Cervus

Пальцы коснулись листа настенного календаря, отсчитывая сто восемьдесят третий день. Сехун смотрел на дату и сжимал в кулаке хрустящий лист. Кинул его в огонь под котелком, больше напоминавший китайский заварничек, чем заставил колдующего над ним Чанёля вздрогнуть и раздраженно цыкнуть. - Растопи печь - дождь намечается, а ему холод противопоказан, ты знаешь, - Чанёль кинул в котелок веточку аралия, и варево забулькало сильнее. По небольшой комнате разлился тяжелый древесно-сладкий аромат. За сто восемьдесят три дня в лесу, в домике на берегу захудалой речушки, Сехун привык выполнять поручения Чанёля без лишних вопросов: если он говорит, что нужен именно китайский женьшень, то надо разбиться в лепешку, но достать его; если говорит, что скоро пойдет дождь, - так и будет, вопрос только во времени. Когда печь была растоплена и по комнате начало расползаться приятное, пробирающее до мурашек тепло, Сехун тяжелым шагом подошел к занавеске из грубой ткани и дернул ее в сторону. Прошел к кровати, на которой вот уже вторую сотню дней лежал Джонин: бледный как смерть, с запавшими щеками и обострившимися скулами, пересохшими губами и бисеринками пота на холодном лбу. Сехун отжал тряпку и промокнул ею губы Джонина. Те дернулись, жадные до влаги, на этом и все. Джонин глаза не открыл. Как и предыдущие восемь дней. - Скоро будет готово твое варево? - голос Сехуна был сухим и ломким, как пересушенная родиола, которую Чанёль в этот миг добавил в котелок. - Ты знаешь ответ - задаешь этот вопрос уже который месяц. Сехун кивнул - он знал, но вопрос раз за разом срывался с губ: молчание было невыносимым. А Чанёль, когда готовил настойку, предпочитал разговорам с Сехуном общение с тишиной. Хруст ветки привлек внимание. - Что это? Чанёль отломил от висящей на крючке на стене связки ветку, завершающуюся крупной шишкой. - Деодар. Он должен усилить действие настойки. - Это поможет Джонину? - Это должно будет его разбудить. Его организм привыкает к травам, потому он и не проснулся. - Но ты уже менял состав. - Значит, действия мускуса для него мало. Деодар должен помочь на первое время. Потом ты должен будешь принести мне джатамамси, пачуси и эвернию. Тогда Джонин сможет находиться в сознании несколько дней. Я на это надеюсь, - шишка хрустнула слишком громко, рассыпаясь на стол трухой. Чанёль прикрыл глаза, борясь с лишними сейчас эмоциями. Вытащил из связки новую ветку и теперь уже аккуратнее очистил шишку деодара и добавил ее в варево. То потемнело, булькнуло и затихло. - Теперь пусть настоится. - Долго? - Два дня, Сехун, ты знаешь, два дня. Чанёль подошел к кровати и положил ладонь на лоб Джонина. - Холодный. - Как и прежде, - Сехун сжал ладонь Джонина сильнее, вглядывался в его безмятежное лицо. Казалось, только иногда, что Джонин спит. И, возможно, если бы не сто восемьдесят третий бесконечный день, Сехун поверил бы в это. Может быть. Но не сейчас, когда каждый прием настойки пробуждал Джонина на все меньшее время, а в последний раз не подействовал и вовсе. Проклятие оказалось сильнее всех снадобий Чанёля, день за днем истончая жизненные силы Джонина. - Я не знаю, сколько смогу еще поддерживать его в таком состоянии. - Сколько надо, Чанёль. - Я не волшебник - всего лишь травник. - Но травник, который поддерживает его жизнь вот уже полгода. - Это не жизнь - подобие существования. - А что ты предлагаешь? Позволишь ему умереть?! - Он сам просил тебя об этом. - Когда я его слушал? - Ты мучаешь вас обоих, Сехун. Джонин - мой друг, и я всеми силами стараюсь помочь ему. Но я не могу заставить его бороться. А он… - Он еще борется, Чанёль! Почему он должен умирать из-за проклятия цыганки? Он защищал себя! - Ты знаешь, как рома стоят за свою семью. Даже за косой взгляд могут проклясть, а Джонин ударил ее сына. Такое не прощают. - Но проклятия же снимают, - пробормотал Сехун, возвращая свое внимание Джонину. Чанёль поджал губы и вышел из импровизированной комнаты, задернув за собой занавеску. В последнее время Сехун был слишком взвинчен, и говорить с ним становилось все тяжелее. Сехун знал, что Чанёль хочет как лучше, но когда он заводил разговоры о том, чтобы прекратить попытки вытащить Джонина с того света, Сехуна накрывало. Он подвинулся к Джонину и кончиками пальцев обрисовал черты лица, тронул тонкие губы, погладил подрагивающие веки. Джонин пытался проснуться, он боролся с действием проклятия. И Сехун поклялся, чертовы двести дней назад, что найдет способ спасти Джонина. - Приоткрой ему рот. Два дня прошло, настойка была готова. Сехун сидел рядом с Джонином и придерживал его голову. Приоткрыл губы и, забрав у Чанёля флакончик, осторожно вливал мутноватую жидкость Джонину в рот. Когда флакончик опустел, началось ожидание. Тягучее, тяжелое, выматывающее нервы. Сехун, казалось, не дышал, наблюдая, как и десять дней назад, за Джонином, вглядываясь в его лицо, выискивая в нем изменения. Молился всем богам, чтобы на этот раз настойка подействовала. Молился, наверное, хорошо, потому что боги решили смилостивиться. Веки дрогнули и поднялись, на лбу пролегли морщинки первосекундного непонимания, а затем губы разомкнулись, уронив хриплое и ломкое «Пить». Сехун поднял умоляющий взгляд на Чанёля, и тот тут же рванул за водой. Налил неполный стакан и протянул его Сехуну. Сехун поил осторожно - наловчился за столько времени. С каждым глотком Джонина сердце пропускало удар. В носу предательски защипало, и Сехун спрятал лицо в изгибе шеи Джонина, отчаянно кусая губы. Уже теплая ладонь коснулась его, слабо сжимая. Сехун забрал стакан и отставил куда-то в сторону. Наверное, отдал Чанёлю, потому что послышались шаги, шуршание занавеса и стук стекла о дерево. - Долго я спал? Сехун вздрогнул: он успел отвыкнуть от голоса Джонина, а воспоминания уже не спасали как раньше. - Десять дней… - Долго. - Настойка не помогла. Чанёль изменил рецепт. - Но скоро и она перестанет помогать. Сехун, - Джонин попробовал приподняться, но силы еще не восстановились, хотя количество женьшеня в настойке уже в разы превышало норму. Сехун помог ему, поправил подушки и, забравшись с ногами на кровать, замер напротив. - Я найду способ, Джонин. - Не найдешь. От проклятия нет спасения. Отпусти… Сехун резко подался вперед, чтобы поцелуем оборвать Джонина на полу-фразе. Он не желал слышать ее продолжение. Сухие губы приоткрылись, позволяя Сехуну целовать свободнее. Тонкие от болезни руки слабо обняли, и Сехун прильнул к Джонину. Целовал нежно, на грани с отчаянием, сладко-солено, потому что скучал. - Мы найдем способ, слышишь? - прошептал он в губы Джонина, и тот, как и десятки обещаний до этого, кивнул. Снадобье, которое должно было поставить Джонина на ноги минимум на несколько дней, действовало всего несколько часов. Сехун нес дрова для растопки печки, уже открыл дверь, как услышал звон и последовавший за ним звук падения. Дрова полетели на землю, а Сехун рванул в дом. Джонин лежал на полу и дрожал, лицо покрылось испариной и побелело настолько, что можно было разглядеть синеватые жилки. Проклятие снова победило, и Джонин таял на глазах. Сехун рванул к нему и, подхватив на руки, ужаснулся, насколько легче стал Джонин. Уложил его на кровать, накрыл простыней и долго, до прихода из леса Чанёля, сидел с Джонином, вглядываясь в его лицо, и надеялся, что все пройдет, что сейчас, в эту самую секунду (ну, может быть, в следующую?) Джонин откроет глаза, улыбнется слабой улыбкой и скажет, что просто закружилась голова. Но время шло, а мраморная бледность не сходила с лица Джонина. - Деодар не помог, - тихо выдохнул Сехун, когда скрипнула дверь, и в проходе появился Чанёль. Сбросив травы в угол (столик, на котором он готовил настойки, опрокинул, падая, Джонин), он рванул к кровати и обеспокоенно коснулся лба Джонина. - Он холоднее… - Я знаю, Чанёль, я знаю! - Сехун подскочил. Эмоции, до этого разъедавшие душу, получили волю. Он пнул табурет, и тот, покачавшись на одной ножке, с громким стуком упал. Столик, котелок, стеклянные флакончики - все, что попадалось Сехуну, пиналось или летело на пол. Чанёль подбежал к нему и схватил в охапку. Держал крепко, держал до тех пор, пока Сехун, измотанный вспышкой гнева, не опустился на пол, содрогаясь в рыданиях. Чанёль прижал его к себе и гладил по волосам. Говорить, что все будет хорошо, было бы гнусной ложью, а Чанёль был на нее не способен. - Почему он, Чанёль? - Я не знаю… не знаю, Сехун… Десятками минут позже они наводили порядок: Чанёль распределял травы, листал старые книги, выискивая в них то, что могло бы помочь Джонину, а Сехун убирал устроенный им разгром. Когда поднимал столик, то ящичек, почти незаметный и всегда закрытый, вывалился, а вместе с ним и книга. Старая, в кожаном коричневом переплете, с потрепанными и кое-где вырванными листами, она напоминала больше дневник. Сехун раскрыл ее на случайной странице и замер: почерком Чанёля там были выведены странные знаки, рисунки и что-то, напоминавшее рецепт. Оглянувшись и бросив короткий взгляд на поглощенного чтением Чанёля, Сехун принялся листать записи. Что-то он не понимал и потому пропускал, но то, что было написано человеческим языком, изучалось вдоль и поперек. Таких записей было немного, но среди них было то, что заставило Сехуна резко подняться и нависнуть над Чанёлем. - Почему ты не сказал?! - прорычал он. - О чем? - Чанёль непонимающе уставился на Сехуна. - Об этом! - и он ткнул в лицо Чанёлю потрепанный лист с изображением белоснежного оленя с крестом на рогах. Чанёль выхватил лист и расширившимися глазами уставился на Сехуна. - Где ты это нашел? - сипло спросил он. - Книга выпала из ящика. Я спрашиваю еще раз: почему ты ничего не сказал? - Потому что маралов запрещено убивать! - А давать Джонину умирать можно? - Я полгода тащу его с того света! Мог бы послать все к черту и делать настойки слабее. Но спасал его, потому что он мой друг! - Но молчал, что друга можно спасти. - Крестоносный марал - священное животное, Сехун. Я никому не позволяю прикасаться к животным в этом лесу, а к нему - тем более. - То есть, ты позволишь Джонину умереть, но спасешь чертового оленя?! И ты зовешь Джонина другом? - Я живу в этом лесу уже седьмой год, Сехун. Знаю здесь каждую ветку, каждого жучка. Марал, носящий крест на рогах, это не обычный олень. Это порождение древних. Тех, кто врачевал не одними травами. Вокруг маралов вьются сотни легенд, но каждая гласит, что за убийство крестоносного человек расплачивается собственной жизнью. Я должен был спасти Джонина и дать умереть тебе и маралу? - Чанёль говорил спокойно. Настолько, что у Сехуна мороз по коже прошел. Чанёль не повысил голос, но от отчаяния в его взгляде хотелось выть. - Если ради выздоровления Джонина мне надо отдать свою жизнь, я отдам, - и Сехун вышел из домика, громко хлопнув дверью. Отпускать его было ошибкой, Чанёль знал это: маралы чувствовали, когда человек в беде, и шли на помощь. Маралы знали, что могут погибнуть от руки человека, но шли навстречу возможной смерти с гордо поднятой головой. Но не отпустить Сехуна он не мог. Сехун потерял счет времени. Он бродил по лесу который день в поисках оленя с крестом на рогах, но тщетно. Он поднимался на холмы, рыскал в низинах, олень мерещился ему везде, и на каждый блик солнца он бежал в надежде, что вот он, наконец-то, марал. Пару раз он даже действительно видел его вдалеке, но зверь успевал скрыться за горизонтом до того мгновения, как Сехун добирался до нужного места. Марал словно знал, зачем Сехун ищет его, и дразнил. Это было жестоко. Это распаляло Сехуна все больше. Но, в конце концов, он вернулся домой - слишком долго он бродил по лесу, слишком долго Джонин был без него. Сехун не был охотником, а марал не хотел, чтобы его нашли. Вернувшись, он застал Чанёля, спящего у кровати Джонина. Под огнем на столике булькало очередное снадобье, и по его аромату Сехун мог сказать, что Чанёль добавил еще ингредиентов. Возможно, тех, которые просил его поискать, казалось бы, вечность назад. Он тихо шагнул к кровати. Под его весом скрипнула половица, и Чанёль, дернувшись, проснулся. - Вернулся? - Как он? - Плохо, Сехун. Счет идет на дни. Я пробую новую настойку, ту, с джатамамси, пачуси и эвернией. - Она поможет ведь? - Я не знаю, Сехун, я не знаю. Ты принес лекарство? - Нет, я не убил марала, если ты об этом. - Ты его не нашел? - Я его не поймал. В этот момент Джонин захрипел и выгнулся в спине до хруста слабых позвонков. Рухнул на постель и забился в конвульсиях. Сехун подлетел к нему, обнял, накрыл собой, пытаясь сдержать, успокоить. Чанёль заметался: где-то еще был флакончик со старой настойкой. Он нашелся в груде трав. Сехуну еле удалось удержать Джонина, чтобы Чанёль мог влить настойку ему в рот. Несколько мгновений - и Джонин затих, дыхание выровнялось, хоть и осталось хриплым. Сехун не отпустил его - обнял крепче и баюкал как ребенка, смахивая слезы, что собирались в уголках глаз. В доме повисла тишина, нарушаемая только неровным дыханием Джонина и его редкими, случайными стонами. Но на стук в дверь они обратили внимание не сразу. И только когда новый удар оказался сильнее, они вздрогнули. Переглянулись, но гостей не ждали. В этой глуши их мог навещать лишь Исин, но и то раз в год. Чанёль поднялся, подхватил мачете и двинулся к двери. Открыл одним резким движением и замер, пораженно уставившись вперед себя. Отошел на пару шагов, позволяя войти в дом белоснежному оленю с крестом на рогах. - Это он… Олень смотрел на кровать, где лежал Джонин, осмысленным, слишком умным для животного взглядом, от которого становилось не по себе. Подошел к Сехуну и склонил голову, замирая словно бы в ожидании. Сехун перевел ошеломленный взгляд на Чанёля. - Что происходит? - одними губами спросил он. Марал чего-то ждал, но чего - Сехун понять не мог. Даже тогда, когда зверь нетерпеливо стукнул копытом и рогами потерся об угол кровати. - Я не понимаю, - отчаянным шепотом произнес Сехун и протянул руку, чтобы потрепать оленя по шерсти. Та оказалась мягкой и крайне приятной на ощупь. Это было странно. Это было… не так, как у других оленей, к которым прикасаться надо было осторожно и ни в коем случае не гладить против шерсти. - Зато я понимаю! - возбужденный шепот Чанёля оказался слишком громким для напряженной обстановки. Он подошел к маралу, по-прежнему сжимая в руках мачете. - Ты же не хотел его убивать? - Сехун пораженно уставился на Чанёля. В душе он готов был уже сам встать на защиту зверя: он понимал теперь, почему травник так защищал марала. От зверя исходила сила: не физическая, но… божественная. Он действительно был порождением древних религий. - Я и не буду. - Чанёль провел ладонью по рогам марала. - Панты, Сехун… Нам нужна кровь марала, и он дает ее нам. Ему не будет больно. И Чанёль осторожно принялся резать рога, мягкие и податливые клинку. Кровь хлынула из среза, но Чанёль не останавливался, только кивнул Сехуну, чтобы тот собирал ее. Когда рога были срезаны, а кровь собрана, Чанёль разжег огонь под котелком и принялся за новое снадобье. Сехун молчал, не смея его отвлекать. Он доверял Чанёлю, как доверял все предыдущие сто девяносто девять дней. Белоснежный марал замер возле кровати Джонина, положив морду ему на ноги. Он тоже ждал. Когда время стукнуло за полночь и наступил двухсотый день бесконечности, Чанёль снял снадобье с огня. Поить Джонина кровью с перетертыми рогами было неприятно, страшно и волнительно. Руки Сехуна дрожали, когда он ложка за ложкой вливал в Джонина багряную жидкость. Он споил ему весь котелок, вытер губы и коснулся лба - изменений пока не было. - Подождем, - прошептал Чанёль, и Сехун согласно кивнул. Марал приподнял голову, прикрыл глаза в немом согласии и снова умостился рядом с Джонином. Сехун не понял, когда уснул, но проснулся от того, что что-то холодное тыкалось в щеку. Он открыл глаза и увидел морду марала. Тот, довольный, что добился своего, фыркнул и повернул голову к кровати. На ней сидел Джонин. Черты лица сгладились, кожа утратила свою мраморную бледность, а улыбка, та самая, которую Сехун запомнил двести дней назад, играла на губах, уже не сухих. Проклятие отступило. Сехун рванул к Джонину, обнял его, спрятал лицо в изгибе шеи и позволил себе разрыдаться, отпуская напряжение минувших дней. Марал стукнул копытами, привлекая к себе внимание, качнул головой в знак прощания и скрылся за дверью. Древняя религия вступила в борьбу со старой верой ромов и победила. Пролитие крови крестоносного марала может привести к ужасным последствиям. Но пролитие крови марала по позволению зверя может творить великие чудеса.