, в спальне кроме него самого и спящего Саксона уже никого не было — с тяжёлой головой и ощущением, будто он не спал вовсе. Он долго не мог заснуть накануне, пытаясь понять, как ему следует поступать дальше. Одно было вполне очевидно: Гарольд никуда из его жизни не исчезнет, Джон действительно не сможет оставить его один на один с его безумием, которое вполне очевидно прогрессировало во что-то совершенно кошмарное. Но нельзя было закрывать глаза на применение Непростительного, это уже не школьные эксперименты с Тёмной Магией, это уголовное преступление, одно из самых тяжёлых, нельзя в очередной раз оправдать это барабанами и оставить в прошлом. Поднявшись с кровати, Джон посмотрел на спящего Гарольда. Тот выглядел крайне нездоровым и спал очень неспокойно. Известно, что психопатии и Тёмная Магия — вещи несовместимые, поэтому эта отрасль магии считается одной из самых сложных: только очень сильный и психически стабильный человек сможет заниматься Тёмными Искусствами без непоправимого вреда для собственного сознания и души. А изначально нездоровому и вовсе многого не надо, чтобы потерять все человеческие качества. Джон снял с полки книгу и сел в кресло напротив кровати Саксона. Гарольд спал почти весь день. Пару раз он просыпался, но только для того, чтобы выпить воды, перевернуть подушку и снова отключиться. Только ближе к вечеру Гарольд, сев на кровати, посмотрел на Джона более-менее осмысленно и хрипло спросил:  — Который час?  — Почти шесть, — ответил Джон, закрыв книгу. — Как ты себя чувствуешь? Гарольд на пару секунд задумался, прислушиваясь к себе. Осторожно дотронулся до впечатляющего синяка под глазом, странновато улыбнулся:  — Ты меня вырубил вчера, что ли?  — А что ты помнишь?  — Не помню, чем всё закончилось, — уклончиво ответил Гарольд. — И как я здесь оказался.  — Ты даже на своих двоих пришёл, — хмыкнул Джон, левитируя книгу обратно на полку. — У меня к тебе разговор. О вчерашнем. Гарольд ничего не ответил, только настороженно на него взглянул, словно ожидал, что Джон сейчас же поволочёт его в Азкабан.  — Я не стану никому ничего рассказывать, — поспешил успокоить его Джон. — Но я не считаю, что это можно так оставить. Повисла долгая пауза. Саксон всё ещё смотрел на него опасливо и подозрительно, словно пытался угадать, что он задумал. Наконец спросил, очень тихо и холодно:  — К чему ты клонишь?  — Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что больше никогда, ни при каких условиях не применишь Непростительных. Саксон заметно удивился и пожал плечами:  — Ну ладно, я обещаю.  — Понимаешь, здесь возникает одна сложность, — Джон старался говорить мягко и дружелюбно, поймав себя на том, что очень не хочет, чтобы Гарольд сейчас вспылил и отказался. — Я не готов поверить тебе на слово. Я предлагаю тебе принести Непреложный Обет. На несколько мгновений Гарольд застыл, глядя на него с нечитаемым выражением лица, а потом скрестил руки на груди.  — И что, если я откажусь? — с явным вызовом спросил он.  — Твоё право, я всё ещё не стану никому ничего рассказывать, но тогда я тебя больше не знаю и знать не хочу. Саксон забарабанил пальцами по своему плечу. Раз-два-три-четыре, раз-два-три-четыре.  — Почему ты не закроешь меня в Азкабане?  — Потому что я не думаю, что ты сможешь протянуть даже пару месяцев там, — честно ответил Джон. Гарольд мгновенно негодующе вскинулся, как и всегда, когда кто-то смел предположить, что он недостаточно силён для чего-то.  — И потому что я чувствую за тебя ответственность, — добавил Джон. Этот ответ явно понравился Гарольду много больше.  — И кто же будет скреплять Обет? Кого ты собираешься поставить в известность?  — Я сам всё сделаю. Я сам не клянусь ни в чём, поэтому, чисто технически, я могу быть скрепляющим. С тебя только согласие. Снова повисла пауза. Гарольд, не скрываясь, взвешивал варианты. Джон старался не раздражаться, хотя его из себя выводил сам факт того, что он ещё и раздумывает, выбирает, что же предпочесть — Непростительные заклинания или Джона.  — Решай, — поторопил Джон, наконец. — У тебя было достаточно времени.  — Достаточно? — взвился Саксон. — Мы вообще-то о Непреложном Обете говорим! Ты мне предлагаешь отдать в залог свою жизнь, и считаешь, что я должен вот так сразу согласиться?!  — Да мне плевать. Выбирай сейчас, хватит тянуть время, я не буду больше ждать. Гарольд коротко взглянул на него с неожиданной яростью, но тут же отвёл взгляд.  — Я не хочу, — буркнул он.  — Ну вот и прекрасно! — Джон порывисто поднялся на ноги, намереваясь уйти куда-нибудь отсюда, куда угодно, лишь бы подальше, а то неровен час они с Гарольдом сейчас ещё одну дуэль устроят.  — Да стой ты, я же не сказал что не буду! Просто не хочу. Джон перевёл дыхание, скрестил руки на груди и призвал на помощь всё своё самообладание.  — Что ты решаешь? Гарольд снова улёгся на кровать и уставился в потолок, заложив ногу на ногу.  — Гарольд!  — Ладно, — промямлил Саксон, сдавшись. — Обязательно всё это… со вставанием на колени и держанием за руки?  — Обязательно. Гарольд заворчал недовольно, сполз на пол и уселся на свои пятки. Джон опустился на колени и протянул ему руку. Саксон нехотя взял его за запястье, упорно глядя куда-то в пол. Джон поднял волшебную палочку.  — Клянёшься ли ты, Гарольд, ни при каких условиях не применять ни одного из Непростительных заклятий? Снова повисла пауза. Джону даже показалось, что он может слышать, как Гарольд старательно ищет лазейку, неточность в формулировке.  — Клянусь, — глухо ответил Саксон наконец. Золотая светящаяся нить оплела их запястья, на секунду вспыхнула и исчезла. Гарольд сразу же выдернул свою руку и вскочил на ноги.  — Доволен? — деловито осведомился он. Джон пожал плечами. Доволен он не был. Немного успокаивала мысль о том, что Гарольд теперь хотя бы не сможет одним проклятием убивать всё, что опрометчиво перейдёт ему дорогу. Но с ощущением, что что-то всё равно сломано, причём сломано навсегда, ничего не получалось сделать.